На базу мы прибыли без происшествий. А на следующий день я отвёз девочку в Ханкалу. Передал там знакомому врачу. При виде её измождённого тела он нахмурился и долго качал головой.
– Представь себе, что она моя дочь, – попытался внушить ему я. – Сделай всё, что надо.
Он молча кивнул.
Когда полчаса спустя он вышел ко мне, на нём лица не было. Сигарета, которую он прикурил, дрожала в его пальцах. А ведь он принимал раненых после штурма Минутки!
– Её изнасиловали. Много раз. Несколько человек. В извращённой форме. Чудо, что она вообще выжила, бедняжка.
Что было потом, я помню плохо. Олега Киселёва рядом не оказалось, сдерживать меня было некому. Не стоит большого труда догадаться, какое решение я принял.
Очнулся я в госпитале. Мне рассказали, что мой БМП, на котором я в одиночку пытался прорваться к Аргуну, подорвался на чеченской мине…
Девочку я больше не видел. Я так и не узнал, как её зовут.
Будь проклята эта война!
Будь прокляты те, кто её развязал…
Я вспомнил всё. Спустя десять лет судьба вновь свела меня с этим майором. Только теперь он именовался полковником.
28.
– Итак, – начал инструктаж полковник, вышагивая взад-вперёд передо мной и рыжим, – правила игры, фотограф, ты уже знаешь. Получаешь «макара» с полной обоймой и дуешь к тем строениям. А мои ребята постараются тебя оттуда выкурить. Повезёт – будешь жить, ну а нет… – Он ухмыльнулся. От него снова веяло благодушием. – Знаешь, Рукавицын, до сих пор никому не повезло. У тебя есть шанс стать первым. Этот не в счёт. – Он ткнул пальцем в рыжего, даже не повернув в его сторону голову. – У него шанс нулевой.
– Оставь парня в покое. Отпусти его, вам от него никакого толку.
Полковник мотнул головой.
– Исключено. Толку от него, действительно, как от козла молока, но отпустить его я никак не могу. Сам влез в дерьмо, пусть теперь отмывается, кровью. Мне свидетели не нужны.
– Он ничего не скажет, – продолжал я бесполезные попытки отмазать бухгалтера.
– Скажу, – внезапно заявил Валерка и вызывающе вздёрнул подбородок. – Всё расскажу.
Вот болван! И кто его за язык тянет! Тоже мне, храбрец нашёлся. То труса празднует, то на танк с кулаками броситься готов.
Полковник развёл руками.
– Вот видишь, Рукавицын. Расскажет всё твой подельник, выложит всё подчистую. Выбора у меня, как видишь, нет. – Он остановился, посмотрел сначала на меня, потом перевёл взгляд на рыжего. – Вместе пойдёте, на пару будете оборону держать. Последние желания есть?
– Есть у меня одно желание, – сквозь зубы процедил я, – первое и последнее.
– Ну?
– В харю твою, шкура продажная, харкнуть, чтоб до конца жизни своей утереться не смог. Чтоб насквозь прожёг мой плевок душу твою поганую, твою и духа этого вонючего, козла горного, – я кивнул в строну Хасана, который со всё возрастающим интересом слушал мою обличительную речь. – За пацанов наших, что ты продавал по штукарю за голову, за Аргун, за девочку маленькую, ту, что ты, сука, «чехам» продал за ящик палёной водки…
Лицо полковника стало серым, глаза налились кровью. Он с шумом выдохнул, обдав меня волной перегара. Кажется, начал что-то припоминать.
– Лейтенант…
– Что, мразь, узнал?
Меня всего трясло от злости и ненависти. Будь у меня сейчас руки свободны, я бы вцепился в его поганую рожу. Придушил бы прямо сейчас, обоих. – Ага, и получил бы пулю в затылок. Тот самый плюмбум. Нет, так дело не пойдёт. Мне выжить надо, выжить, ясно? Всё, остыл, взял себя в руки. Спокойствие, только спокойствие. Мантра старины Карлсона всегда действовала безотказно, я проверял. Вдох-выдох, вдох-выдох… Так, кажется, понемногу отпускает…
Хасан всё прекрасно слышал. Стоял поодаль и молча наблюдал. В одно мгновение он оказался рядом со мной. Его и без того смуглое лицо ещё более потемнело, глаза яростно горели в чёрных провалах глазных впадин.
– Пастух, отдай его мне, – чуть слышно прошипел он, продолжая сверлить меня взглядом.
Полковник сплюнул и пожал плечами.
– Он твой, Хасан. Моим хлопцам меньше геморрою будет.
– Рыжего пустишь первым, – тут же распорядился чеченец, – а этим займусь я сам. Сценарий тот же, только вместо твоих бездельников мои орлы работать будут. Всё понял?
Полковник кивнул.
– Делай с ним что хочешь, меня этот ублюдок уже достал, – махнул он рукой. – Ещё тогда, в девяносто пятом.
Мы стояли метрах в двадцати от лже-деревни. Там, в этих бревенчатых домиках, мне надлежало держать оборону против чеченских боевиков. Ну не идиотизм?
Вокруг нас, выдерживая расстояние метров в десять, полукольцом стояла разномастная толпа в камуфляже, вся увешанная АКМами, с ухмылками на сытых рожах. Это были старожилы, хозяева полигона, его, так сказать, постоянный контингент. Особняком держался молодняк, очередная партия стажёров, прибывших на полигон для прохождения обучения и повышения квалификации. Кому-то из них предстоит стрелять в рыжего Валерку, бедолагу-бухгалтера, который после приступа небывалой храбрости снова сник и приуныл.
Чуть поодаль стояла группа кавказцев. Их было пятеро, все – в гражданской одежде, без оружия, и походили скорее на мирных рыночных торгашей, чем на профессиональных боевиков. Но у меня глаз был намётан: там, в Чечне, мне не раз приходилось сталкиваться с так называемыми «мирными», днём гостеприимно распахивающими свои жилища «федералам», а ночью безжалостно и методично их вырезавшими. Эти были как раз из таких – я читал это в их глазах.
Именно они будут охотиться на меня. После того, как стажёры разделаются с бухгалтером.
Их было пятеро, плюс Хасан – итого шесть. Будет ли Хасан лично участвовать в экзекуции, это ещё вопрос, но я исходил из наихудшего сценария. Итак, шесть «калашей» против одного «макара». Любопытная арифметика получается. Только простым сложением или вычитанием итог этого противостояния вряд ли можно просчитать. Я криво усмехнулся. Что это за изворот судьбы такой, а? Опять, как и десять лет назад, мне придётся биться с врагом, имя которому «чеченский боевик». Дежавю – так, кажется, называется это явление на диком загнивающем Западе? Но почему-то я спокойно воспринимал этот факт. И даже где-то в глубине души был рад ему: стрелять в наших русских парней, пусть даже и подонков, мне будет сложнее, чем в привычного боевика, для которого всё русское есть символ врага и объект неиссякаемой ненависти.
Впрочем, первым, в кого бы я сейчас с удовольствием разрядил автомат, был, без сомнения, полковник.
29.
– Ты, Валер, главное, не дрейфь, беги что есть мочи. Нырни в какое-нибудь укрытие и затаись. И патроны береги. У тебя их всего восемь будет, а у них, на троих, около полутора сотен. Да и «калаши» их не сравнить с «макаром». Но всё равно, шанс у тебя хоть и мизерный, а есть. Теоретически тебе трёх патронов хватит, чтобы всех троих завалить, а вот практически… Целься лучше, стреляй только наверняка, лучше в упор, в голову: они в «брониках» будут. И не сиди на одном месте, перемещайся, не давай им пристреляться к твоему укрытию. И не забудь ствол с предохранителя снять.
Рыжий судорожно кивал, внимая моим наставлениям, но, кажется, плохо понимал их смысл. Убьют пацана, видит Бог, убьют, а я ничего не мог сделать. Что больше всего меня всегда раздражало, так это бессилие. Неспособность повлиять на развитие ситуации, когда чувствуешь себя связанным по рукам и ногам.
Руки у меня, действительно, были связаны, вернее, скованы наручниками. Но даже если бы они были у меня свободны, я вряд ли бы смог что-либо изменить.
– Готовьте первого! – распорядился полковник.
С Валерки сняли наручники. Полковник достал секундомер.
– У тебя тридцать секунд, парень. Это твоя фора. Потом мои ребята начинают охоту. А дальше сам знаешь…
Рыжий с трудом проглотил комок в горле.
– Может быть, отпустите, а? – жалобно залепетал он. – Ну пожалуйста…
Но полковник уже не слушал его. Он обернулся к остальным и скомандовал:
– Все в укрытие! Минутная готовность.
Всё вокруг пришло в движение. В считанные мгновения наблюдавшие за подготовкой к экзекуции зрители рассредоточились по специально оборудованным для этих целей траншеям, откуда можно было вести наблюдение за всем происходящим.
Зрители заняли места в зрительном зале. Шоу можно было начинать.
Меня тоже попытались было загнать в одну из таких траншей, но я упёрся:
– Я останусь здесь.
Полковник обернулся, подумал и кивнул:
– Оставьте его.
Меня оставили в покое. В результате на исходной позиции остались трое стажёров, экипированных по полной программе и вооружённых АКМами, полковник с секундомером и рыжий Валерка. Позади них, в пяти шагах, стоял я. И прятаться не собирался.
Полковник вынул пистолет, вставил в него свежую обойму и протянул бухгалтеру.
– Держи.
Трясущейся рукой Валерка взял оружие. По-моему, сейчас он плохо соображал, что с ним происходит. Стажёры взяли его на мушку: не дай Бог, палить начнёт.
– Приготовился! – скомандовал полковник и поднёс к глазам секундомер. – Пошёл!
Секунды, драгоценные секунды, отсчитывающие последние мгновения жизни обречённого, пошли. Но рыжий продолжал стоять и лишь неуклюже вертел головой по сторонам.
– Беги, Валерка! – закричал я. – Беги!!
Он обернулся, затравлено взглянул на меня в последний раз, словно ища защиты, и вдруг припустил с такой прытью, которой я от него никак не ожидал. Он нёсся к деревянным постройкам лже-деревни по прямой, подобно улепётывающему от погони зайцу, и в несколько секунд наверстал упущенное время. Сейчас его могли спасти только ноги. Не спасти – отсрочить смерть.
Полковник оторвал взгляд от секундомера.
– Время вышло. Начинайте, ребята.
Три короткие автоматные очереди слились в одну. Полковник торопливо покинул исходную позицию и спрыгнул в ближайшую траншею. На позиции осталось четверо: трое автоматчиков и я, стоящий во весь рост с наручниками на руках. Где-то в глубине души я надеялся на ша