Из большой комнаты доносится золотистый смех Юлечки.
Не понимаю, чего Илья за ней бегает. Она глупая.
Женя набирает эсэмэс, быстро перебирая кнопки на мобильном. Долго ждет, чтобы отправилось, – связь на участке плохая, черно-белый конвертик бесконечно тыркается в край экрана.
дурак у тебя брательник:) – приходит от Дианки. Смайлик Женю бесит. Конечно же, Дианка не понимает, откуда ей знать, что было между Женей и Ильей, но Женя злится все равно.
Она возвращается за стол, к куску невкусного торта с толстыми прожилками мерзлого крема. Втыкает в него ложку, разламывает на половины, рушит, как земляную насыпь.
– У вас чудесный сад, – говорит Юлечка бабушке.
Бабушка цветет от комплиментов и велит Илье все Юлечке показать. Илья вдруг оборачивается к Жене, хотя с самого приезда он ей и слова не сказал.
– Пошли? – спрашивает, кивает в сторону веранды.
Ему Женя отказать не может и встает. Когда она протискивается к выходу, бабушка хватает ее за локоть. Притягивает к себе, целует и шепчет на ухо:
– Тобой я тоже очень горжусь.
Женя улыбается в ответ. Ясное дело, эта похвала ничего не значит. Бабушка хвалит ее, потому что любит, а не за реальные заслуги.
В саду Илья и Юлечка осматривают яблони и клумбы, говорят между собой как будто не на русском: о вкладах и патентах, пифах, займах, инвестициях. Женя плетется рядом, чувствуя себя какой-то дурой.
– А ты? Ты где учишься? – Юлечка оборачивается к ней.
– Второй пед, – отвечает Женя. – Переводческое, – поспешно добавляет она. Юлечке не нужно думать, что Женя – какая-то там училка.
– О! А какой язык?
– Английский. Я на вечернем.
– Понятно.
Юлечке не очень интересно, судя по всему. Она поворачивается к Илье, они говорят о грядущем отдыхе в Сочи.
И ничего ей не понятно. Жене хочется развернуть ее лицом к себе и объяснить, что она – лучшая на курсе. Что отец нашел ей этот институт, потому что там работает его знакомый. «А в иняз все равно не поступишь, только год потеряешь», – так он сказал, а Женя, дура, послушалась и теперь жалеет. Что она хочет переводиться на журфак. Что вечернее потому, что она работает днем секретарем и снимает вдвоем с Дианкой однушку на «Рижской». Что к ним в эту однушку все время без предупреждения заявляется бабка-хозяйка, проверяет, не привели ли мужиков. Но откуда Юлечке знать, разумеется, ей-то не нужно работать.
Вот Илья бы Женю понял, но он занят.
– Видишь дуб? – говорит он. Они с Юлей идут к дубу у калитки, Женя ступает позади. – Я лазил на него, когда был маленьким. Мне нравилось на нем сидеть.
Юлечка ахает с восхищением мхатовского уровня.
– Еще с пацанами катались на байках, ночью гоняли по полям.
Слово «байк» Юлю заворожило. А Женя каталась на мотоцикле? Как, Илья тебя катал? Юлечка хохочет, пихает Илью в бок: младшую сестру плохому учил? Вот негодяй!
Она даже не представляет себе насколько.
Устав от этого всего, Женя возвращается в дом. Ее исчезновения никто не замечает: ни Илья, ни Юлечка; в доме вовсю обсуждают Юлину богатую семью (как же повезло Илюхе-то, и правильно, видный же парень вырос). Потом Юлечка уезжает на трехчасовой электричке, Илья и тетя Мила с Дашей остаются. Все прощаются бесконечно. «Да вы задержитесь, Юля, у нас будут шашлыки, переночуете и утром…» – «Ах нет, извините, я бы с радостью, но обещала маме быть дома, она завтра улетает в Брюссель». – «В Брюссель?!» – «Да, по работе…» – «Юлечка, ну вы заезжайте к нам еще, с Ильей, мы будем очень рады». – «Конечно же заедем, да, медвежонок?»
Она так и говорит – медвежонок. Мерзость.
Спустя два года Юлечка тоже улетит в Брюссель, потом переберется в Париж, на стажировку в офисе LVMH, все по большому блату. В две тысячи пятнадцатом Юлечка созвонится с подружками, договорится о встрече на улице Шаронн. Они сядут на открытой террасе кафе «Ла Белль Экип» за маленький круглый столик, на котором едва уместятся четыре чашки кофе. Мимо будут прогуливаться туристы и футбольные болельщики, по тротуару ветер будет гнать сухие листья. Потом раздадутся глухие щелчки, в окне соседнего суши-бара провалятся ровные небольшие дырки, как если бы стекло проткнули пальцем в нескольких местах. Мужчина, сидящий рядом с Юлечкой, завалится на столик, заливая чашки кровью. Сама Юлечка упадет под стол. Последним, что она увидит, будет смуглый парень, его широко раскрытые, уже остекленевшие глаза.
Но Женя не узнает этого.
Наглая и тупая, набирает она Дианке. Эсэмэс не отправляется – деньги кончились.
Ехать на карьер предложил папа. Жара, духота, ему хотелось купаться. Везти всех предстояло Илье, в два захода: сперва папу с мамой и тетей Милой, потом бабушку, Женю и Дашу. Папа влезает на переднее сиденье, комментирует все, что делает Илья, – ты выкручивай, давай левее, а теперь правее, мягче, резче, но не торопись, – и Жене вспоминается, как она делала домашку к школе. Ей до сих пор, даже в занюханной съемной однушке кажется, что сейчас кто-нибудь ворвется в комнату и скажет: а что это ты делаешь, чем занята?
Илья молчит, крутит руль, куда ему велят, белая «девятка» уезжает. Каменная пыль оседает на дорогу.
Женя закрывает ворота, влезает в купальник, проводит ладонью по животу, втайне радуясь, что не поела. Теперь ее тело – это карта тренировок, нерегулярных, но тем не менее давших свои плоды. Иногда, если съедает слишком много, она уходит в туалет, сует два пальца в рот и отправляет еду рыбам. Поэтому даже срывы в диете ей не страшны, есть универсальное решение.
Поверх купальника Женя набрасывает платье, ждет Илью у калитки – в тени, отмахиваясь от редких, утомленных жарой комаров. Садится за водительским креслом. В салоне душно, несмотря на полностью опущенные стекла. Даша пристраивается рядом, сложила худые руки на коленях. Бабушка садится вперед.
– Дашенька, ты искупнешься? – спрашивает она.
– Ба, я говорила же, что нет.
– А погода-то какая хорошая, неужели не хочется ополоснуться?.. Если нужен купальник, у Женечки есть…
– Там грязь одна, ба, – огрызается Даша и отворачивается к окну.
Женя ловит взгляд Ильи в зеркале заднего вида, и в животе что-то делает кульбит.
– А ты, Жень? – спрашивает Илья.
– Я буду.
Дашка фыркает, и Жене хочется ущипнуть ее за бок как следует, до синяка. Ей кажется, что она сама в семнадцать не была такой противной и ершистой.
Женя разглядывает пальцы Ильи, сжимающие руль. Они длинные, а ладони узкие, красивые. Совсем не похожи на широкие ладони Семенова с короткими, сероватыми, будто вспухшими пальцами.
Семенов был первым Жениным мужчиной. Он любил «Спартак» и пиво, от которого живот уже собирался над поясом его джинсов кожаным валиком. Семенов называл женщин телочками, много писал Жене в аське, присылал смешные фотки, каждое утро спрашивал, как у нее дела. Секс у них случился торопливый, когда его родители уехали в «Ашан». Он затащил Женю минут на двадцать «попить чай», они трахнулись на диване в большой комнате, под картиной с лесом и оленем. Женя половины даже не запомнила, просто было больно и стеснительно, и еще диван скрипел.
Потом, когда она переехала с Дианкой на съемную квартиру и Семенов стал оставаться у нее, она узнала, что он храпит. Что бесится, если будишь его пораньше и просишь закрыть входную дверь. Что у него много друзей в аське, особенно подруг. Все старые знакомые, он так сказал, да ничего и не было, даже по дружбе, и Женя верила, хотя писал он им примерно то же, что и ей.
Они недавно поругались и расстались. Когда Женя заходила к Семенову в последний раз, он почему-то суетился, поглядывал на телефон, рявкнул на Женю за какую-то мелочь, после чего она собралась и ушла.
Илья ставит машину в тени разлапистой сосны, растущей на берегу. Папа уже разложил мангал, тот вовсю дымит. Тетя Мила лежит на покрывале, лицо ее под панамой. Мама стоит в воде по пояс и смотрит куда-то на другой берег, где верещат и плещутся дети.
Илья раздевается, одежду кладет на заднее сиденье. Женя смотрит на изгиб его спины, на гребень позвоночника и мышцы. На длинные, покрытые волосами ноги, на крепкий зад. Ей очень интересно, как любит трахаться Илья. При свете или только в темноте? Как он стонет, как дышит? В какие позы ставит Юлечку? Какой у него член: мясистый и короткий? Длинный и худой? Почему-то кажется, что у Ильи там в самый раз, красиво и гармонично, как и остальное тело.
Папа вручает Жене пакет, и она выкладывает на походный стол овощи и фрукты, хлеб, колбасу, термосы, ставит бутылки пива охлаждаться – у берега, в том же полиэтиленовом пакете, ручки привязала к торчащей ветке. Затем раздевается, бросает платье на джинсы и футболку Ильи, идет к воде, заходит, медленно привыкая к холоду, и плывет на другой берег – не туда, где дети, а левее, за камыши, откуда ее будет не видно. Лезет наверх и садится; песок, белый и горячий, обжигает после холода воды. Что-то прыскает в камышах, ныряет, распуская круги. Слышно папу, включается радио в машине, играет русская попса. Солнце садится, окрашивает Женю горьким желтым. Пахнет смолой и дымом.
За камышами плеск, из-за них выплывает Илья, рубит руками воду. Женя ликует, и ей одновременно страшно. О чем с ним говорить сейчас?
Увидев ее, Илья сплевывает, улыбается. Он выбирается, тяжело ступая, истекая водой, ложится животом на песок, у самых ног Жени, кладет подбородок на ладони. Разглядывает ее, щурясь. Педи-кюр у Жени облупленный, и она зарывает ступни в песок.
– Вода хорошая, прогрелась, – говорит Илья. – Помнишь, мы ездили сюда?
Женя молча кивает. Она отлично это помнит, до покалывания в пальцах. Она тогда все ждала чего-то, цепенела в этом ожидании, как будто от нее совсем ничего не зависело. Как будто она была лишь объектом, который можно подхватить или пройти мимо. Сейчас ей неприятно это вспоминать. Она ждала, а кто-то просто взял, что ей хотелось.
– Поздравляю с поступлением, – говорит Илья.