Структура над заливом напрягается, дрожит.
Опустив жалюзи, Женя выливает красное в стакан и выпивает залпом. Доедает тушеную свинину – прямо со сковороды, чтобы не пачкать лишний раз тарелку. Потом в туалете сует два пальца в рот, извергает съеденное и выпитое в унитаз, встает на весы, сверяет цифры.
Напряжение структуры отступает.
– Поедешь? – спрашивает Дианка из телефона и сразу отвечает: – Не езжай. Ну их всех.
– Да я и не собиралась так-то… – Женя отвечает неуверенно.
Дианка сразу чувствует эту неуверенность, смыкает на ней челюсти.
– Жень, ну вот тебе оно зачем? Ты уже съездила один раз, вспомни.
Женя помнит об этом каждый день и каждый час. Все эти трехэтажные торты, румяную тетю Милу, «горько» под фальшивой лепниной ресторана, Илью, целующего невесту, а теперь счастливую жену, внешне так похожую на Женю. И снова «горько», «горько», «горько», как будто когда-либо бывает сладко. Женя пила шампанское, коньяк, потом какой-то парень налил ей водки, она выпила и это, чтобы не замечать взглядов Ильи и остальных, чтобы не чувствовать, как саднит внутри, как будто стерто в кровь, до мяса. Они ее осуждали, точно же. Ждали, когда она что-нибудь выкинет.
Поэтому она тоже хлопала и кричала «горько» – просто чтобы не казаться странной. С ней все хорошо, она здорова, она в порядке, ей все равно. Этим она, конечно, предала себя, причем много-много раз.
Из ресторана она куда-то уехала с парнем, который подливал. Была квартира в потемках, полосатые обои, бугры дивана. Сам секс она и не запомнила. Потом еще какой-то ресторан на окраине Москвы – даже не ресторан, просто бар, и Женя уже пила одна. К ней подсел мужчина. Он был седой, бородатый, в джинсовой жилетке на манер восьмидесятых. Все звал Женю к себе, но когда ее начало тошнить, куда-то делся.
По возвращении домой Женю тоже рвало, но легче не становилось. Будто вся жизнь извергалась в унитаз, смывалась, снова извергалась. Женя отпаивалась чем-то лекарственным, а вечером закидывалась дешевым коньяком из продуктового внизу – вино уже не помогало, и было больно, больно невыносимо, несовместимо с жизнью.
– А Амин что? – спрашивает Дианка. В трубке что-то шуршит, как оберточная бумага.
– У него все хорошо, – отвечает Женя.
– В этом не сомневаюсь. Поедет с тобой?
– Нет.
– Ты что, его послала наконец?
Женя молчит. Нет, не послала, хотя не единожды собиралась.
За стеной что-то визжит истошно, какой-то инструмент вгрызается в бетон. Дианка торжествует:
– Вот видишь, это знак! Надо послать!
– Это не знак, это соседский ремонт, – ей отвечает Женя.
Диане легко советовать «послать», Диана счастливо и безвозвратно занята после того, как она встретила Колю. Рыжий и здоровый, он приметил ее в компании друзей и добивался месяца два: веселил и гулял как мог по паркам, кинотеатрам, набережным Москвы, на одной из которых Дианка наконец сдалась и ни разу с тех пор не пожалела. Через три месяца они уже снимали квартиру в пределах Третьего кольца, рядом с «Бауманской», через четыре – завели кота, через пять Коля сделал Дианке предложение. Свадьбу решили праздновать в следующем году на Украине, в родном городе Коли, – куда торопиться, когда все время их, когда весь мир у ног, крохотный и незначительный в сравнении с огромным чувством.
А Женя что? Женя редко куда-нибудь выходит. На работе кроме Амина все женаты. Да все вокруг либо заняты, либо с ними невозможно иметь дело.
Постоянных отношений у Жени не было с института (который она все-таки окончила после годового академа). На журфак она так и не перевелась, кому она нужна там, и спокойно доучивалась на вечернем, днем работая в компании по продаже кондиционеров. Ходила в кино с младшим айтишником, худющим конопатым парнем, который ей рассказывал про пауков – он разводил дома птицеедов, мохнатых, любящих влажность, регулярно линяющих и поедающих мотыль.
Подобием интима на последнем курсе был эксгибиционист, который повадился ходить к окнам их аудитории на первом этаже. Окна располагались на уровне земли, были в человеческий рост, чем извращенец пользовался. Когда темнело, институт стоял пустой и занималась только их вечерка, он появлялся – и в снег, и в дождь, и в ураган, ничто не мешало, – распахивал пальто и вставал к стеклу вплотную. Преподша продолжала рассказывать об особенностях древнеанглийского языка, подслеповато щурясь на собственные записи, а Женя и остальные девочки – педагогический, сплошь женский коллектив – старались не смотреть в ту сторону. Но краем глаза Женя все равно видела белое пятно на фоне тьмы, чувствовала чужое тоскливое ожидание, что посмотрят и оценят подмерзлое (снег, ветер) хозяйство. Женя однажды указала преподше на это все. Преподша поднялась, все так же щурясь, пошла смотреть, оценивать, но ее внимание извращенцу почему-то нужно не было, и он убежал. «Просто не смотрите туда, девочки, продолжаем», – сказала она. Женя ожидала, что она пойдет к охране, предупредит их, но нет, никому не было дела, и на следующей неделе все продолжилось по старой схеме: им читали лекции, а снаружи по стеклу елозил член.
Окончив институт, Женя уехала в Воронеж, устроилась в конторку, занимающуюся сотовой связью. В небольшом и аккуратном, своей неспешностью похожем на курортный город Воронеже, в центре которого между многоэтажных новостроек врастали в землю избы, ей было спокойно. Она даже обзавелась друзьями. Был спокойный милый парень, очень симпатичный, который время от времени ненавязчиво звал ее на свидание, но Жене казалось, что тут лучше и не начинать – где она и где он? После первой же встречи он поймет, что слишком крут для Жени, и исчезнет. Поэтому она отказывала.
Спустя год дела в конторке стали совсем плохи, и после третьей невыплаты зарплаты Жене пришлось уволиться. Денег с руководства она так и не получила, а обращаться в суд посчитала бесполезным.
Она переехала в Екатеринбург. Работала то тут, то там, убежала из-за последнего парня, с которым успела сходить на два свидания, прежде чем поняла, что он совсем того. Ревновал ее к каждому коллеге, скандалил, когда она долго не отвечала на сообщения. Женя попросила больше ей не звонить, но просьбы не подействовали. Не подействовал и блок – парень стал писать с разных номеров, грозил наглотаться феназепама, если она не ответит взаимностью, выл, что страдает, бродил под окнами. Дианка поражалась: где ты таких находишь? Женя сменила район, но он нашел ее и там. Она уточнила в полиции, что против такого можно сделать. Ей ответили, что ничего, договоритесь как-то сами.
Поэтому Женя снова услышала зов дороги и укатила во Владивосток.
Во Владивостоке Женя нашла работу в фирме по продаже холодильников всех видов – за три копейки переводит и редактирует сотни типовых договоров, инструкций, бессмысленных бумаг. Она со своим английским здесь не очень-то нужна, надо было учить китайский или корейский, но у нее так всё в жизни – не к месту и не вовремя. В Москве в гостях у Дианки и Коли она тоже слегка не к месту, как выросший ребенок, который упорно не хочет съезжать в свою квартиру. Дианка усаживает ее и Колю на кухне, кормит их обоих, выслушивает добросовестно. Потом они смотрят вечерние новости, а Женя с сожалением следит, как ползет минутная стрелка.
Так же она следит за стрелками офисных часов. Когда рабочий день заканчивается, она сидит еще немного, после выходит, и ветер подхватывает ее, выносит на Светланскую, тащит мимо ГУМов, набережной, вокзала, к остановке у «Серой лошади», а дальше ее везет автобус, похожий на буханку черного. Потом Женя бежит от остановки мимо общаги и университетской столовой, мимо опустевших детских площадок и приколоченного к дереву знака «Тупик» к своему гнезду на семи ветрах. К виду на станцию курсантов, танкеры, детсад, черный залив, над которым напрягается структура, дрожит стальная сетчатая глубь.
Женя опускает жалюзи.
Ей холодно. Ей все время холодно, и даже выпивка не согревает.
– К Коле друг приезжает в августе как раз. Давай вас познакомлю, – говорит Дианка.
Женя думает. Познакомиться можно – если не знакомиться ни с кем, так и останешься одна. С другой стороны – а что нового там будет? Что выйдет? Жене не хочется узнавать кого-то, улыбаться, флиртовать, для этого нужны силы, а сил нет. Она вообще не для любви, сердце ее давно не с ней. Оно осталось на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц убежал.
У странненькой Жени не осталось сердца, и ей не нужен корвалол.
– Это Наташе. У нее день рождения сегодня, верно?
Тоня Голощапова из бухгалтерии смотрит на куклу, потом на Женю, с неловкостью улыбается:
– Ой, ну ты что, не стоило…
– Стоило, стоило, – заверяет ее Женя и все-таки вручает Голощаповой подарок.
У Тони дочка, сегодня ей исполнилось пять лет, и Женя подготовилась заранее. Узнала, что Наташа любит, обошла три детских магазина, прежде чем нашла то, что ей нужно.
– Будете отмечать? – спрашивает она.
Тоня качает головой.
– Куплю ей торт и всё, дома посидим. – Она запинается, что-то обдумывает. – Если хочешь, приходи. Мы не хотели отмечать, но гостям рады всегда.
Женя с радостью соглашается. Она ценит каждую минуту, проведенную не дома и не на работе.
Голощапова устроилась в бухгалтерию не так давно. Милая, неловкая, с раненым выражением лица, всегда будто готова разрыдаться, и хочется ее утешить. В первую рабочую неделю у нее были проблемы с компьютером. Пока айтишники заказывали новый и тот ехал до офиса, Женя поделилась с Голощаповой своим рабочим местом – выкроила время, решив, что переводы можно добить и дома. На Женин комп установили какие-то бухгалтерские программы, а сама Женя отправилась бродить по офису, пить чай.
Голощаповой двадцать пять, она не замужем и парня нет. С отцом дочки пожили вместе и разбежались года полтора назад. Когда Голощапова говорит о бывшем, она грустнеет еще больше. Козел он, так она сказала. Он изменял ей много раз.