– А какой шаманкой была Удаган-Акулина? – поинтересовалась Верка, знобко ощущая мурашки на коже и поеживаясь от рассказов Афанасия.
– Белый да белый. Шибко хороший удаган. Люди да много помогал. Только обижай не надо. Мертвый удаган обижай не надо. Даже огонь-пожар мертвый удаган не трогай, мертвый ойун не обижай. Вокруг могила обходи. Люди тоже удаган обижай не надо…
– А как ее, мертвую-то, обидишь? – не совсем поняла Верка.
– Однако, обижай можно. – Афанасий опять махнул рукой в сторону своего зимовья. – Там, на гора, старый порт есть. Самолетка раньше летай, теперь давно не летай. Там, на гора, Удаган-Акулина давно лежи, много лет лежи, все сверху смотри. Никому не мешай. Лагерный начальства хоти порт на гора строить, старики ему говори – нельзя. Много раз говори, много раз не слушай. Сабсем рядом Удаган-Акулина сланик руби, земля ковыряй-равняй. Шибко плохо! – Афанасий осуждающе покачал головой, затянулся папиросой и надолго умолк, погрузившись в свои переживания.
– Ну, и что, чем все закончилось? – Верка не вытерпела затянувшейся паузы.
Афанасий не откликнулся, но тихо подошедший из своей палатки за чаем Белявский вдруг из-за спины Верки продолжил за каюра:
– А закончилось все большими неприятностями.
Верка вздрогнула и даже ойкнула от неожиданности, резко повернулась к Белявскому.
– Напугали вы меня, Игорь Ильич!.. А вы что, тоже эту историю знаете? Откуда?
– Да один наш ветеран мне рассказывал. Он сперва тут в лагере десять лет отмотал, а потом уже в геологии работал. Божился, что все это чистая правда, хотя, на мой взгляд, больше все-таки на легенду похоже. Ну а непосредственных участников событий теперь уже не отыскать.
– Мой отец сама все видал, – возразил наконец-то вернувшийся из своих размышлений Афанасий.
– Вполне возможно, – не стал спорить Белявский, – но ведь его-то тоже давно нет.
– Нету, – подтвердил Афанасий, еще раз вздохнув, – лагерь забрал.
– Так вот, – продолжил Белявский, – в день открытия взлетной полосы, когда уже комиссия гулаговская из Усть-Неры приехала ее принимать, там, внизу, в речке утонул бригадир строителей. Не заключенный – вольнонаемный. А это уже была неприятность. Но, как оказалось, не главная. Самолет с комиссией сел-то нормально, но, когда летчик собрался его запустить, чтобы еще раз попробовать полосу, мотор напрочь отказался заводиться. Бортмеханик стал проверять, глаза выпучил – сразу три серьезные поломки нашел. Никогда такого не было. Ну, еще одна неисправность – бог с ней, но чтоб сразу три!
– Правильно говори, однако, шибко ломался самолетка, – подтвердил Афанасий.
– Ну, вызвали по рации второй самолет с запчастями, – продолжил Белявский. – А дело уже к вечеру, пересадили в него побыстрее комиссию – и на взлет. Да только не тут-то было. Полосу-то с запасом строили, благо труд дармовой, зэковский, ну и отмахали почти на километр. А «Антошке» для взлета четырехсот метров вполне хватает. И представляешь? – Белявский, что называется, войдя в тему, не смог удержать эмоции. Он блеснул почти восхищенными глазами, обращаясь к Верке: – Представляешь? Самолет разбегается по полосе, мотор орет на полных оборотах, летчик изо всех сил тянет на себя штурвал, а колеса никак не отрываются. Будто их кто-то приклеил. Так они и проехали весь километр, выскочили за полосу и воткнулись в стланики. Хорошо хоть живы все остались. Но самолет, конечно, побили. Пришлось еще один, уже третий по счету, вызывать. А у летчика, который так ничего и не понял, стала ехать крыша. Он потом, говорят, с полгода лечился.
– Сеп-сеп, та-ак, – поддакнул каюр.
– И вот тут главный анекдот. – Глаза Белявского заблестели уже весело, он иронично улыбнулся: – Наши убежденные атеисты, наши доблестные энкэвэдэшники не на шутку испугались. Когда прилетел самолет, никто не захотел в него садиться, мол, не смертники же мы. Собрали всех стариков, покаялись и попросили что-нибудь сделать.
– Шибко просили, отец говори, – вставил Афанасий, тоже не без удовольствия, заметно посветлев лицом.
– Старики покуражились полдня, а потом потребовали купить и привезти на самолете из ближнего колхоза откормленного бычка. И по всем канонам принесли его в жертву рядом с захоронением. Попросили, говорят, у нее прощения, весь вечер чего-то там шаманили. А наутро самолеты полетели один за другим. Без всяких проблем… Вот так, – подвел черту Белявский. – Чужие обычаи, а иногда даже и суеверия, уважать надо. Это, Вера Васильевна, дело тонкое… Ну ладно, пойду еще немного почитаю. – Он налил чаю в кружку и шагнул к палатке.
Верка сидела молча, переваривая все услышанное. Перед ней как будто приоткрылось окно в какой-то неведомый таежно-шаманский мир, пугающий и одновременно манящий.
Афанасий, решив, видимо, завершить всю историю, добавил:
– Удаган-Акулина шибко хороший. Боростила пилотка. Боростила. Однако да много самолетка рядом летай, шуми, сим бир спать мешай. Старики летом Удаган-Акулина кости с арангас забирай, внизу гора неси, землю зарывай. Там да спокойно лежи. Хорошо, учугей… Ну да Афанасий тоже спать, однако, нада… – Не спеша поднялся и двинулся к палатке Полковника.
Верка долго не могла уснуть, переваливаясь с боку на бок: не отпускали картины, нарисованные воображением после вчерашнего рассказа Афанасия, а к тому же всерьез ныли набитые в маршруте ноги. В конце концов она включила фонарик и принялась в его неярком свете читать прихваченный в поле и соответствующий обстановке роман «Земля Санникова».
За этим занятием ее и застал очередной визит Найды.
«Приучила на свою голову», – вздохнула Верка. Дело в том, что в первый же вечер она дала забежавшей к ней собаке пару кусочков сахара, и сообразительная лайка тут же превратила это в традиционный ритуал. Теперь всякий раз, дождавшись, когда в лагере все успокоятся, а главное – задремлет хозяин, который, возможно, не одобрил бы подобное, Найда являлась к Веркиной палатке и начинала тихонько скрести лапой брезент у входа. Получив свою порцию лакомства, она тут же убегала спать.
Вот и сейчас раздалось знакомое поцарапывание снаружи. Не отрываясь от книги и не вставая, Верка на ощупь взяла со стола два кусочка сахара и на раскрытой ладони высунула их из палатки. Теплый мягкий язык слизнул рафинад и благодарно прошелся по пальцам.
– Спокойной ночи! – негромко пожелала она своей любимице.
Но едва Верка отерла увлажненную слюной руку о чехол спальника, как поскребывание повторилось вновь. Покачав головой, Верка вновь повторила операцию с сахаром. И снова благодарный язык слизнул гостинец. Послышался какой-то легкий шум, видимо, Найда побежала домой. И буквально через несколько секунд брезент зашуршал опять. Такое, наверное, начало бы раздражать любого. Не выдержала и Верка:
– Ну-ка хватит, попрошайка несчастная! Да у тебя же все зубы выпа…
Она не успела договорить – два неожиданно близких оглушительных выстрела и почти одновременный с ними страшный рев потрясли воздух. Крутанувшись внутри спальника, Верка подскочила вместе с ним, как в коконе, сжалась в углу нар и завизжала. А из соседних палаток, тоже ничего толком не поняв, выскакивали заспанные геологи, подняв кутерьму.
– Ранил, ранил я его! – наконец-то прокричал что-то внятное Полковник. – Две пули в бочину засадил!
– Да кого?! Кого?!
– Медведя!
– А где он был? – пришел в себя Белявский.
– Да у студенткиной палатки стоял. Верняк, забраться хотел, мордой уже тыкался, – зачастил Полковник. – Вход искал!
Не сговариваясь, все, кроме Тамерлана, бросились к Веркиной палатке. Она уже перестала визжать, но упавший на пол фонарик высвечивал еще не отошедшее от испуга лицо с крупными слезинами на глазах.
– Жива?! – почти прокричал Белявский.
– Жи-и-ва… А что… что это было?
– Медведь был, – почти с гордостью пояснил снова Полковник. – Далеко не ушел, замочил я его! Чистейший минерал!
– Он что, в палатку лез?! Ты его видела? – продолжал выяснять Белявский.
– Не-ет… Только… только… – Плечи студентки вздрагивали.
– Что только?!
– Я думала… Найда это… сахар просить пришла…
– Ничего себе Найда! – Карпыч всплеснул руками. – Слышала, небось, как он забазлал?! Найда-то и из палатки не выходила. Она меня и подняла – учуяла его, забилась под нары и давай скулить. Ну, слышу, какое дело, – и за ружье. Высунулся, а он – вота, к палатке крадется, оскалился уж…
– Да, может, и не крался, полюбопытствовать подошел, – заметил Диметил. – В этих местах они и людей-то не видели, вот и не испугался ни человеческого запаха, ни костровища… А что ему нападать летом-то? Сытому…
– Вполне, – согласился начальник и обернулся к Полковнику: – Если ты в него не попал, то он с такого перепуга сюда в жизнь больше не появится. А вот если ранил… тогда можно ждать неприятностей… – Белявский начал принимать решения: – Давай-ка, Вадим, разводи костер побольше, карабин в зубы и на караул. Потом я тебя сменю. Следы утром посмотрим, сейчас все равно ничего не видно, да и главного нашего следопыта Афанасия нет. А ты, Вера Васильевна, собирай свой спальник и в палатку к Карпычу. – Начальник еще раз оглядел собравшихся. – А где же иностранец наш?!
– Не вернулся еще, наверное. – Валерка тоже только сейчас сообразил, что Зденека нет рядом. – Он же бабочек ночных ловить пошел.
– Черт побери! – выругался Белявский. – А если на раненого зверя напорется? В какую хоть сторону-то он пошел?
– Да к нижней сопке. – Валерка повернулся, чтобы показать направление, и тут же с облегчением вздохнул: между деревьями мелькал быстро приближавшийся луч фонарика. Судя по всему, энтомолог услышал пальбу в лагере.
А Зверь тем временем был уже далеко – бежал по длинной каменистой осыпи, не оставляя следов и лишь иногда скатывая вниз камни. Он понимал, что получил по заслугам, бесцеремонно вторгшись на территорию людей и пытаясь посягнуть на их добычу. Хорошо еще, что первая пуля лишь просвистела над его спиной, заставив припасть к земле. Выше прошла и вторая, слегка задев шкуру на загривке.