Мысленно произнеся последнюю фразу, Транскрил тут же поймал себя на том, что лукавит. Если честно, то его сейчас в лагере интересовало только одно существо – Она. Вглядываясь с каким-то непонятным томлением в крайнее жилище, куда вошла женщина, он надеялся, что таинственная незнакомка покажется из него, но вместо этого из других жилищ вышли два гуманоида и направились в его сторону. За спинами их чернели какие-то продолговатые предметы, похожие на бластеры. Транскрил понял, что надо спешно удаляться.
Проснувшись и сладко потянувшись, медведица не поняла, куда исчез Белогрудый. Обычно самцы, тратившие в таких случаях больше сил, спали дольше, и она на рассвете будила их нежными тычками в бок и возбуждающим полизыванием шеи и морды. А тут ее ласки провалились в пустоту. Тем не менее инстинкт подсказывал, что они с самцом еще нужны друг другу для продолжения рода. Он должен быть где-то тут. Медведица перекатилась на другой бок: не видно… Встала, уткнулась носом в свежий, но уже остывающий след Белогрудого и, едва сделав шаг, вдруг резко отпрянула назад – примятый мох пах двуногим. А куда делся Белогрудый, не превратился же он в это отвратительное, злобное и трусливое существо? Или двуногий неслышно подкрался и незаметно унес в своих лапах ее самца? Почему же тогда Белогрудый не подал никакого знака? Ведь ее чуткий слух уловил бы малейший шум борьбы… Вконец запутанная всем этим, медведица надолго застыла на месте, пытаясь что-то сообразить, а потом все-таки пошла по следу двуногого. След потянулся вдоль речки, довел ее до шумно падающей воды. Еще немного – и вдалеке показались жилища двуногих, горько и неприятно пахну́ло дымом. Опыт и инстинкт подсказали ей, что туда лучше не ходить, – опасно. Тем более что Белогрудый так и не дал о себе знать.
Потоптавшись на камнях, медведица в конце концов смирилась с тем, что недолгое счастье ее таежной любви закончилось и надо возвращаться на берега извилистой и громкой реки, где ее ждут пестун и два маленьких медвежонка. В любом случае, повинуясь закону продолжения рода, она приходила сюда, в такую даль, не зря – медведица чувствовала, что внутри ее медленно и таинственно зарождается новая жизнь. Утешаясь этим ощущением, она побрела по распадку в сторону синевших далеко на восходе родных гор.
На высокий яр над рекой, с которого лучше всего ловился запах и откуда можно было оглядеть всю ближнюю округу, она поднялась только к вечеру следующего дня. Потянула ноздрями воздух со стороны леса, пытаясь определить, где мирно бродит сейчас ее семейство. Но вместо этого ее уши вдруг уловили испуганный визг медвежат, а взгляд метнулся за этим визгом по кругу и упал вниз, к шумно скачущей по камням воде. У самой кромки воды несколько двуногих торопливо садились на какие-то большие плавучие шкуры и волокли за собой ее медвежат. Она было не поняла, почему пестун не защищает их, но почти сразу же увидела его, с алой меткой на боку, неподвижно лежавшего на одной из плавучих шкур. Издав страшный рык, медведица бросилась к воде, но двуногие, опережая ее, оттолкнули свои шкуры на стремнину и быстро заскользили по ней. Разъяренная мать помчалась вдогонку вдоль берега, то ныряя в редкие тальники, то выскакивая на узкие отмели. Со шкур загремел частый гром, что-то несколько раз хлестко ударило совсем рядом в гальку, обдало ее острыми каменными брызгами, но это не остановило медведицу. Она почти поравнялась с плывущими шкурами, которые вблизи оказались больше похожи на округлые бревна, и уже отчетливо видела оскаленные морды двуногих, искаженные страхом. Еще немного – и она забежит вперед их, а потом ринется наперерез в реку, размечет когтями их шкуры-бревна, порвет клыками двуногих и освободит своих медвежат! Но в это время отмель, резко сузившись и сойдя на нет, нырнула под высокую обрывистую скалу. Медведица будто налетела на стену, но тут же, почти не останавливаясь, бросилась в воду и отчаянно замолотила лапами. Она попыталась догнать двуногих, но они, вывернув на самую стремнину и отчаянно отталкиваясь от воды какими-то широкими палками, стали быстро удаляться. Вскоре медведица поняла, что ей не настигнуть трусливых похитителей и не расправиться с ними. Проглотив свирепый рев, переходящий в стон, она повернула к берегу. Но теперь уже отвесные стены прижимов гнали ее вперед и вперед, злобно впиваясь зубьями каменных щеток. Обессиленная и ободранная, она с трудом дотянула до конца ущелья, выползла на первый еле торчавший из-под воды мысок и упала на холодные мокрые камни.
Немного отойдя от лагеря, Тамерлан присел на поваленную деревину и предложил жестом сделать то же самое и Валерке. Сунув руку в карман, достал смятую пачку, протянул студенту.
– Давай-ка высмолим по одной напоследок. Можа, потом до вечера не придется.
Валерка взял папиросину, прикурил, молча выпустил длинную струйку сизого дыма, задумался о своем.
Конечно, он предпочел бы для первого выхода на охоту компаньона не столь угрюмого и заносчивого, как этот смурной амбал, но, увы, выбирать не приходится. Спасибо и на том, что Тамерлан взял с собой.
Накануне, судя по пересказу Белявского, только с которым его любимый работник и пускался в редкие откровения, шурфовщик нашел километрах в пяти от лагеря два солонца с пробитыми к ним свежими бараньими тропами. И наутро собрался пойти туда – посидеть в скрадке.
Узнав об этом, Валерка, конечно, не мог удержаться. К охоте он был неравнодушен, а тут впервые появилась возможность если не добыть, то хотя бы собственными глазами увидеть снежного барана – редчайший трофей. Тамерлан поначалу заартачился, мол, не любит он компаний, предпочитает ходить в одиночку, но к разговору подключился Белявский: «Да возьми парня, Петрович. Он же сам из тайги, дело знает. Все равно будет целый день зря в лагере прокисать. Мне сегодня в помощники Веры и Карпыча достаточно, наметим тут поблизости вам пару-тройку канавок. А вдвоем вы сразу на оба солонца сядете – шансов в два раза больше. Только чтоб мне самок с ягнятами не стреляли, не будем грех на душу брать». Начальник повернулся к Валерке: «Тебе с карабином приходилось дело иметь?» – «Конечно, – ответил он как можно равнодушнее, – с отцом и лосей, и изюбрей брали». – «Ладно, студент, собирайся», – согласился Тамерлан, скорей всего только потому, чтобы не перечить Белявскому.
И вот он теперь сидит рядом, хмуро дымит беломориной.
– А если что другое по дороге встретим? – Валерка решил разрядить молчание.
– Если олень или сохатый – стреляй. А из-за зайца или какой мелочи шума не поднимай – бараны уйдут. И в медведей не пали, ранишь – беды не оберешься.
– А чего нам вдвоем да с карабинами их бояться! – Валерка произнес это с апломбом бывалого промысловика, хотя сам ни разу в медвежьей охоте не участвовал. – Тем более вы, наверное, за столько лет в тайге их десятки добыли.
– На кой они мне! – Тамерлан деланно усмехнулся. – Мясо ихнее я не ем, вкуса не переношу. Они меня не трогают – и я их тоже. И тебе того же советую. Особенно в медведицу не вздумай стрелять…
– Да знаю, с медвежатами она страшней тигрицы…
– Вот-вот. – Тамерлан поднялся. – Хватит, заболтались. Пошли, а то не успеем. – И двинулся вперед.
Он только что сказал правду: медведи и впрямь его никогда не трогали, хотя сталкиваться приходилось нос к носу не раз. Своего, что ли, чуяли?.. А может, не просто своего, а еще и стоящего выше них по звериной иерархии. Во всяком случае, тут же молча уступали дорогу. И мяса медвежьего он действительно не мог есть ни в вареном, ни в жареном виде. Особенно после той медведицы…
Тамерлан, зная, что идущий следом студент не видит сейчас его лица, горько и грустно усмехнулся: «И здесь у тебя все навыворот, выродок ты несчастный. Даже любовь, если ее можно назвать любовью…»
Конечно, он спал с девчонками еще подростком, кочуя по своим детским домам, но это были так – малолетние любопытные дурочки, соплячки. Первую настоящую женщину ему подарил лагерь. Лагерь…
Их партию пригнали перед самым полнолунием. Шагая вдоль строя уже прошедших дезинфекцию и переодетых в полосатые робы узниц, Хмуров сразу выделил лицо, которое даже все потрясения и лишения не смогли лишить редкой привлекательности. Запомнив номер на робе, он вечером подошел к бараку, вызвал ее и негромко шепнул: «Я уведу тебя отсюда». Глаза ее полыхнули надеждой, и она стала еще красивее и желаннее.
Когда они выходили из ворот, часовой, хорошо знавший Хромого, понимающе подмигнул ему. Он не раз уже был свидетелем того, как в подобные прогулки отправлялись другие офицеры и надзиратели, чтобы по возвращении просто вычеркнуть номер узницы из списков с пометкой «Погибла при проведении работ».
Она доверчиво и торопливо шла впереди Степана, ни о чем не спрашивая. Недалеко от оврага он окликнул ее:
– Да не беги ты так. Хоть как зовут-то тебя, скажи!
Женщина обернулась и чуть заметно, грустно улыбнулась:
– Когда-то звали Аксиньей. А тебя?
– А меня… Не надо тебе знать, как меня зовут.
– Боишься, проболтаюсь, кто выпустил?
– Боюсь, – усмехнулся он.
– А зачем тогда отпускаешь?
– Да вот понравилась ты мне больно.
Он шагнул к ней, положил руку на талию, грубовато привлек к себе, потянулся к губам. Аксинья поняла, что за свободу придется платить, но это не вызвало у нее неприятного чувства. Этот высокий, здоровый и по-своему даже симпатичный парень с тревожно горящим взглядом, так рисковавший сейчас из-за нее, уже успел ей немного понравиться. Кто его знает, какую шутку сыграла с ним судьба, занеся в этот лагерь? Может, ранен был, ведь хромает же, может, по глупости мальчишеской, а может, и… по заданию наших. Конечно, по заданию! Зачем же предатель помогал бы ей бежать?! Поднявшаяся от этой догадки волна благодарности и нежности захлестнула ее, закружила голову. Темнота быстро опускалась на землю, и только качающаяся прямо над ними луна виделась сквозь прищур Аксиньиных век все больше и ярче.
Когда все закончилось и Степан устало уронил голову на ее горячее плечо, перед самыми его глазами вдруг возникла тоненькая, едва видимая в лунном свете голубая венка. Пульсируя на длинной красивой шее, она словно раз за разом подавала какой-то сигнал, кого-то звала. Он подумал об этом чисто механически, но вдруг ощутил, что сигнал разбудил того, кто, дождавшись своего урочного часа, медленно начал забирать в свою власть его душу, покрывая ее шерстью. И повинуясь ему, Степан почти бессознательно потянулся зубами к манящей жилке. Женщина сначала негромко и счастливо засмеялась, потом попыталась оттолкнуть его голову, потом дико закричала.