Потом танцевали, словом, все было так мило, что у меня в душе случилось раздвоение: я просто не могла себе представить, что кто-то из столь симпатичных мне людей может задумать и осуществить преступление! Я поделилась этими мыслями со Славиком и Никой, которые конвоировали меня обратно к пятихаткам (Вика с Димой Черкасовым растворились в ночи), и они согласились со мной: да, это может быть только кто-то чужой. Нас догнал Миша Гнеденко с ведром в руке (почему-то он всегда, в любое время суток, ходил по лагерю с ведром); слухи о том, что со мной происходит нечто необычное и опасное, уже циркулировали по лагерю, и Миша героически предложил себя в качестве охранника, сказав, что он может лечь поперек входа и защищать меня своим телом. Я даже чуть не прослезилась — ведь он ради меня был готов спать даже по эту сторону баррикад!
Но я рассчитывала на другую стражу и потому отказалась.
18. ШТОРМ
Я всегда ощущаю какое-то особое возбуждение, когда на море разыгрывается шторм. Кажется, когда стихия бушует, то и у меня в душе рождается какое-то буйство страстей; меня неудержимо тянет если не плыть навстречу волнам куда-то в глубь моря-океана, то хотя бы глядеть, не отрываясь, на гигантские валы, с грохотом набегающие на берег и рассыпающиеся на мириады брызг у моих ног.
И теперь я как зачарованная шла по самой кромке прибоя, не сводя глаз с темной, колыхавшейся массы воды. Изредка, когда я, зазевавшись, оказывалась на пути очередной волны, Алекс оттаскивал меня в сторону; тем не менее ноги у меня уже промокли, а юбка и волосы покрыты были мельчайшими солеными капельками.
Мы с Алексом просто сбежали — сбежали от слишком настойчиво меня опекавших друзей и коллег, сбежали и от того, кто не менее настойчиво пытался свести со мной счеты.
Пусть предполагаемый убийца поищет меня в этом огромном черном просторе! Луна несколько суток назад превратилась в еле заметный серпик, и теперь только призрачный свет звезд слегка разбавлял царственный мрак южной ночи. Я запретила Алексу зажигать фонарик, и мы бесшумно, как индейцы на тропе войны, выбрались из лагеря — я уже прекрасно ориентировалась в россыпи тропинок и могла найти путь чуть ли не на ощупь. По берегу в темноте было идти легче, чем по заросшей колючими кустарниками территории биостанции, хоть иной раз Алекс и чертыхался, спотыкаясь о камень. У меня же вдруг развилось какое-то то ли седьмое, то ли десятое чувство — не задумываясь, я совершенно точно знала, куда и как поставить ногу; мое «штормовое» настроение сказалось в том, что я как бы летела над землей, почти не касаясь прибрежной гальки. Радость жизни в такие мгновения я ощущаю особенно остро.
Мое приподнятое настроение передалось и Алексу, и когда мы дошли до Ласточкина обрыва и я позвала его поплавать, он не отказался. Входить в воду было тяжело — волны так и норовили сбить нас с ног и ударить изо всей силы о мощные валуны, обкатанные неисчислимой чередой бурь и штормов. Но нам этот фокус удался; по счастью, уже в нескольких метрах от берега дно круто уходило из-под ног, и дальше плыть было вполне безопасно.
То есть я-то ощущала себя как рыба в воде — почти как летучая рыбка, перепрыгивающая с волны на волну, а вот насчет Алекса я сначала не была уверена. Но он — его светлая голова четко выделялась на фоне чернильно-черной воды, поверхность которой оживляли только несколько тусклых искорок, не чета тем, что еще несколько ночей назад вспыхивали и пылали в глубине, да еще бледная пена на гребнях, — быстро догнал меня, и мы поплыли рядом. Иногда нам удавалось даже взяться за руки — когда с вершины особо высокого вала мы плавно скользили вниз, во впадину между волнами. Так мы и передвигались, покачиваясь, переходя с одного гребня на другой, и мне казалось, что время остановилось. Я всегда, в любой другой жизни, буду вспоминать эти минуты, когда я была так счастлива — когда я делила то, что больше всего на свете мне дорого, с человеком, которого в этот миг любила, думала я.
Как ни странно, именно эти мысли вернули меня на грешную землю — вернее, они заставили задуматься о том, как на эту грешную землю вернуться. Каждый, кто купался в шторм, знает, что самое трудное в этом предприятии — не уплыть от берега, а выбраться обратно. Более того, наверняка каждый из моих читателей может припомнить случай, когда почти на его глазах (или на глазах его знакомых) кто-то утонул, не сумев перебороть течение и вернуться назад.
Обычно в подобных ситуациях тонут либо пьяные, которым море по колено, либо хорошие спортсмены, переоценившие свои силы. Я об этом всегда помню, но на этот раз течение было не столь уж сильным, к тому же оно шло не перпендикулярно линии пляжа, а чуть ли не параллельно ей — волны приближались к берегу под острым углом. И тем не менее пора было возвращаться; обратный путь занял немало времени — все-таки нас немного тянуло в сторону Турции. Но суть даже не в том, чтобы доплыть, а в том, чтобы выйти на берег, не разбившись о прибрежные камни. Это само по себе искусство, даже при свете дня, когда ты эти камни видишь, но в темноте наша задача усложнилась в десятки раз. К тому же меня — весьма запоздало — начали мучить угрызения совести: Алекс мне признался, что никогда раньше не купался в шторм. Но держался он хорошо. В конце концов мы договорились, что он постарается делать все, как я: по моей команде скользить по поверхности и нырять под гребень вала, прежде чем он рассыплется, цепляться за камни на дне и грести назад в тот момент, когда вода отступает от пляжа, и, главное, одновременно со мной в самый последний миг вскочить и бежать на берег с приличной скоростью, чтобы волна нас не догнала, не опрокинула и не утащила обратно в море. В общем, эту программу мы выполнили вполне успешно; как ни странно, Алекс вышел из испытания без единого синяка или царапины, зато я ободрала себе колено о какой-то острый камень.
И вот тут, когда все вроде было позади, мои нервы испытали сильнейшее потрясение. Мы выбрались из моря совсем не в том месте, где входили, нас здорово снесло в сторону Дельфиньего озера. Если учесть, что мы вышли из пены морской в том самом виде, в котором когда-то явилась миру Венера пеннорожденная, то понятно, что все мои мысли сконцентрировались только на одном: где же, черт побери, наша одежда? Мы пошли по берегу обратно, осторожно ступая босыми ногами на колкие камешки. Как мне показалось, брели мы бесконечно долго, но наших вещичек и след простыл. Не могу сказать, что я ханжа и пуританка, но при мысли о том, что придется голой возвращаться в лагерь, да еще вдвоем с таким же голым мужчиной, мне стало очень нехорошо, даже физически. Больше всего меня разозлило то, что Алекс развеселился, как будто его это не касалось. Как я жалела, что мы не оставили на берегу зажженный фонарик! Но мы ведь специально старались обойтись без света…
Мы прошли по берегу чуть ли не до погранзаставы, но так и не нашли своих вещей, потом повернули и стали прочесывать прибрежную полосу по второму разу. Дикие мысли лезли мне в голову: а что, если их снесло в море? А если кто-то шел за нами и украл их? А может, это шуточки убийцы? Надо сказать, что в тот момент меня гораздо больше волновал факт пропажи одежды, чем то, что кто-то хочет меня убить…
Наконец наши поиски увенчались успехом. Я присела на краешек одеяла в изнеможении, как будто только что проплыла марафонскую дистанцию… Бегая по пляжу взад-вперед, мы успели обсохнуть и согреться, так что одеваться не было никакого смысла. Но, как только мы остановились, снова появились комары и стали кусаться как звери, так что нам оставалось только забраться под одеяла. Собственно говоря, Алекс захватил с собой не только одеяло, но и спальник — так что мы могли с максимально возможным комфортом расположиться на ночлег. Нельзя сказать, что мне очень понравилась эта жесткая постель — тем более что подо мной оказалось несколько очень противных острых камешков, а один здоровенный булыжник так и впился мне в правую лопатку. Но в нашем коконе было тем не менее тепло и уютно; ко мне снова вернулось чувство юмора, и мы весело смеялись над нашей пробежкой в нагом виде. Теперь мне уже было наплевать, кто на нас наткнется, — погранцы ли, которые вряд ли слишком бдительно осматривают побережье в такую погоду, или какие-нибудь полусумасшедшие путешественники. Мне жаль было только, что при таком строении дна невозможно было прямо в море заниматься тем, чем мы собирались заниматься сейчас на этом жестком ложе — а как хорошо было бы, покачиваясь на волнах, ощущать телом не только ритм страсти, но и ритм штормового моря…
Мы проснулись, когда солнце было уже довольно высоко. Двое — парень и девушка в тренировочных костюмах, навьюченные многоступенчатыми рюкзаками, — протащились мимо нас, еле поднимая ноги; шорох сыпавшейся из-под их кроссовок гальки и был тем шумом, что нас разбудил. Хотя это показалось мне странным — ровный мощный рокот разбивающихся о берег волн, который накануне не помешал нам заснуть, а скорее сыграл роль колыбельной, за ночь усилился, и на его фоне звук шагов казался ничтожным. Хорошо, что это были всего лишь туристы, а не злоумышленник, праздно подумала я — мы вчера так глубоко провалились в сон, что нас можно было брать голыми руками. Но это были очень-очень ленивые мысли.
Шторм продолжался всю ночь и не собирался униматься. Погода портилась; если ночь была относительно ясной и утро солнечным, то уже в полдень все небо затянуло тучами, предвещавшими дождь. Было не жарко, но душно; в воздухе, казалось, пахло электричеством. Шла гроза, это было ясно всем; но когда же она наконец разразится? События в небесной вышине сменялись с головокружительной быстротой; ветры там, где обычно собираются облака, явно носились со скоростью урагана: то становилось темно, как будто на землю спускались сумерки, то через пятнадцать минут снова выглядывало солнце.
Гера Котин, как всегда невыспавшийся, выбрался на берег, потягиваясь, и, глядя на буйство стихии, промолвил со значением:
— Да, все смешалось в Цемесской бухте! — и в ответ на мой недоумевающий взгляд добавил: — Классику надо знать! Это цитата из «Малой земли» нашего глубокоуважаемого и любимого Леонида Ильича Брежнева!