– Ты тоже молодец. Столько всего сделал. Как и мечтал, да? – Женя склоняет голову набок. С мокрых волос капает на поясницу и песок, вдавливает лунки. – Но почему «девятка», а не мотик?
Улыбка исчезает с его лица. Он смотрит на Женю снизу вверх, и от этого в животе медленно затягивается горячий узел. С другого берега кричит папа, зовет Илью, наверное, что-то с машиной – музыка затихла. Но Илья лежит и не торопится вставать.
– А ты изменилась, – говорит он.
– Тебя зовут, – отвечает Женя.
Запах шашлыков слышен еще с дороги – с озера остался таз свинины, которую нужно приготовить, так сказал папа. Он сам в готовке не участвует и говорит с кем-то по мобильному, расхаживая перед домом взад-вперед, точек на рынке теперь три, бизнес растет, сжирая время. Мама насаживает скользкие куски на шампуры, бабушка выплескивает оставшийся маринад в темноту за кустами, на сверчков, и уносит опустевший таз. Даша куда-то делась, до сих пор не вернулась, да ее никто и не ищет, впрочем.
Илья сидит на лавочке, ворошит угли палкой. Женя садится рядом, и он тут же встает, будто подброшенный пружиной. Он начинает хлопотать вокруг мангала, творить языческий обряд: ворошить, обмахивать, потом опрыскивать водой, ломать мелкие веточки, затыкать их под толстые бревна. Наверное, Женя ему противна, раз он не хочет рядом с ней сидеть. Кажется странной, до сих пор влюбленной по уши.
Илья ловит ее взгляд.
– У тебя хорошо получается. – Женя кивает на костер.
И правда хорошо: влажные ветки шипят, но огонь разгорается. Дым валит плотными клубами, упрямо лезет Илье в лицо, куда бы он ни отошел. Потеки света на его щеках и подбородке, на пластыре на указательном пальце – неудачно открыл консерву. Сама Женя сидит в сумраке под веткой липы, она и есть часть дышащей многоглазой тьмы, по́росли сныти и крапивы, влажной зелени, беззвучной и невидимой.
После шашлыков спать не хочется. Столько всего жужжит в голове, не унимается, и телу тоже беспокойно – на простыне все время будто что-то перекатывается, колет бедра и бока. Поворочавшись, Женя одевается, выходит на веранду.
На веранде пахнет табачным дымом. У выхода на ступенях курит Илья, сидит, широко расставив ноги в тренировочных штанах и сланцах.
– Ты куришь? – удивляется Женя. – Как же спорт?
– Да я давно бросил, – отмахивается он.
– Понятно.
Молчание. Женя явно лишняя в прокуренном сумраке рядом с Ильей, ей необходимо выйти, чтобы не смущать его и не нащупывать каких-то безопасных тем для разговора. Она пробирается мимо, осторожно, стараясь не задеть его колени, идет по тропинке к дубу, забирается наверх. Родные выступы и впадины сами ложатся под пальцы и мыски кроссовок, и дуб будто помогает ей.
В прошлом году одну из ветвей спилили, и теперь вид открывается не только на дорогу, но и на сонный тихий дом, похожий на коробок с треугольной крышей, доверху наполненный мебелью, тряпками и людьми. От него отделяется тень, идет к калитке, сворачивает к дубу. Шорох травы все ближе.
– Можно? – Илья спрашивает снизу.
Женя пожимает плечом, потом, сообразив, что он не видит, тихо отвечает: «Да».
Он забирается, садится рядом, прижавшись боком, – места на развилке мало, Илья с Женей слишком большие для нее.
– Я думала, ты уедешь с Юлей. Вам же через три дня вылетать?
Илья говорит, что да, он завтра вернется в Москву, нужно еще собрать вещи. Они с Юлей забронировали домик недалеко от берега, Юля сама выбирала, две комнаты: кухня и спальня. Их будут кормить три раза в день – хозяева готовят. Еще Юля планирует бегать по утрам.
«Как хомячок», – думает Женя, может быть, даже вслух.
Был у Жени Тёма, милейший Тёма-хомяк, которого подарила бабушка на день рождения. Сперва совсем кроха, одни глаза и белый мех, потом подрос, ночами бегал в колесе, вкусно ел, его любили и даже иногда чесали, меняли опилки в клетке, а после он стал старым и вонючим, на руки его уже никто не брал, он пошуршал под лесенкой и помер. Зачем он был? Зачем прошел весь этот цикл, каждый день одно и то же? И люди так же: рождение, школа, институт, хорошая работа, брак, дети, отпуска раз в год, внуки, смерть.
Женя считает себя немного Тёмой. Иногда к маме в гости приходят подруги, в обязательном порядке зовут Женю посидеть и с пристрастием расспрашивают, чего и как она добилась за те полгода, что ее не видели. Как учеба? И работаешь еще? Хорошо, что на вечернем, хорошо, что повысили, а парень-то есть? Ну пора бы завести уже, вот у меня Марина… И дальше разговоры про Марину или Альбину, которые уже невесты, видные девки, на свадьбу собирать уж надо, дружный смех.
Когда отец возвращается с работы не в духе, мать и ее подруги притихают. Мать суетится, накладывает ему поесть, обходит острые углы и острые слова, которые отец бросает в ее адрес, а подруги, слыша это, шепчут Жене: твоя мама – мудрая женщина, смотри, как она себя ведет. С мужчиной не надо спорить, к нему нужно с пониманием и лаской, с терпением, нужно быть хорошей, хорошей, ХОРОШЕЙ, и тогда все сложится как надо.
Илья теперь говорит об успехе – успешном успехе, к которому он мчится на всех парах, он горит им, нет, он просто сияет, разгоняя Женин тухлый сумрак. Затем молчит, глядит через листву на пустую дорогу и сонную деревню. У поля заходятся лаем собаки: сперва одна, за ней вторая, уже с другого края, где-то вдали еще одна. Зудит комар, но в темноте не видно где, никак не достать его и не прихлопнуть.
– Мне кажется, что я все время делаю слишком мало, – говорит Илья. – Недостаточно. И не вписываюсь, что ли…
Женя вспоминает о Юлечке и белой свадебной «девятке», совсем Илье не подходящей.
– Девушка много просит?
– Нет. Не только. Это… – Он качает головой, подыскивая слова. – Вот я купил машину. Но какую бы я ни взял, в моем институте есть круче, всегда будут. Я не могу повести Юлю в дорогой ресторан. Или взять и поехать…
– В Париж, – подсказывает Женя.
– Ну например. По крайней мере, не сейчас. Я заработаю потом, я это знаю. Но сейчас я как будто не на своем месте. Меня как будто вот-вот выгонят, скажут: иди отсюда, мальчик.
Илья поворачивается к Жене, его дыхание пахнет сладкой мятой, жвачкой. Еще он пахнет табаком и почему-то мхом.
– У тебя было такое? – спрашивает он.
Женя качает головой.
– Знаешь, а я всегда хотела быть как ты, – говорит она.
– Да ладно?
Глаза Ильи очень близко, и сам он слишком близко, Жене хочется скорее спуститься с дерева.
– Мне нравилось, как легко ты находишь друзей, как к тебе все относятся. И вообще ты очень многого добился, я так никогда бы не смогла.
– А я завидовал тебе, – говорит Илья.
Женя ему не верит, он просто хочет ей польстить.
– Это чему же?
– Ну, мама, папа, бабушка – семья короче. Английский этот мне никак не давался, а ты схватывала в момент.
Мобильный в кармане Ильи пищит два раза: новое эсэмэс от Юли, она спрашивает, где Илья и как он. Снова называет его медвежонком, и у Жени ощущение, будто она подсмотрела что-то чересчур интимное. Она ненавидит эти буквы на экране, они звучат Юлиным голосом, пахнут ее свежими духами.
Я все еще на даче, набирает Илья, утром буду в Мск.
Класс, Юля пишет в ответ. Передавай привет маме и Даше.
О Жене, ее родителях и бабушке, салаты и пирог которой она так нахваливала, она и не вспоминает. Такие, как она, вообще редко помнят о людях, им не выгодных.
142004август
Бабушка у себя в комнате шуршит пакетами в пакетах, которые еще в одном пакете, что-то ищет на дне. Когда Даша окликает ее, бабушка оборачивается, и свет из коридора проскальзывает по толстым мутноватым линзам ее очков.
– Бабуль, – шепчет Даша. – Тебе ничего не надо в магазине взять? Я схожу, куплю.
Бабушка расплывается в улыбке – конечно, она все понимает, – лезет в сумку и вытаскивает из кошелька купюры.
– Макарон каких-нибудь, да и все, – говорит она. – Сдачу себе оставь, на шоколадку.
Денег она дает в три раза больше, чем стоят макароны.
Даша идет не в ближний магазин, а мимо кладбища и пруда к четырем палаткам: «Мясо», «Напитки», «Сладости» и «Бакалея». В «Бакалее» Даша берет макароны и мятное драже, в «Напитках» – «Балтику» семерку, кладет деньги на телефон. На обратном пути, после кладбища, она сворачивает в лес, идет за сосны и кусты, чтобы ее не было видно со стороны дороги, садится на пенек посуше и повыше и открывает об него бутылку. Из лифчика достает мятую пачку сигарет, закуривает.
Свет уходит. Мимо гудит шмель, заглядывает в устьица цветков, что-то ищет под травой – может, вход в собственную норку. Трава и листья темные, налившиеся августовским соком. Комары кусают ноги под платьем, тоже мучаются жаждой, совсем озверели к ночи. Даша задумчиво шлепает их ладонью, размазывая кровь.
Днем она так и не купалась – стеснялась открывать взглядам худые бедра и бока без намека на талию, с тенью от ребер. Доска же. Она ненавидит эти бока и бедра и в школе бассейн прогуливала – говорила, что у нее критические дни. На озере Даша забилась под единственную сосну, невысокую и кривую, будто изувеченную, и наблюдала, как Илья выпутывается из джинсов, прыгая на одной ноге, посматривая на Женю. Как Женя стягивает сарафан, обнажая золотой живот, оборачивается на Илью.
Даше захотелось провести по ее животу ладонью. Наверняка он покрыт нежным, едва заметным пушком. Или оказаться между ее ног, чтобы Женя кончила ей прямо на язык, чувствовать пульсацию ее оргазма губами. Или стать ею – успешной и хорошей девочкой, работящей спелой умницей, которая всегда знает, что делать. В отличие от Даши, которая так и не знает, куда будет поступать – и надо ли, – а впереди одиннадцатый класс. Высшее образование ей в принципе не нужно: у матери же нет, живет нормально без него. А лезть из кожи вон ради поступления на бюджет, как Илья, она не хочет. Да и не сможет. Но вот поцеловать Женю она могла бы.