Витя поежился на своем колченогом табурете и бросился себя защищать:
— Но я бы никогда не пропустил такой явный дефект, как поврежденный легочник. И как, скажите на милость, забить баллоны ядовитым газом при помощи электрического компрессора? Был случай на Белом море, когда мастера-ломастеры что-то перемудрили с бензиновым компрессором, перепутали вход и выход и забили баллоны смесью угарного газа со всякой дрянью… Подводник, сделав несколько вдохов, тут же потерял сознание. Но в таком случае мы бы сразу вытащили Таню за страховочный фал. И если бы Ася и не вытолкала Таню наверх, то я все равно успел бы нырнуть за ней…
— Виктор, тебя сейчас никто ни в чем не обвиняет, наоборот, то, что говорит Вика, окончательно снимает с тебя всякие подозрения, — перебил его Тахир. — Но инструкцию вы все-таки нарушили, оставив хоть на несколько минут ее одну в море…
— Буек на страховочном фале был! — упрямо гнул свое Витя, но его уже никто не слушал.
— Итак, все три происшествия с Татьяной создавали полную иллюзию несчастного случая, — снова заговорила Вика, — а не покушения на убийство, чем они на самом деле являлись. Но столько совпадений подряд не бывает! И меня после случая с упавшим с обрыва камнем, который один к одному повторял ситуацию с Лизой, вдруг осенило: и в смерти Сергея, и в покушении на Лизу, и в покушениях на Татьяну действует одна и та же рука; почерк убийцы выдавало то, что он пытался замаскировать свои злодеяния под несчастный случай.
На этом месте Виктория, чихнув, ненадолго замолчала и сделала несколько глотков из своей кружки; чья-то рука почтительно подлила ей еще горячего чаю. Никто не осмеливался нарушить паузу, хотя у всех на лицах было написано множество вопросов. Мне в голову вдруг пришла дурацкая мысль: как будто мы все собрались в кабинете у Ниро Вулфа[16], чтобы выслушать разоблачительную речь великого детектива, и почтительно молчим, выжидая, пока он соберется с мыслями; только миниатюрная Вика никак не походила ни по своим габаритам, ни по другим параметрам на знаменитого любителя орхидей, да и орхидеи у нас в Союзе никто не разводит…
Слегка охрипшим голосом, то и дело сморкаясь, простывшая детективша продолжала:
— С самого начала мы все трое, Таня, Ника и я, недоумевали: кому могла помешать Татьяна? Теперь вопрос встал иначе: кто мог желать смерти Сергею Чернецову, Лизе Вороновой и Татьяне Чернецовой, или, другими словами, Сергею, его девушке и его бывшей жене? Как видите, дело предстает уже совсем в другом ракурсе.
С самого начала мы с девочками пробовали очертить круг тех, кто имел возможность покушаться на жизнь Тани, и выяснить, были ли у них хоть какие-то мотивы для столь отчаянного поступка, как убийство. Возможности, надо сказать, были у очень многих, но видимых мотивов ни у кого из этих людей не было. Хоть Татьяна и моя подруга, я первая признаю, что она бывает очень высокомерна, и потому многие ее не любят. Но человек не убивает другого человека только потому, что испытывает к этому другому неприязнь. Это нонсенс. С другой стороны, никак не могла я поверить и в версию Ванды, связанную с потусторонними силами, — что это дух Сергея зовет Таню к себе. Но не мог же дух еще тогда живого Сергея вызвать камнепад, в который попала Лиза! И тогда кто-то из девочек произнес это слово — бредовые мотивы! У сумасшедших своя логика и свои мотивы, и надо искать психически ненормального убийцу.
Нам, нормальным, здоровым людям, не понять логику душевнобольного. Мы любим и ревнуем, страдаем и мучаемся, но любовь и ревность при больной психике приобретают уродливые формы. Так как все три жертвы были связаны между собой узами эмоционального свойства, то мне показалось, что разгадку надо искать именно здесь.
Но кто же мог быть этим маньяком? Татьяна с ходу отказалась даже рассматривать возможность того, что убийцей мог быть кто-то из ее старых знакомых и людей, ей лично симпатичных.
Я не спорила с ней, а сразу согласилась. Я много лет знаю практически всех сотрудников дельфинария; среди них, как и повсюду, есть чудаки — может быть, чудаков даже больше, чем в других местах, — но я не видела среди них сумасшедших, которые могли бы представлять опасность. Я все-таки неплохой диагност, не первый год в психиатрии. Единственный человек среди научных сотрудников, которого я могла бы заподозрить в чем-либо подобном, — это Анатолий Макин; вы все знаете, как он относится и к людям, и к животным, но его в этом сезоне, по счастью, на биостанции нет. Значит, надо было искать среди чужих. И тут я стала подозревать Лялю…
— Почему именно ее? — не выдержал Гера Котин.
— Наверное, перебрав все возможные варианты, я все равно бы вышла на нее, но тут мне помогли два эпизода. Во-первых, как-то раз я случайно подслушала разговор молоденьких ребят; студент Вадим походя заметил, что у Ляли холодные ноги. Я пристала к нему с расспросами, он смутился и в конце концов пояснил, что среди мужиков о ней ходят слухи, будто бы в постели с ней неприятно и у нее холодные ноги, но он за это не ручается, потому что сам от ее авансов постарался отвертеться. Тогда я пошла к Гере Котину; уж если кто-то и разбирается в женщинах, то именно он.
— Гран мерси за комплимент, — отозвался Гера и покраснел; видно было, что он предпочел бы прослыть знатоком в других обстоятельствах.
— Так вот, от Геры я узнала, что Ляля — странная женщина в сексуальном плане и он предпочел бы с ней не связываться; она бросается на мужчину так, как будто хочет его съесть; «несытая» — вот какое слово он употребил. Она не заигрывает с возможным партнером, не кокетничает с ним, а сразу требует от него заключительного действия. Более того, ведет она себя при этом так агрессивно и неприкрыто-бесстыдно, что мужчина хочет одного — сбежать от нее подальше и как можно быстрее. Ведь это правда, Гера?
Гера вместо ответа только пожал плечами, потом, подумав, добавил:
— К тому же кожа у нее пахнет как-то отталкивающе. Я еле унес от нее ноги.
— Это было уже кое-что. Мне пришли на память некоторые факты, на которые я раньше не обращала внимание. Например, то, что в День рыбака Ляля предложила всем раздеться догола во время ночного купания — это как-то не согласовывалось с ее привычным обликом скромницы. Или то, как Витя чувствовал себя не в своей тарелке, когда она заглядывала в ангар, — мы-то с Таней решили, что ему не хочется общаться с Любой, которую накануне уронил в колючие кусты, но на самом деле ты ведь боялся Ляли, правда, Витя?
Бедный Витя! Может быть, он в эти минуты с ностальгией вспоминал те самые тяжкие года армейской службы, о которых так старался забыть! Побагровев как маков цвет, он утвердительно кивнул головой.
— Ну так она чуть тебе не отомстила: если бы фокус с аквалангом ей удался, на тебе бы по гроб жизни висело подозрение в убийстве по преступной халатности. Короче говоря, я узнала о скрытой стороне жизни Ляли, о которой раньше не имела представления: она готова была лечь с каждым, кто носил брюки, но мужчины были от этого не в восторге, и никто из них не хотел второй раз повторить этот опыт…
Тут ее прервал Тахир:
— Вика, может быть, не стоит на этом так акцентировать внимание? — Рахманова никак нельзя было назвать ханжой, он был полнокровным мужчиной, но, как человек старой закалки, предпочитавший делать, а не рассуждать, он при подобных разговорах чувствовал себя неудобно; он тоже покраснел и с укором смотрел на Вику — по его мнению, о таких вещах говорить вообще неприлично, и тем более женщине.
Я медленно обвела глазами всех присутствовавших; это было поучительное зрелище. Румянец на щеках Витюши был ярче, чем у Геры Котина; физиономия Володи Ромашова выражала только любопытство — Ляля явно до него не добралась.
Максим выглядел бесстрастным, а у Димы Черкасова на лице играла высокомерная улыбка — уж он-то никогда бы не снизошел до какой-то невзрачной хладноногой лаборантки, даже если она сама вешалась бы ему на шею. Вадим, который каким-то образом затесался в наши ряды, видно, немного побаивался Тахира и старался слиться со стеной; мордочка его была сама невинность. Славик, незаметно для других, но не для меня, сжимая под столом руку Ники, с чисто научной любознательностью наблюдал за реакцией окружающих. Феликс Кустов производил впечатление человека, очень сильно обиженного, — он был известен своим чересчур прямолинейным и резким характером, и никто ему ничего не рассказывал, опасаясь, что он предпримет какие-нибудь действия, которые приведут к непредсказуемым результатам (я, например, скрывала от него мой роман с Алексом — во избежание недоразумений). У Ванды было такое выражение лица, будто ее вот-вот вырвет, но больше всего меня поразил Алекс — казалось, он вот-вот упадет в обморок, настолько он побледнел.
— Извините, Тахир, но это было необходимо. Итак, теперь я знала, что Ляля сексуально озабочена и ведет себя с мужчинами по меньшей мере неадекватно. И был еще один эпизод, который привлек мое внимание: когда мы после освящения новых бассейнов играли в интеллектуальную игру, предложенную Вадимом, Ляля проявила недюжинные способности и предлагала совершенно неожиданные решения.
В частности, меня заинтересовала одна из ее ассоциаций — она сказала, что шампанское выливается из бутылки с музыкальным звуком, как вода из шланга, когда наполняется бассейн!
— Ну и о чем это говорит? — вмешался Вадик. — Только о том, что у нее творческое мышление!
— Не только. У нее не просто творческое мышление, у нее особое мышление, особая логика. Само по себе это еще ни о чем не говорит. Но эта ее фраза вызвала у меня свою ассоциацию: мне пришла на память одна цитата из классической книги по психиатрии. Там говорится о том, что человек психически здоровый не усматривает никакой связи между бензином и музыкой, а больной шизофренией выдает следующую ассоциацию: бензин выливается из канистры с мелодичным журчанием!
— То есть ты хочешь сказать, что у Ляли шизофрения? — переспросил Володя Ромашов; он смотрел на Вику широко раскрытыми глазами. Я понимала его состояние: внезапно он оказался свидетелем и почти участником запутаннейшей истории с убийствами, самоубийством, сексом и сумасшествием — и не верил своим ушам. Я, как ни странно, оказалась почти в таком же положении; у меня было подозрение, что даже Славик и Дима Черкасов знают больше меня.