Я кое-как поднялся. Кровь лилась из рассечённой брови, я пытался стереть её ладонью, но только ещё больше размазывал по лицу. Нестерпимо болела рука, рана, растревоженная пинками бандитов, намокла, то ли от крови, то ли от вытекшего гноя, боль пульсировала уже не только в плече, но и в голове, и в ушах, и во всём измученном теле. Поскорее бы уже всё это кончалось.
И всё-таки я чувствовал себя победителем. Ещё бы – такой шухер устроил! Я ухмыльнулся и скривил губы в болезненной гримасе, которая должна была означать улыбку.
– Хватит скалиться! – Полковник поднёс к моей физиономии хорошо уже знакомый кулак. – Я ведь тебя предупреждал, ублюдок, не надо со мной в игры играть. Всё, твоё время пришло. – Он обернулся к своим гаврикам. – Пащенко, Буркович! Через пятнадцать минут доставить его на площадку. Его и того местного кретина. Умыть, привести в порядок, чтоб всё в полном ажуре было. Выполнять!
Тяжело, по-хозяйски ступая сапогами по кафелю, полковник вышел. За ним потянулась и вся эта бандитская орава. Остались двое, те самые Пащенко и Буркович. Один из них выволок из-за двери за шиворот рыжего Валерку, который при виде моей окровавленной рожи ещё более побледнел, потом нас, пинками и ударами прикладов, препроводили в туалет.
– Рожу свою умой, – ткнул мне стволом автомата промеж лопаток один из конвоиров.
О, какое это было блаженство – почувствовать на пылающем лице, залитом подсыхающей липкой сукровицей, ледяные струи живительной хлорированной влаги!
Минуту спустя нас уже вели по коридору. На выходе из здания нам на руки надели наручники.
Утро было солнечным, безоблачным, тёплым, словно парное молоко – как и вчера, как и всю эту неделю. О, в такое бы утро в речке искупаться, да на бережку поваляться, под стрекот кузнечиков и шелест стрекозьих крыльев!..
Я огляделся. У выхода группками по три-четыре человека рассредоточились участники недавней схватки. Их было не менее двадцати человек, кто в тельняшке, кто с голым торсом и с «калашом» на шее, у большинства руки и тела исполосованы наколками, зачастую с ярко выраженным криминальным смыслом. Ну и сброд! Наверняка, за каждым из них тянется шлейф различных «дел» и «делишек», а кто-то, возможно, находится во всероссийском розыске. И весь этот уголовный сброд с мрачным любопытством пялился на меня, как на диковинную зверушку (рыжего бухгалтера для них словно не существовало), изрыгал угрозы и изощрённо матерился.
– Да пошли вы все, – огрызнулся я сквозь зубы. – Козлы вонючие.
Мы пересекли примерно треть полигона и вышли к деревянным постройкам ложной деревушки. Той самой, где мне предстояло принять бой с бандитами. Метрах в ста от ближайшей избы, за столиком, уставленном изысканными закусками и бутылками с коньяком, сидели два главных зрителя готовящегося шоу, эдакие VIP-персоны местного разлива: полковник и бородач кавказской наружности, судя по всему, тот самый чеченский эмиссар Шамиля Басаева, чей голос я слышал нынешней ночью. Чеченец был в цивильном городском костюме.
Увидев нас, полковник, уже изрядно накачавшийся спиртным, махнул рукой:
– Сюда! Обоих.
Один из конвоиров грубо двинул меня стволом автомата в спину.
– Двигай давай. И ты тоже, – кивнул он рыжему.
Нас подвели к столику.
– Ну как они тебе, Хасан?
Кавказец скривился.
– Тот совсем ещё салага, – кивнул он на рыжего, – наверняка и пушки в руках не держал, а этот еле на ногах держится.
– Это мои орлы поработали, – хвастливо заявил полковник. – Стрельбу, понимаешь ли, устроил, сволота. Ну вот они его малость и… того…
– Невелика заслуга, – пожал плечами Хасан и обратил всё внимание на меня: – В Чечне, значит, служил? Скажи, много крови моих братьев пролил?
– Я не с братьями твоими, я с бандитами воевал, – ответил я с вызовом, глядя на него в упор. – И положил их немало, это точно.
Глаза Хасана потемнели.
– Шакал!
С неожиданной силой дала о себе знать боль в руке. Я невольно скривился.
– Полковник, – прохрипел я, не в силах больше сдерживать боль, – распорядись сделать мне инъекцию промедола.
– Что там у тебя, Рукавицын?
– Рана в плече, боль адская. Боюсь, хреновый из меня вояка получится, сорву весь ваш спектакль.
– Э, ты это брось, Рукавицын. Нам шоу нужно, а не черепашьи бега. Что с рукой? Уж не мои ли ребята постарались?
Я мотнул головой.
– Сначала укол.
Полковник сдвинул брови, взглянул на Хасана. Тот кивнул.
– Жалко на тебя добро переводить. Ну да ладно, фотограф, будет тебе укол.
Он вынул портативную рацию, связался с кем-то, отдал нужные распоряжения. И уже через несколько минут перед нами появился человек (врач?) с походной аптечкой.
– Кому? – спросил он, переводя тяжёлый взгляд с меня на рыжего и обратно.
Полковник молча кивнул на меня.
Как только первые миллиграммы наркотика заструились по моим венам, я почувствовал внезапный прилив сил. Боль стала быстро отступать, в теле появилась небывалая лёгкость. Стало легче и на душе.
– Итак? – спросил полковник, когда процедура была закончена. – Я слушаю. Кто это тебя так?
– А это ты у Елизарова поинтересуйся, что за дружки у него такие, что средь бела дня в людей палят.
Полковник долго молчал.
– У кого? – тихо, но отчётливо спросил он.
– У шефа вашего, – наобум ляпнул я, справедливо полагая, что Елизаров вполне мог лично курировать этот бандитский полигон.
Полковник с Хасаном переглянулись.
– Так, Рукавицын, что-то я не понимаю. А ты-то здесь причём?
– Да притом, что возле этого вашего Елизарова оказался, когда из него решето делали. Вот мне и досталось, заодно.
Похоже, мои слова произвели на них обоих сильное впечатление.
– Так. С этого места поподробнее, – произнёс наконец полковник, буравя меня взглядом. – Елизар мёртв?
– Мертвее не бывает. С асфальта соскребать пришлось, вместе с жжёной резиной от покрышек его «ауди». Какие-то молодчики расстреляли его прямо на шоссе, в авто. А я в тот момент рядом сидел, вот и получил свою долю.
– Проверить бы надо, – подал голос Хасан. – Слышь, Пастух, поручи своим орлам, пускай прощупают.
– Поручу, поручу. Только сдаётся мне, парень правду говорит. Убрали Елизара, как пить дать, убрали.
– Убрали так убрали. Тебе-то что за дело, Пастух? Или дрейфишь без московской крыши? Так ведь теперь делиться не надо, на твою долю больше достанется. Мы и без Елизара с тобой прекрасно ладим, так ведь? Так.
– Риск большой, – неуверенно покачал головой полковник. – Если прознают про наши с тобой дела, каюк нам обоим.
– Не прознают, – возразил Хасан. – Елизар все наши секреты с собой в могилу унёс. А риск твой щедро оплачивается, теперь ещё и плюс доля Елизара. А его доля поболе твоей-то будет. Куш немалый.
Глаза у полковника заблестели.
– Немалый.
Тут он резко повернулся ко мне и в упор спросил:
– Какой, говоришь, марки у Елизара машина?
– «Ауди».
– Цвета?
– Чёрного. – И добавил, усмехнувшись: – Была.
Мне почему-то стало весело – то ли от растерянного вида этого продажного мерзавца, в котором жадность боролась со страхом, то ли от действия промедола.
– Чего ты лыбишься, ублюдок? – рассвирепел вдруг полковник. – Сейчас мои ребята из твоей задницы кровавый бифштекс будут делать, понял? Недолго осталось.
– Поглядим.
Я и сам не знаю, зачем это брякнул. Мне не на что было надеяться, и никакого плана у меня тоже не было. Я рассчитывал только на импровизацию, на мою удачу, на русский авось – лишь бы ствол в руки получить. Я понимал, что с «макаром», с этой детской пукалкой против АКМов мне ничего не светит, и шансы мои асимптотически стремятся к нулю, но пока я жив, пока ещё горячая кровь бежит по моим жилам, пока бьётся в груди сердце боевого офицера, я сумею за себя постоять.
– Поглядим? – Полковник поднялся и вплотную приблизил ко мне свою пропитую рожу. – Мы-то поглядим, это точно. А вот тебе вряд ли поглядеть придётся.
– Да пошёл ты… – сквозь зубы процедил я, вложив в эти три слова всё презрение, которое только смог выразить.
Зря я это сказал, видит Бог, зря. Не сдержался. Полковник в ответ набычился, побагровел, заклацал зубами, затряс потными щеками. И тут же его железный кулак, просвистев мимо моего носа, туго вошёл в солнечное сплетение. Тупая боль пронзила всё тело, на какое-то мгновение воздух перестал поступать в лёгкие.
– Ты у меня полыбишься, ублюдок! Полыбишься!.. Быстро на исходную! Ну!
Хватая ртом воздух, я кое-как оклемался и, подгоняемый грубыми окриками и пинками бандитов, заковылял прочь. В области желудка тупо пульсировала боль. Впереди, втянув голову в плечи, испуганно семенил рыжий бухгалтер.
Веселье только ещё начиналось.
27.
Я вспомнил. Вспомнил. Этот последний удар словно прорвал пелену, окутывающую мою память. Что-то лопнуло в голове, выплеснулось наружу. Теперь я знал, откуда мне знакомо лицо этого полковника. В одном из потаённых уголков памяти словно кто-то включил яркий свет – и осветил события десятилетней давности…
В ту пору, в далёком уже девяносто пятом, наш батальон стоял в одном селе близ Аргуна. На перебросили сюда вскоре после штурма Дворца Дудаева, и мы завязли здесь на неопределённый срок. Завязли в буквальном смысле: весенняя распутица превратила сельские дороги в непролазное месиво. Ситуацию усугубляла ещё и наша бронетехника, после прохождения которой на дорогах оставались глубокие шрамы-борозды. Трассы были настолько разбиты, что пёхом по ним пройти было совершенно невозможно.
Пока политики в Москве решали судьбу всей дальнейшей кампании, мы сидели в бездействии и с тревогой ожидали начала «зелёнки». Стратеги из генералитета вряд ли понимали, какую опасность несёт с собой эта так называемая «зелёнка», потому и не торопились возобновлять активные военные действия. Зимой деревья голые, местность просматривается идеально, вероятность нарваться на засаду боевиков невелика, зато весной, когда появляется первая листва, и особенно летом опасность возрастает многократно. «Духи» активизируются, начинают наглеть, подбираются вплотную к нашим позициям, устраивают засады, наносят точечные удары по расположениям федеральных войск – а потом молниеносно исчезают. Именно в это время нашим сапёрам приходится как следует попотеть: все подступы в месту дислокации наших войск усеиваются минами и растяжками. Лучше проснуться утром живым и здоровым, чем оказаться с перерезанным горлом и отсечёнными ушами. Это аксиома, которую, увы, многие так и не усвоили.