(49) И приказал тогда Пилат сотнику и воинам ничего не рассказывать*.
Гипотетическое Кроссаново Евангелие Креста содержит в себе элементы, заставляющие предположить, что Ахмимский фрагмент (или Евангелие от Петра) написан не прежде, а после синоптических евангелий, в особенности Евангелий от Матфея и от Марка. Самообвинение иудейских старейшин (7.25; 11.48), которому явно недостает исторического реализма, могло быть отчасти вдохновлено Иисусовым плачем над Иерусалимом и пророчеством относительно его судьбы (Лк 21:20–24; см. Лк 23:48), а также, возможно, зловещей речью Каиафы (Ин 11:49–50). Можно ли предположить, что традиция Ахмимского фрагмента, в которой «иудеи и старейшины» со скорбью признают свои грехи и оплакивают приближение «суда и конца Иерусалима», — древняя, независимая, возникшая до синоптических Евангелий? Не отражает ли этот сюжет отношения между «иудеями» и «христианами» после 70 г. н.э., когда различные группы и подгруппы евреев свелись в основном к двум главнейшим движениям [последователи Гиллеля (и Шаммая) — и последователи Иисуса], а разрушение Иерусалима в 70 году понималось христианами как наказание за отказ иудеев признать в Иисусе «Мессию»? Можно ли сказать, что слова: «Лучше нам быть виноватыми в величайшем грехе перед Богом, но не попасть в руки народу иудейскому» — предшествуют тому, что мы находим в синоптической традиции? Эти слова несут на себе печать христианского благочестивого рвения, не стесненного знанием иудейских религиозных воззрений. Более того: в них чувствуется антииудейская направленность.
Также и слова народа в Ахмимском фрагменте 8.28 («народ весь ропщет и бьет себя в грудь, говоря: если при смерти его такие великие знамения явились, то видите, сколь он праведен [dicaios]»), очевидно, представляют собой развитие Лк 23:47–48: «Сотник же, видев происходящее, прославил Бога и сказал: истинно человек этот был праведник [dicaios]. И весь народ, сшедшийся на это зрелище, видя происходившее, возвращался, бия себя в грудь».
Автор фрагмента «Ахмимского евангелия», очевидно, плохо разбирался в обычаях и воззрениях иудеев. Согласно 8.31 и 10.38, иудейские старейшины и книжники разбили палатку на кладбище, чтобы сторожить вместе с римской стражей гробницу Иисуса. Учитывая представления иудеев о нечистоте трупов, не говоря уж о страхе перед кладбищами по ночам, приходится признать, что автор нашего фрагмента невероятно невежествен. Кто мог сочинить такую историю всего через двадцать лет после смерти Иисуса? И если даже кто–то ее сочинил — можно ли себе представить, чтобы евангелист Матфей, несомненно, еврей, использовал работу столь плохо информированного автора? В такое едва ли возможно поверить.
Есть и более серьезные проблемы. Страх иудейских старейшин попасть в руки народа (Ахмимский фрагмент 8.30) отдает не просто преувеличением, но откровенной христианской апологетикой. «Семь печатей» (8.33) и «толпа из Иерусалима и его округи», пришедшая, «чтобы посмотреть гробницу опечатанную» (9.34), явно выполняют апологетические задачи: привести как можно больше свидетелей и доказательств в пользу реальности воскресения. Эти детали, по–видимому, вторичны по отношению к каноническим версиям повествования. Выражение «день Господень» — еще одно несомненное свидетельство поздней, а не ранней датировки (ср. Откр 1:10; «Послание к магнезийцам» Игнатия 9:1). Исповедание сотника (Ахмимский фрагмент 11.45), по всей видимости, отражает аналогичный эпизод у Матфея (Мф 27:54, см. также Мк 15:39, Лк 23:47)[7].
Наконец, можно ли серьезно настаивать, что рассказ в Ахмимском фрагменте о воскресении — с говорящим крестом и ангелами великанского роста — представляет собой самое первое, оригинальное сообщение? Что именно этим сообщением пользовались авторы канонических евангелий? Не разумнее ли предположить, что эти подробности также свидетельствуют о вторичном и фантастическом характере этого апокрифического писания?[8] Не подтверждают ли все эти свидетельства, что Ахмимский евангельский фрагмент представляет собой лишь сплав элементов из четырех канонических евангелий, в первую очередь из Матфея, щедро расцвеченный благочестивой фантазией, вдохновляемой апологетическими заботами, да еще и с ноткой антисемитизма?
Как бы ни очищать и ни реконструировать этот материал (спрашивается — зачем?), трудно предположить, что в нем скрывается древнейший слой традиции, на котором основаны повествования о Страстях в новозаветных евангелиях. Поколение или два назад ученые не находили в Ахмимском фрагменте никаких независимых традиций. Да и сейчас многие исследователи приходят к тому же выводу. Джон Мейер датирует этот фрагмент II веком и называет его «мозаикой из традиций канонических Евангелий, пропущенных через память и живое воображение христиан, часто слышавших чтение этих Евангелий и проповедь на их основе». Муди–Смит задается риторическим вопросом, обнажающим спорность позиции Кроссана: «Можно ли себе представить, чтобы традиция началась с повествования легендарного, мифического, анти–иудейского, фантастического по сути — а затем двигалась в направлении трезвости и реализма?»[9] По–видимому, Кроссан здесь пристрастен: перед нами очередной случай, когда убеждение порождается желанием.
Итак, все свидетельства говорят о том, что Ахмимский евангельский фрагмент — позднее, а не раннее сочинение, даже если мы пытаемся извлечь из него гипотетический ранний субстрат, произвольно очищенный от воображаемых позднейших дополнений. Но важнее другой вопрос: верно ли, что Ахмимский евангельский фрагмент IX века — в самом деле отрывок из Евангелия от Петра II века, осужденного в начале III века епископом Серапионом? В имеющемся у нас Ахмимском фрагменте нет никаких указаний на авторство, а отцы церкви, упоминающие Евангелие от Петра, совершенно его не цитируют и не дают нам возможности сравнить тексты и разрешить этот вопрос. Кроме того, в Ахмимском евангельском фрагменте не чувствуется докетизма (на что многие обратили внимание вскоре после его публикации). Если он не имеет отношения к докетизму, связь его с Евангелием от Петра становится еще слабее. Мы ведь помним, что Серапион подчеркивал: Евангелие от Петра использовалось докетами для пропаганды их учения[10]. Наконец, как показал Пол Фостер, связь между Ахмимским евангельским фрагментом и небольшими папирусными фрагментами, датируемыми 200–250 годами, достаточно сомнительна[11]. Таким образом, у нас нет серьезных оснований связывать имеющийся у нас Ахмимский евангельский фрагмент с текстом II века, который упоминается епископом Серапионом и некоторыми другими авторами конца II века под названием Евангелия от Петра. Учитывая его фантастическое содержание и очевидную связь с поздними традициями, этот евангельский фрагмент явно не следует использовать для исследования исторического Иисуса.
Евангелие Эджертона
Папирус Эджертона 2, найденный где–то в Египте, попал в руки ученых в 1934 году. Он состоит из четырех фрагментов. В четвертом фрагменте сохранилась всего одна буква; прочесть его невозможно. Третий состоит из нескольких сильно поврежденных слов. В первом и втором фрагментах мы находим четыре (или, возможно, пять) рассказов, параллельных повествованиям Иоанна и синоптических Евангелий. Отрывок из этого же текста сохранился на Кельнском папирусе 255, открытом несколько позже. В приведенном далее переводе Евангелия Эджертона дополнения из Кельнского папируса выделены курсивом. (Примечание: recto — лицевая сторона папируса с горизонтально расположенными волокнами; verso — обратная сторона папируса, где волокна расположены вертикально.)[12]
Папирус Эджертона 2
(1a) 2[И сказал Иисус] законницам: «3Карайте вс]ех, кто поступает проти[вно 4зак]ону, но не меня. Иб[о 5не знает он], что делает (или) как делает». [А, 6обе]рнувшись к [во]ждям народным, 7сказ[ал так]ое слово: «Исслед[уйте 8Пис]ания, в которых, как дум[ае]те, 9вы имеете жизнь. Они 10[свидетель]ствуют обо мне. Не идум[айте, ч]то я пришел обвин[и]ть 12[вас] пред Отцом моим. Обв[иняет вас] 13Моисей, (тот), на которого 14вы надеялись». И когда они 15ска[за]ли: «Мы хорошо [знаем], что Бог гово[рил] 16 с Моисеем, но не знаем, 17[откуда ты]», Иисус так отвечал 18им: «Ныне обвиняет (вас) 19[ваше не]вери[е] в то, что 20он писал. Ибо, если бы вы 21верили [Моисею], поверили бы и 22а[мне]; ибо обо мне он 23а[писал] от[и]ам вашим».
(lb) 22[…чтобы они] собрались вместе, пр[инеся] с собой 23камни, и побили бы ег[о 24кам]нями. И [вож]ди народа наложили на него 25ру[ки, что]бы схватить 26(его) и предать (его) 27толпе; и не [могли] 28схватить его, ибо не пришел 29час ему преда[ться] (в руки их). 30Но Господь избе[жал рук и]х и 31скрылся от н[их].
(2) 32И [во]т, подош[ел к нему] прокаженный, 33говоря: «Учитель Иисус, ты странствуешь с прокажен[ными] 34и еш[ь с ними] 35в гостинице; и я также стра[даю проказой]. 36Если [хочешь], 37я буду очищен». И Господь сразу [ответил ему]: «38[Х]очу: очистись». [И сразу же] 39сошл[а с него про]каза. 40И [сказал] к нему Иисус: «Иди, 41покажись [священникам] 42м принеси жертву за 43а[очищение], как заповедано Моис[еем, и] 44аболвше не греши».
(3) 42[…при]дя 43к нему, чтобы испытать 44его, начали испытывать его, гово[ря]: 45«Учитель Иисус, мы знаем, что 46ты [от Бога] пришел, ибо то, что ты делаешь, засвидетельствовано] 47всеми пророками. [Итак, скажи] 48нам: дозволительно ли [платить 49подати] царям, правящим по законам своим? Должны ли [мы платить и]м 5Оили н[ет]?» Но Иисус, зная и[х 51мыс]ли и разгнева[вшись], "отвечал и[м]: «Почему вы зовете меня 53[Учи]телем устами [свои]ми, но н[е слыш]ите, 54что я [го]ворю? Хорошо ска[зал о 55в]ас Ис[айя пр[орок, говоря: «Эт[и люди чтут] меня 56уста[ми сво]ими, 57[но сердц]а их [далеки] 58от ме[ня. В су]ете [они поклоняются мне]. 59Запов[еди человеческие…]»
(4) 60[…] в месте запертом 61[…] было положено под 62[…] богатство его непрочно 63[…] Но когда они изумлялись 64странному вопросу сему, 65Иисус подошел и стал 66на берегу реки 67Иордан. И, протянув 68правую руку […] наполнил 69[…] и посеял (их) в 70[рек]у (?). И затем […] 71вода произвела […] 72их […] и […] перед 73глазами их принесла плод 74[…] велик […] к (их) радости (?) 75[…]
(5) 76[…] 77[…] если78 […] его79 […] "[…] зная "[…]
(6) 82«Мы одно […] 83Я обитаю с […» к]амни… 84[чтобы] 85убить [его…] 86он говорит: «Един […]» 87[…]
Во многих отношениях эти фрагменты параллельны новозаветным Евангелиям. Первый рассказ полон аллюзий на Евангелие от Иоанна. Слова Иисуса в строках 7–10 вполне могли быть заимствованы из Ин 5:39, 45. Ответ законников в строках 15–17, очевидно, взят из Ин 9:29, а упрек Иисуса в строках 20–23а отражает Ин 5:46[13]. Попытка побить Иисуса камнями в строках 22–24 параллельна Ин 10:31, а утверждение в строках 25–30, что враги Иисуса не смогли этого сделать, поскольку «час его еще не пришел», повторяет Ин 7:30; 8:20.
Именование Иисуса «Господом» в строке 30 имеет оттенок вторичности. Вторая история основана по большей части на синоптиках. Вступительная фраза (строка 32): «И вот, подошел к нему прокаженный, говоря…», почти буквально согласуется с Мф 8:2а (но не с параллельным Мк 1:40а). В просьбе прокаженного (строка 36) используется та же лексика (хотя в других формах), что и в просьбе прокаженного в Мк 1:40b (и параллельных местах), а ответ Иисуса в строке 38 точно согласуется с синоптическим рассказом (Мк 1:41b и параллельные места). Требования хранить исцеление в тайне, которое мы находим в Мк 1:43–44, в Папирусе Эджертона нет, что могло бы свидетельствовать о его независимости и даже первичности. Однако в Мф 8:4 этот материал тоже по большей части опущен. Его отсутствие в Папирусе Эджертона может означать всего лишь, что тема тайны, интересная для Марка, волновала автора не более, чем Матфея и Луку, которые также часто сокращали или вовсе убирали эту тему. Приказ Иисуса показаться «священникам» параллелен Мк 1:44. Однако множественное число показывает недостаток знакомства с иудейскими законами и обычаями. Возможно, это множественное число навеяно последними словами Иисуса в этой сцене, «во свидетельство им», присутствующими во всех трех синоптических евангелиях, однако отсутствующими в Папирусе Эджертона. Наконец, последняя часть увещания (строка 44а) соответствует Ин 5:14.
В третьем рассказе вновь сочетаются элементы из Евангелия от Иоанна и синоптических евангелий. Вступительные слова (строки 45–47): «Учитель Иисус, мы знаем, что ты от Бога пришел, ибо то, что ты делаешь, засвидетельствовано всеми пророками», основаны на Ин 3:2 и Ин 9:29 (см. также Ин 1:45; Деян 3:18). Греческое слово «учитель» (didaskale) у Эджертона вторично по отношению к Иоанновой транслитерации «равви» — и, возможно, связано с Мк 12:14а («Учитель! Мы знаем, что ты справедлив»). Вопрос, заданный Иисусу в строках 48–50, взят из Мк 12:14b (и параллельных мест); однако сама суть его, по–видимому, упущена. Чувства Иисуса в строке 51 напоминают нам Мк 1:43, а вопрос в строках 52–54 по форме напоминает вопрос, который мы встречаем в Лк 6:46. Окончание речи Иисуса, представляющее собой парафраз Ис 29:13, повторяет Мк 7:6–7 и параллельные места.
Кроссан заключает по этим фрагментам, что Папирус Эджертона 2 представляет традицию, предшествующую каноническим евангелиям. Он полагает, что «от него прямо зависит Марк» и что в нем имеются свидетельства «стадии, предшествующей разделению Иоанновой и синоптической традиций». Хельмут Кестер соглашается с Кроссаном по второму пункту, замечая, что в Папирусе Эджертона 2 «пред–Иоанновы и пресиноптические языковые характеристики все еще существуют бок о бок». В отличие от других ученых, он считает маловероятным, что автор этого папируса был знаком с каноническими евангелиями и «составлял его сознательно, выбирая из них фразы»[14].
Однако заключения Кроссана и Кестера вызывают серьезные вопросы. Во–первых, в «Эджертоне» несколько раз появляется редакторская правка, внесенная Матфеем и Лукой (например, сравним Эдж. строку 32 с Мк 1:40, Мф 8:2, Лк 5:12; или Эдж. строки 39–41 с Мк 1:44, Мф 8:4, Лк 17:14). Есть и другие указания на то, что Папирус Эджертона создан позже канонических Евангелий. Множественное число «цари», по–видимому, вторично по отношению к единственному «кесарь», содержащемуся у синоптиков (а также в Евангелии от Фомы, 100). Льстивая фраза: «То, что ты делаешь, засвидетельствовано всеми пророками», может отражать Ин 1:34, 45, однако вновь напоминает нам о благочестивой склонности позднейших христиан преувеличивать то уважение, которое испытывали к Иисусу современники (см. примеры в Евангелии от евреев 2 и в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия 18.64).
Второй вопрос возникает по поводу утверждения Кестера: якобы невозможно, чтобы автор Папируса Эджертона «составлял его сознательно, выбирая фразы» из канонических Евангелий. Но разве не то же самое делали Иустин Мученик и его ученик Татиан? Около 150 года Иустин Мученик составил гармонию синоптических евангелий, а Татиан несколькими годами спустя — гармонию (т.н. «Диатессарон») всех четырех канонических евангелий. Если Иустин Мученик и Татиан, работавшие во II веке, составляли свои гармонии, выбирая фразы то из того, то из другого евангелия, — почему автор Папируса Эджертона не мог заниматься тем же самым? Судя по всему, именно это он и сделал.
Третий вопрос возникает в связи с утверждением Кестера, что сочетание синоптических и иоанно–подобных элементов говорит о первичности текста, а разделение их в существующих канонических формах вторично. Если предположение Кестера верно, значит, Евангелие Эджертона действительно датируется серединой I века, как утверждает Кроссан. Раз оно использовалось евангелистами–синоптиками, то более поздним быть просто не может. Но в таком случае приходится спросить: почему нам неизвестен ни один иной фрагмент, даже ни одно упоминание об этом необыкновенно раннем евангелии? Почему нет других папирусов, неканонических евангелий или святоотеческих цитат, доказывающих существование этой единой первоначальной традиции, якобы предшествовавшей и синоптикам, и Иоанну?
Примеры пассажей, созданных из сплетенных вместе и перепутанных текстов, можно найти у Иустина Мученика, который иногда сочетает материалы двух или более евангелий. Вот красноречивый пример:
Ибо спасутся не те, кто исповедует, а те, кто делает, по слову Его: «Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи! войдет в Царствие Небесное, но исполняющий волю Отца Моего небесного [см. Мф 7:21]. Ибо всякий, кто слушает слова Мои и исполняет их [см. Мф 7:24 = Лк 6:47], слушает Пославшего Меня [см. Лк 10:16 (Кодекс D); Ин 5:23–24; 13:20; 12:44–45; 14:24; см. также «Апологию» Иустина 1.63.5]. И многие скажут Мне: «Господи, Господи, разве не ели и не пили мы во имя Твое и чудеса не творили?» И Я скажу им: «Отойдите от Меня, делатели беззакония» [см. Лк 13:26–27]. И будет тогда плач и скрежет зубов, когда праведники воссияют, как солнце, а злые посланы будут в огонь вечный [см. Мф 13:42–43]. Ибо многие придут во имя Мое [см. Мф 24:5 и параллельные места], в овечьей одежде, а внутри — волки хищные [см. Мф 7:15]. Но по делам их узнаете их [см. Мф 7:16, 20]. И всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь [см. Мф 7:19]
Иустин составляет, либо по памяти, либо выбирая из письменных текстов, «слово» Иисуса, представляющее собой сплав синоптических материалов, а в одном месте отражающее также влияние Евангелия от Иоанна. Материалы взяты из различных контекстов, однако связаны общим тематическим единством. Таким образом, по своей композиции речения 1, 3 Папируса Эджертона 2 очень похожи на «слово» Иисуса у Иустина.
Еще одна характеристика, говорящая против древности и независимости Папируса Эджертона, связана с плохо сохранившейся обратной стороной фрагмента 2. Эта история очень напоминает легенды из поздних и фантастических апокрифических евангелиях. Например, в Евангелии детства от Фомы мы читаем о том, как маленький Иисус заставляет горсть пшеницы дать поразительные всходы:
Вот наступило время сева, и вышел Иосиф сеять хлеб, и Иисус следовал за ним. И когда начал Иосиф сеять, Иисус протянул руку и захватил столько зерна, сколько мог удержать в руке, и рассыпал ее по пашне. Во время сбора урожая пришел Иосиф, чтобы сжать хлеб свой. Вышел и Иисус и стал собирать колосья там, где посеял, и собрали они сто мер доброго зерна: и созвал он бедняков, вдов и сирот и отдал им зерно, которое собрал, кроме остатка, который Иосиф отнес в дом свой как благословение. [«Евангелие детства от Фомы» 10:1–2 (латинское); см. «Евангелие детства от Фомы» 12:1–2 (греческое MS А); «Евангелие псевдо–Матфея» 34][15].
В соответствующей части Папируса Эджертона 2 читаем:
Но когда они изумлялись 64странному вопросу сему, 65Иисус подошел и стал 66на берегу реки 67Иордан. И, протянув 68правую руку […] наполнил 69[…] и посеял (их) в 70[рек]у (?). И затем […] 71вода произвела […] 72их […] и […] перед 73глазами их принесла плод 74[…] велик […] к (их) радости (?) 75[…] (Строки 63–74)
Трудно сказать наверняка, учитывая плохую сохранность текста, однако, судя по всему, здесь рассказывается история о том, как, желая проиллюстрировать свои слова, Иисус взял пригоршню семян, посеял их в реку, и в результате вода — к изумлению присутствующих — произвела изобильные плоды. Указание на «радость» позволяет предположить, что от совершения чуда выиграли зрители — так же, как «бедняки, вдовы и сироты» в наивной сказке из Евангелия детства от Фомы. Быть может, эти истории исходят из общего источника, а может быть, и нет — не важно. Важно оценить присутствие среди пассажей, сохраненных Папирусом Эджертона, откровенно фантастической истории. Появление этой сказки, очень напоминающей те, которыми изобилуют позднейшие неканонические евангелия, значительно утяжеляет бремя доказывания для тех, кто желает обосновать первичность традиций «Эджертона» по отношению к синоптическим евангелиям.
Одним словом, хотя гипотеза Кроссана, Кестера и других допустима как теоретическая возможность, все известные на сегодняшний день свидетельства склоняют нас к мысли, что Папирус Эджертона 2 (или Евангелие Эджертона) представляет собой не оригинальный материал I века, источник канонических евангелий, а сочинение II века, сочетающее в себе элементы синоптических евангелий и Евангелия от Иоанна.