– Я не согласен, – категорически заявил я.
– Вы согласитесь, Рукавицын, ручаюсь вам. Ведь господин Бурков – это только первая жертва ваших необдуманных поступков. Хотите, я скажу, кто будет следующим? Нет, не Никитина, с Никитиной мы пока повременим. А следующим будет… неужели вы не догадываетесь?
Я похолодел. Если он произнесёт сейчас «это», я разорву их всех троих на части, даже если этот ублюдок на переднем сидении всадит в меня всю свою обойму.
Видимо, тот понял мои намерения.
– Сиди смирно, урод, – рявкнул он, – если не хочешь схлопотать пулю в висок.
Мой собеседник тем временем продолжал:
– Что ж, придётся открыть все карты. И пойти с козыря. Ваш сын у нас, Рукавицын.
Я почему-то спокойно воспринял это известие. Наверное, потому, что в глубине души уже был готов к этому – к самому худшему. И это худшее парализовало все мои чувства.
– Не делайте этого. Я готов на всё, только отпустите мальчика.
– А я ведь об этом и толкую, Рукавицын. Говорил же вам, что согласитесь. Короче, вот билет на поезд «Москва-Владивосток». – Он достал из кармана билет и передал его мне; я машинально взял его. – Отбытие сегодня в пятнадцать ноль-ноль. Времени у вас достаточно. Вернётесь домой, соберёте вещички, попрощаетесь с Москвой. В общем, пару часов на сантименты – и в путь. И чтоб без глупостей, Рукавицын! Жизнь вашего сына в ваших руках. Как только вы прибудете на полигон, его отпустят. Вас там встретят.
– Зачем весь этот фарс?
– Это не фарс, Рукавицын, это часть программы подготовки наших специалистов, своего рода «курс молодого бойца». А вы сыграете роль учебного пособия. Как сыграл её ваш братец. Сотрудники нашей фирмы должны проходить обучения в условиях, максимально приближенным к реальным, только в этом случае от них будет толк в настоящем деле. Вы прошли хорошую военную школу, участвовали в боевых действиях. Словом, крепкий орешек. Из вас получится хорошее учебное пособие.
Я долго молчал. За последние полчаса на меня навалилось столько всего, что я потерял способность адекватно реагировать на реальность. Что-то во мне надломилось. О себе я уже не думал – все мои мысли были сейчас только о Ваське. И о маме.
– Что с моей матерью?
– Жива, – с готовностью ответил этот мерзавец. – Жива, хотя и не совсем здорова. Она сейчас в больнице, сердце, знаете ли, прихватило. Но сейчас, уверяю вас, ей лучше.
– Как вы их нашли?
– Рукавицын, вы меня удивляете. Да пораскиньте же наконец мозгами. Это же проще пареной репы. Как только эти ротозеи с полигона прозевали вас, информация об инциденте была передана в наш московский офис. Сразу же заработали все необходимые механизмы, была подготовлена ваша встреча, уже здесь, в столице. Параллельно разрабатывалась наша главная, козырная карта – ваш сын. А то, что у вас есть сын, мы узнали из записи в вашем паспорте. Разыскать его не составило для нас труда. Подключив необходимые каналы, мы узнали адрес вашей матери сразу же после вашего разговора с ней. А когда полчаса спустя она с вашим сыном попыталась скрыться на своей «семёрке», мы легко и без шума, прямо у подъезда её дома, перехватили их. Сердечный приступ, который случился у вашей матери – единственная издержка блестяще проведённой операции. Ещё раз повторяю, Рукавицын, у нас работают профессионалы… Да, и возьмите ваш бумажник. – Он небрежно бросил на сидение бумажник – тот самый, который отобрал у меня в поезде мой погибший брат. – Деньги, документы – всё на месте, можете не проверять. Он нам больше не нужен.
Выговорившись, он, похоже, потерял интерес к моей персоне.
– Вопросы? – Я молчал. – Вопросов нет. Отлично. Можете отправляться домой, или куда хотите. Наблюдение с вас, равно как и с вашей квартиры, снято, я уже распорядился. Отдыхайте, готовьтесь к экзекуции. Но чтоб в пятнадцать ноль-ноль были на вокзале! Как штык. Не прибудете вовремя на полигон – последствия для вашего сына будут самыми плачевными.
Я кивнул – машинально, словно шейные мышцы сократились сами по себе, непроизвольно, независимо от сигналов центральной нервной системы.
– Я хочу его услышать.
– Нет проблем. Сейчас соединю.
Он набрал номер на своём мобильнике, какое-то время ждал ответа, нетерпеливо барабаня пальцами по корпусу ноутбука. Наконец на том конце кто-то отозвался.
– Вы что там, заснули, а? Почему не отвечаете?.. Ладно, потом доложишь. Мальчишка рядом? Дай ему трубу… Так развяжи, мать твою!..
Он сунул мне в руки телефон.
– Можете говорить.
Я буквально вырвал трубку из его рук.
– Васька! Василёк! – крикнул я. – Ты слышишь меня? Это папа.
– Папка, почему ты позволил им увезти меня? – сквозь какой-то треск донёсся до меня далёкий голос сына. – Забери меня отсюда, я хочу домой.
– Заберу, сын, обязательно заберу! Потерпи немного, я…
Мерзавец в чёрном костюме не дал мне договорить.
– Достаточно, – сказал он и забрал у меня телефон. – Вы убедились, что я сказал правду. Ваш сын у нас. – Он усмехнулся. – А вот давать сыну заведомо невыполнимые обещания некрасиво. Некрасиво и безнравственно. Вы не сможете его забрать, Рукавицын.
Мои мысли переключились на Веру. Они её тоже уберут, я в этом не сомневался – ведь она знала об этой истории более чем достаточно.
Но попробовать всё-таки стоило.
– Не трогайте Никитину. Оставьте её, она никому ничего не скажет.
– Хорошо, – ответил он после минутного раздумья. – Хотя это и не в наших правилах. Оставим, как только заберём у неё материалы.
Врёт, не оставит. Они и до неё доберутся, найдут способ, как устроить так, чтобы всё сошло за несчастный случай. Уверен, в их арсенале богатый выбор этих самых «несчастных случаев»: пожары, наводнения, ураганы, землетрясения, цунами, извержения вулкана…
– А сейчас вы нас покинете, Рукавицын.
Он дал команду, и водитель начал торможение.
Я всё ещё держал бумажник в руках. От нервного перенапряжения руки дрожали, пальцы плохо слушались меня, и когда я попытался было убрать его во внутренний карман куртки, он выскользнул, упал на пол и закатился под сидение. Я полез следом, не желая во второй раз терять его.
В этот момент автомобиль сильно тряхнуло, что-то дробно и громко застучало по корпусу, на голову посыпались осколки стекла. Какая-то сила мгновенно вынесла все окна, в салоне стало светлее. Сухая дробь автоматных выстрелов резонансом отдавалась в висках. Машина сделала крутой вираж, бешено завизжали тормоза. Я потерял равновесие и ещё глубже провалился между сидениями. Какая-то сила швырнула меня головой об дверцу. Я почувствовал острую боль в области темечка, и сразу тёплая струйка потекла по черепу. Снова удар, скрежет, грохот выстрелов. Я чувствовал, как могучая сила инерции корёжит стальной корпус. Внезапно вырвало дверцу с моей стороны, и она исчезла за долю секунды. В глаза, в лицо, в шею, откуда-то сверху, ударила тёплая струя – мягкая и нежная, как парное молоко. Солёная на вкус. Я весь напрягся, пытаясь вырваться из сдавливавших меня тисков. С трудом повернул голову.
И увидел, как холёное лицо человека в чёрном костюме на моих глазах превращается в кровавую кашу, а его розовые мозги, уступая напору целого роя назойливых автоматных пуль, шмотками вылетают из расколотого черепа. Чудом уцелевший глаз моргнул в последний раз – и вылетел вслед за мозгами.
Яркая вспышка ослепила меня, нестерпимым жаром пахнуло в лицо, опалив ресницы и брови. Какая-то могучая сила подхватила, вырвала из вспыхнувшего автомобиля и, скрючив невообразимым образом, швырнула меня на мостовую.
Я провалился во тьму.
20.
Вместе с сознанием вернулась и память. Поезд! – остриём бритвы вдруг резануло в мозгу. Я рванулся было куда-то, ещё не зная, где я, что со мной, но отчётливо понимая, что должен бежать, что времени уже нет, что если я опоздаю…
– Э, ты куда, парень? Лежи смирно.
Чья-то сильная рука сдержала мой порыв, оставив в горизонтальном положении.
Я открыл глаза. Больничная койка, больничная палата, толстая женщина в белом халате, зависшая надо мной – и я под капельницей!
– Время! Который сейчас час? – прохрипел я, скользя взглядом по пустым белёным стенам палаты в надежде найти хоть какие-нибудь признаки настенных часов.
Женщина в халате (медсестра? сестра-хозяйка?) не спеша поднесла к глазам руку с часами.
– Время, говоришь? Времени у тебя предостаточно, парень. Долго, видать, жить будешь. Повезло тебе, парень, не иначе как в рубашке родился. Лёгкой царапиной отделался, плюс средней тяжести сотряс.
– Который час?! – крикнул я и поморщился от боли, пронзившей голову.
– Ну, положим, двенадцать тридцать три. А тебе-то какая разница? Лежать тебе здесь ещё о-го-го сколько.
Два с половиной часа – тут же подсчитал я. Два с половиной часа до отхода поезда.
– Послушайте, мне нельзя здесь оставаться. Я должен уйти, прямо сейчас. Вопрос жизни и смерти.
– Вот сейчас врач придёт, он и решит твой вопрос. Это как раз его профиль, по части жизни и смерти решать.
– Позовите его, прошу вас!
Медленно, ужасно медленно, переваливаясь с боку на бок, она покатилась к выходу, что-то недовольно ворча себе под нос.
Я откинул одеяло. Осмотрел себя с головы до ног. Я на койке в больничной робе. В локтевой вене – игла капельницы. На голове – повязка, в голове – тупо пульсирующая боль. Левое плечо перебинтовано. Руки-ноги целы, переломов, кажется, нет.
Попробовал приподняться. Нормально. Сел, спустил ноги на пол. Чувствую себя вполне сносно, могу идти хоть сейчас. Только в таком виде вряд ли я далеко уйду. Но другого выхода у меня нет. Если действовать, то немедленно. Я резко выдернул иглу из вены, согнул руку в локте, крепко зажав кровоточащий сосуд. Встал. Меня слегка заштормило.
– Зря вы это сделали, – услышал я строгий голос от двери.
Я повернул голову на голос. Мужчина в халате, лет пятидесяти, седой, небольшого роста, с цепким пронзительным взглядом грозно смотрел на меня.