Мелькая черно-голубым мячиком между деревьев, на небольшой поляне, облапив друг друга и терзая когтями и зубами, катались две матерых медведя. Верка не могла ничего понять и испуганно жалась к Гиру, зато тот все сообразил сразу: в схватке за добычу сошлись Зверь и Оборотень.
– Надо подобраться поближе, чтобы достать выстрелом, – шепнул он Верке. – Зайдем сверху, там есть за что укрыться.
Гир увлек ее в сторону и начал огибать полянку. Но пока они это делали, поединок, похоже, подошел к концу. Бурый медведь, в очередной раз навалившись сверху на сивого, сумел заломить лапой его ощеренную морду и достал клыками горло. Лес содрогнулся от предсмертного медвежьего рева, переходящего в булькающий храп. Ударив еще несколько раз поверженного и недвижного уже соперника когтями, Зверь устало поднялся над ним, негромко и совсем не победно прорычал, отряхнул нависшую клоками шерсть и, покачиваясь, пошел к разрытой куче. Невидяще глянул по сторонам, уткнулся в кучу носом и засопел.
– Стреляй! – скомандовал Гир. – Стреляй!
Верка вскинула наган и несколько раз рванула спуск. Взревев от боли и испуга, Зверь бросился в темноту.
– Я в него попала, попала! Почему с ним ничего не случилось?! – недоуменно почти прокричала Верка.
– Потому что… – Гир успокаивающе привлек ее к себе. – Потому что серебряную пулю должен был получить другой. Вон тот. – И показал на мертвого Оборотня.
Верка подошла к сивому медведю чуть поближе и вдруг с криком отскочила назад – убитый зверь начал двигаться, точнее, резко худеть и укорачиваться. Ошеломленные, они видели, как прямо на глазах медведь превратился в человека, а точнее – в Тамерлана. На шее его зияла огромная рана, но лицо было блаженно спокойным, даже как будто довольным.
– Ну, вот все и кончено, – сказал Гир, – теперь только мы вдвоем знаем, кем он был. Ваши люди завтра увидят мертвого рабочего и скажут, что хромой медведь убил еще одного человека. Хорошего, заслуженного человека. Но, по крайней мере, он теперь сам не сможет убить никого из них.
– Да, – согласилась она, – не сможет… Если б ты знал, как я страшно от всего этого устала!..
– Я знаю, милая… Прости, но до трансформации осталось всего тридцать минут, и если я вовремя не успею вставить капсулу в ухо и мой обман раскроется, то могу навечно остаться в камне или в шкуре…
Жадно испив последние минуты любви, вырванные у беспощадно летящего времени, и прощаясь у водопада, они знали, что расстаются, может быть, навсегда, поскольку понимали: ее отряд после таких жертв вряд ли останется работать еще на месяц.
– Только уйди, пожалуйста, подальше, – просила его Верка, гладя в темноте Гира по лицу и словно пытаясь запомнить его на ощупь, – а то завтра прилетят охотники с собаками, наверняка начнут устраивать облаву на хромого. Я очень тебя прошу…
– Хорошо, – пообещал он, – уйду. Хотя мне так хотелось быть в эти дни рядом с тобой. Пусть даже в шкуре…
– Я люблю тебя и не забуду никогда! – Она еще раз приникла к его губам. – Слышишь, не забуду! Ты самый лучший, самый красивый, самый-самый… Я буду ждать тебя всегда! Я люблю тебя!..
– И я тебя люблю, милая! – Голос Гира как-то совсем по-земному дрогнул и сел. Он горячо и хрипло зашептал: – Ты тоже лучше всех! Лучше всех во Вселенной! Я не смогу без тебя! Мы еще встретимся, обязательно встретимся! – Он начал потихоньку отстранять ее от себя. – Все, сигнал… Проклятый зуммер. Беги, родная…
Утром из вертолета следом за Сосновским и инженером по ТБ вывалила целая толпа – два милиционера в форме, эксперт с медицинским чемоданчиком и четверо охотников со сворой собак.
Подойдя к Белявскому, замначальника экспедиции холодно кивнул, не подавая руки, и распорядился:
– Давай сразу на место происшествия. Разговаривать с тобой потом буду.
– Место происшествия охраняется? – вставил свой вопрос инженер по ТБ.
– Охраняется, – хмуро ответил Белявский.
– Кем?
– Горнорабочим Хмаровым.
– Как, одним?! Опять нарушаете, Игорь Ильич! У меня прямо слов нет! Ведь было же предписание – никуда не выходить из лагеря по одному!
– Да ты видишь, сколько у меня народу в отряде осталось?! Кого бы я к нему в напарники послал?! Промывальщика, который с сердечным приступом валяется?! Студентку?! – не выдержал и сорвался Белявский.
– Хватит! – оборвал его Сосновский. – Я сказал: все разговоры потом. Веди на место.
Оставив для охраны лагеря и экипажа вертолета Диметила и слегка оклемавшегося Карпыча, все остальные мужчины направились в сторону зимовья.
Только одна Верка знала, какой сюрприз их там ожидает, но не могла об этом сказать. Ей было искренне жаль Белявского.
И он пережил самый страшный миг своей жизни через полчаса, когда вывел на полянку возле оборванной петли всю группу и увидел лежащего на земле Тамерлана. Плохо стало даже Сосновскому: ехал разбираться с одним смертельным случаем, а их оказалось сразу два. Тяжело осев на валежину, он полез в карман за таблетками.
– Вот, вот чем оборачивается нарушение правил безопасности! – зазвенел в тишине гневный голос инженера по ТБ, но потрясенный Белявский, к которому относились обвинения, ничего не слышал, а остальные начали деловито заниматься собственными заботами: милиционеры и эксперт осматривали тела и что-то писали, охотники выводили на след собак.
Зверь, прихрамывая уже на две ноги, медленно брел вверх по долине, поднявшись повыше на ее борт. Казалось, он истратил на поединок с сивым медведем все остатки сил, и сам не мог понять, как, полузадушенный петлей, сумел победить такого здорового самца. Было непонятно, отчего враг дрогнул в последний момент и не смог отпихнуть мордой его лапу. Сделай он это, продержись еще чуть-чуть, и Зверь сам бы оказался поверженным… А теперь он, напрягая ослабленные, жалко трясущиеся мышцы, в каком-то полусознательном состоянии навсегда уходил из мест, где боль, унижение и опасность сталкивались с ним нос к носу все нынешнее лето. Время от времени он ложился, отдыхал, с трудом поднимался и снова шел дальше. Рана от пули в лопатке была болезненной и потихоньку лишала его крови, но не угнетала так, как сжимающая шею петля. Чтобы освободиться от нее, Зверь сделал бы сейчас все, но понимал, что сам с этим никогда не справится.
Он даже не осознал, как родилась в твердолобой медвежьей голове эта неожиданная мысль, желание или даже продиктованный безысходностью порыв, но, увидев сверху цепочку белых жилищ на террасе, Зверь вдруг вспомнил маленькую ласковую человеческую лапу и решил, что только она может помочь в его беде. Конечно же, ей, такой умелой и доброй, ничего не стоит снять петлю и освободить горло. И он даже не будет просить потом сладких камушков. Просто благодарно лизнет ее и уйдет, чтобы там, за двумя хребтами, залечить свои раны и сладко заснуть с первым снегом в берлоге детства.
Приняв решение, Зверь с надеждой свернул к белым домикам. Он уже вышел на террасу и направился к знакомому крайнему жилищу, как вдруг из-за деревьев вымахнул вечно все ему портящий белогрудый самец. Зверь был слишком слаб и, даже не успев занять боевую позицию, получил удар в бок. Он задохнулся, с хрипом скатился с яра, увлекая за собой камни, плюхнулся в воду, почти по-собачьи заскулил и жалко заковылял вверх по ручью.
Запаленный бегом, Транскрил застыл на краю террасы. Он нарушил данное ей обещание, он не ушел далеко, но зато и сумел защитить ее от Зверя, который попробовал вкус человеческой крови и был теперь непредсказуем. Переводя дыхание, Транскрил не сразу заметил человека, поспешно выскочившего из палатки на шум медвежьей стычки. А когда увидел, было уже поздно: громыхнул выстрел, и пуля пронзила правую лапу. Припадая на нее, Транскрил бросился бежать. Человек выстрелил еще несколько раз, следом выскочили другие люди и тоже подняли пальбу, но он уже нырнул в распадок и начал торопливо уходить к перевалу.
Собаки, ведущие охотников по следу Зверя, были совсем недалеко от лагеря, когда там вдруг началась стрельба. Стало ясно, что людоед вышел к палаткам. Охотники, срезая путь, припустили бегом напрямик к лагерю, собаки захлебывались от лая.
Геологи и вертолетчики на терраске махали охотникам руками и показывали в сторону перевала:
– Туда, туда ушел! Он самый, хромой.
– И как я его ни разу не зацепил! – сокрушался Диметил.
Собаки рвались с поводков, и охотники спустили их.
Выбравшийся на берег Зверь увидел, как по противоположному склону, наискосок, помчалась целая гавкающая свора. Зверь сообразил: собаки взяли след Белогрудого. А это значило, что для него опасность пока миновала. Он постоял еще недолго на мокрых камнях, будто пытаясь увериться в правоте своей догадки, а потом, с хрипом прогоняя сквозь горло воздух, направился к ближнему распадку и похромал по нему вверх.
Палатка Белявского была рядом, и Верка слышала, как оттуда доносился гневный крик возвратившегося в лагерь Сосновского:
– Ты что думаешь, если штокверк с золотом подцепил, то тебе все и спишется?! Медаль на грудь повесим?! Да кому он на хрен нужен, твой штокверк, такой ценой?! Три трупа за сезон! В одном отряде! Да у вас за целую пятилетку по всей экспедиции столько же было. Знаешь, небось, что итоги соцсоревнования в честь съезда на носу! И где мы теперь окажемся? В заднице! А значит, и финансирование, и фонды соответствующие получим!.. Нет, ты у меня не только партбилет на стол положишь, но и под суд пойдешь за… за…
– Преступную халатность, – подсказал услужливо инженер по ТБ.
– Вот именно! Ты у меня!.. Сегодня же ликвидируй работы! Завтра утром весь отряд – в вертолет!..
Последняя фраза оказалась для Верки самой страшной. Закусив губу, она уткнулась в спальник и беззвучно заплакала. Верка уже не слышала, как Сосновский отдал еще одно распоряжение:
– И насчет похорон Хмарова скомандуй. Пусть прямо сейчас и начинают.
Дело в том, что когда тела студента и шурфовщика привезли в лагерь и Сосновский собрался доложить в экспедицию о втором погибшем, то никто из присутствующих не смог вспомнить ни одного из родных или близких Хмарова, кому следовало бы сообщить о смерти. Открыв вьючник Тамерлана, где лежали все его немногочисленные пожитки и документы, так и не нашли среди них ни одного адреса или имени. Но зато почти сразу попал на глаза уже пожелтевший листок бумаги, на которой корявым жирным почерком было выведено: