Видимо, почувствовав, что острая волна неприязни со стороны Верки как-то помягчела, угрюмый шурфовщик тоже изменил свое отношение к ней. Верка это видела. Он стал называть ее уважительно Васильевной, а когда они с Диметилом появлялись на канавах, первым прекращал работу и шел ставить чайник. Обязательно открывал и новую банку сгущенки, которую, все знали, она любила. Чаще и чаще Верке приходило в голову, что никакой он не оборотень, этот Тамерлан, а просто очерствевший в тайге, нелюдимый, грубый, пьющий сырую кровь, по-своему несчастный, неприкаянный человек, на которого так и не нашлось на свете доброго сердца. А в последние дни Верка раза два поймала на себе такие горестные его взгляды, что в душе ее ворохнулось что-то похожее то ли на жалость, то ли на сочувствие. Во всяком случае, желание устраивать за ним слежку в полнолуние у нее пропало.
Заблудиться в пойменном лесу, что был шириной не больше километра и тянулся зеленой полосой между речкой Тыры и горами, наверное, никто не смог бы даже специально. Верка поняла, что она просто проскочила мимо зимовья Афанасия, не заметив его, ушла вниз по реке дальше положенного места. Паниковать по этому поводу не стоило: сейчас она чуток отдохнет, повернет назад и будет впредь повнимательней. Жаль только, время потеряла, смеркается уже.
Посидев минуты три на стволе подгнившего и сваленного ветром толстого тополя, Верка энергично поднялась и широко, решительно шагнула на взгорок. Но привычно пружинящий под ногами дерн на этот раз вдруг куда-то ушел, нога провалилась под землю до середины голени, неловко изогнулась в щиколотке и выстрелила оттуда болью вдоль всего тела. Выдернув болотник из обвалившейся лисьей норы, вход в которую она лишь теперь заметила, Верка заохала и опустилась обратно на тополь.
«Только этого сейчас не хватало! Черт бы побрал эту яму проклятую!»
Когда боль как будто утихла, Верка потихоньку поднялась и попробовала осторожно наступить на ушибленную ногу, но тут же, словно пронзенная электрическим разрядом, шлепнулась назад. «О-отлично, Вера Васильевна, – протянула она, злясь на себя, – схлопотала растяженьице. Так тебе и надо, меньше следовало рот разевать!.. Теперь будешь до утра здесь куковать, если не больше, пока не найдут. Покричать Афанасию?.. Да услышит ли, неизвестно же, насколько от него упорола!.. И все равно надо попробовать…» Она сложила ладони рупором, направила их в сторону предполагаемого зимовья и выплеснула во всю силу легких:
– А-фа-на-сий! Сю-да! Сю-да! По-мо-ги-и-те!
Эхо, заметавшись между деревьями, понесло крик по лесу и где-то далеко-далеко погасило в распадке. Верка прислушалась: в ответ лишь негромко зашумела на перекатах речка да совсем рядом пропищал перепуганный бурундук.
«Не слышит…»
И вдруг ее осенило: «Наган! У меня же есть наган. Выстрелить!..» Верка достала из кобуры револьвер, отвела его подальше в сторону, направила ствол вверх и потянула спуск. Но вместо грохота раздался лишь негромкий металлический щелчок. «Осечка!» – сообразила она и нажала еще раз. «Чок!» – раздалось снова. Занервничав, Верка стала дергать курок раз за разом, но ни один из семи патронов, сидящих в барабане, не разразился выстрелом. «Это что, они какой-то бракованный наган мне всучили?! Нет же, я с Диметилом сама из него стреляла… Патроны холостые подсунули?! Ну, начальнички!.. А если медведь?!»
От последней мысли ей стало нехорошо, губы сами как-то невольно и мелко задрожали. Она мысленно увидела себя со стороны в недобром и хмуром вечернем лесу – одинокую, потерявшуюся, беспомощную. Верка потихоньку всхлипнула. Горячая капля обожгла ладошку.
Сумерки медленно, но безжалостно сгущались, хотя, конечно, в эту пору они не должны были достичь августовской черноты. Да и яркий плафон полной луны, поднимавшейся над вершинами деревьев, не давал лесу погрузиться во мрак. Тем не менее от дневного чувства счастливого единения с природой и собственной уверенности не осталось и следа.
«Зачем я сюда потащилась? – Верка размазывала слезы по щекам. – Видите ли, захотелось дурочке посмотреть, как настоящие охотники живут. Рыбку в сетях посмотреть захотелось!.. Вот и поймала теперь рыбину. Жуй ее до утра! Трясись на этом дереве!.. Спички – и те вместе с полевой сумкой в лагере оставила, таежница сопливая!..»
А начиналось все так заманчиво. Сегодня в обед, когда Афанасий привез взрывчатку на канавы и, попив с ними чайку, готовился в обратный путь, Верка полушутливо к нему обратилась:
– Дядя Афоня, а почему вы никогда к себе в гости нас не приглашаете, свой дворец не показываете?
– Почему не приглашаю? – несколько смутился Афанасий, – сегодня приглашаю. Приходи, однако, вечером. Сетки проверять будем, пить чай будем, разговаривать будем. Избушка тепло, второй нара есть, второй спальник есть. Утром на коне назад привезу. Приходи, однако.
– А может, точно? – загорелась она. Опять поманило любопытство и студенческое тщеславие: не каждая может похвалиться, что у якутского промысловика в зимовье гостила, ленков да хариусов собственными руками ловила.
– Сходи-сходи, любительница путешествий, – добродушно разрешил Белявский. – Туда три километра пробежишься, а обратно с комфортом приедешь. Но одну не пущу. Чтоб не переживать потом, пусть вон Вадим тебя проводит.
– Если надо, конечно… – с готовностью отозвался Вадим, молча отбиравший со дна канавы образцы.
– Надо-надо! – строго подтвердил Белявский и уже с другой интонацией, заговорщически глянув на Диметила, добавил: – Да можете там вместе и заночевать.
– Ну это… – Вадим в очередной раз покраснел. – У меня не получится… на вечер много работы. Я только провожу – и назад…
– Дело хозяйское, – усмехнулся Белявский, – но карабин с собой возьми.
Когда они вечером отошли от палаток с километр, Верка, пожалев ноги подневольного провожатого, прямо-таки заставила его вернуться в лагерь, убедив, что дальше прекрасно доберется до Афанасия сама. А в случае чего у нее есть наган и спички.
И вот теперь она сидит на этом проклятом тополе…
Где-то далеко хрустнула ветка, потом еще раз – поближе. Веркино сердце счастливо колыхнулось: «Афанасий! Услышал!» И она прокричала радостно:
– Тут я, тут! Сюда-а-а!
Шум стал быстро приближаться, и вскоре за деревьями показался силуэт – нет-нет, только не это! – какого-то большого зверя. Еще через мгновение на прогалину вывалил огромный черный медведь с белым пятном на груди. Верка сначала оцепенела, а потом дико закричала и, забыв про боль, бросилась к ближнему дереву, безуспешно пытаясь допрыгнуть до нижних веток.
Поняв, что у нее ничего не выйдет, она беспомощно прижалась спиной к стволу. Мозг отказывался что-либо соображать и только как-то тупо пульсировал. Ошеломленный ее воплями, медведь поначалу замер, а потом, увидев, что она затихла, стал опять медленно приближаться, качая головой из стороны в сторону.
Вместе с отчаянным криком к Верке вернулась способность мыслить, выплеснув откуда-то изнутри: «Раздеться! Быстро раздеться до пояса!» Она начала лихорадочно срывать с себя штормовку, футболку, бюстгальтер. Видно, это подействовало на зверя, он снова остановился, но потом почему-то лег на живот и, почти роя мордой мох, пополз.
«Крадется-крадется!.. – Отчаянно забилось в ее голове. – Сейчас бросится!»
– Мама-а! По-мо-ги-те!.. – Веркин визг метнулся в чащу, а она сама бросилась к другому дереву. На этот раз повезло больше – уцепившись за нижний сук и обхватив сосну ногами, она с неизвестно откуда взявшейся ловкостью белки быстро полезла по стволу, не обращая внимания на царапающие живот и грудь кору и ветки, с ужасом ожидая, что ее вот-вот рванет вниз когтистая лапа. Лишь почти у самой вершины Верка остановилась и глянула вниз.
Медведь и не думал гнаться за ней. Словно убедившись, что она обрела безопасность, зверь направился к разбросанной одежде, собрал ее в комок, подошел под дерево. И вдруг, вытянувшись на дыбы, он словно бы протянул одежду Верке. Глаза зверя коварно блеснули ярко-зеленым светом.
«Сволочь, подманить хочет. Умный!..» Она поднялась еще на сучок выше. Тогда медведь отшатнулся назад и швырнул тряпичный ком прямо в нее. «Сбить хотел, гад! Не вышло!» Верка успела подхватить штормовку. Футболка и бюстгальтер повисли на нижних ветках. «А за это спасибо!» Она смахнула с ободранного живота и голой спины десяток впившихся комаров и быстро натянула штормовку. Неожиданно зло вспомнила Карпыча: «Его бы, старого трепача, самого раздеться заставить до пояса. Только снизу!»
Медведь явно не собирался никуда уходить. Он разлегся под деревом и время от времени поднимал глаза наверх, словно желая убедиться, не исчезла ли куда его жертва.
– Ничего, ты еще свое получишь, – потихоньку шептала Верка, скорей не угрожая зверю, а поднимая собственный дух. – Вот придут наши, они тебе покажут! Жаль, что наган не стреляет, а то бы я тебя сейчас всего продырявила!.. Козел!..
Чтобы ненароком не свалиться, она вытянула из штанов ремень и, обхватив им ствол и свою талию, снова застегнула. Примостившись поудобнее на ветке, положила голову на другую. Затянула капюшон, опустив на самый лоб, и стала ждать утра, время от времени вся сотрясаясь от мелкой дрожи.
Как ни держал ее в постоянном напряжении страх, но усталость и пережитый стресс все же взяли свое, и в полночь Верка на какое-то мгновение провалилась в тревожный сон. Она почти тут же испуганно затрясла головой, но решила, что продолжает находиться во сне, потому что слишком уж нереальным было происходящее внизу. По шкуре лежавшего медведя внезапно забегали огоньки голубого пламени. Будто почуяв это, он вскинулся на задние лапы, замотал головой, закрутился и вдруг стал… превращаться в человека. Верка несколько раз больно ущипнула себя за ногу. Нет, она уже не спала, а внизу… Внизу стоял тот самый светловолосый парень в серебристом комбинезоне. Она сразу же узнала в нем ангела-хранителя из своего недавнего сна – та же необычная неземная одежда, то же красивое и мужественное лицо и, главное, – изумрудного цвета глаза.