)][14].
Иисус также высоко ставил Храм и жертвенник. Он учит своих учеников:
Итак, если ты принесешь дар свой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой
Здесь учение Иисуса вполне согласно с мнением великих пророков Израилевых (например, Иер 7:21–26, Ос 6:6; Амос 5:21–24, Мих 6:6–8). Нечто подобное говорил и его старший современник иудей Филон: «Ибо, кто поклоняется без теплых чувств и без праведности, у того жертвы — не жертвы, и благочестивое приношение нечестиво… Но, если он чист сердцем и праведен, его жертва тверда» (О жизни Моисея 2.107–108). Похожий совет дает иудейский мудрец II в. до н. э. Иисус сын Сирахов: «Не уменьшай даров, ибо Он не примет их; и не надейся на неправедную жертву; ибо Господь есть судия, и нет у Него лицеприятия» (Сир 35:12).
Мы видим, что в важнейших вопросах учение Иисуса опирается на закон Моисеев и, по сути, соглашается с высочайшими толкованиями этого закона, предлагаемыми иудейскими учителями. Иисус высоко ставит Закон, обращается за поддержкой своих взглядов к Писанию и питает большое уважение к самому Храму — и именно поэтому сурово критикует правящих первосвященников (Мк 11:15–18).
Не менее впечатляющи и многозначительны параллели со Свитками Мертвого моря, чьими авторами и составителями были ессеи — группировка, ревностно чтящая иудейскую веру и традиции. Строгие взгляды Иисуса на брак и развод вполне соответствуют взглядам ессеев. Использование в ответе заточенному Иоанну Крестителю слов и целых выражений из пророка Исайи (Мф 11:2–6, Лк 7:18–23) почти буквально повторяет мессианский свиток из Кумрана (4Q521). Заповеди блаженства Иисуса также находят себе точное соответствие в одном из свитков (4Q525). Использование песни Исайи о винограднике (Ис 5:1–7) в притче о злых виноградарях (Мк 12: 1–12) совпадает с еще одним свитком (4Q500). Впрочем, в свитках содержатся и некоторые учения, с которыми Иисус спорит (например, утверждение, что бедные, больные и калеки страдают за свои грехи или несут на себе знак Божественного суда, или идея уничтожения всех грешников).
Можно найти в учении Иисуса и мрачные аллюзии на мученичество Маккавеев, отдавших жизнь за веру Израиля. Предупреждая своих учеников о недопустимости соблазна для братьев и сестер, Иисус рисует пугающие картины:
И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, чем с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, чем с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царство Божье, чем с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную
Комментаторы видят в этом намек на страшные увечья, нанесенные мученикам–Маккавеям, отказавшимся есть свинину и нарушать закон Моисеев [например, царские слуги «тотчас приказали принявшему на себя ответ отрезать язык и, содрав кожу с него, отсечь прочие члены тела» (2 Мак 7:4); «даже если выдавишь мне глаза» (4 Мак 5:30)]. Слова Иисуса о том, что тот, кто хочет следовать за ним, должен «взять свой крест» (Мк 8:34), представляют его собственную версию ужасных последствий, с которыми могут столкнуться верующие — в соответствии с римской практикой того времени.
Итак, у нас имеются впечатляющие, по сути неоспоримые свидетельства того, что родным миром Иисуса был иудейский мир, весьма серьезно относящийся к учению и повествованиям Писания (того, что мы называем Ветхим Заветом). Ничто не требует от нас воспринимать учение Иисуса в киническом контексте. Никаких киников в Галилее начала I в. н. э. не было. Иисус вырос в Назарете, где имелась собственная небольшая синагога. Именно в синагоге родной деревни, а также у родителей и деревенских старейшин, а не у каких–то воображаемых киников из близлежащего Сепфориса черпал Иисус понимание веры и обычаев, в согласии с которыми он вырос.
Чтобы понять Иисуса, чрезвычайно важно правильно выбрать контекст. Помещая фигуру Иисуса в ложный контекст, мы неизменно приходим к искаженному изображению. Однако некоторые ученые предпочитают обходиться без контекста вовсе. К этой проблеме мы обратимся в главе шестой.
6Скелеты изречений
Еще одна странная тенденция некоторых ученых (здесь мне снова приходится упомянуть видных членов Семинара по Иисусу) — это склонность рассматривать речения Иисуса в отрыве от того сюжетного контекста, который предоставляют нам авторы новозаветных евангелий. В евангельских контекстах, говорят нам, отражаются взгляды и интересы ранних христиан, а не реальные обстоятельства жизни и творчества исторического Иисуса. Что это означает?
Выясняя вопрос аутентичности (т.е. вопрос, принадлежат ли данные слова Иисусу или кому–то другому), ученые часто отделяют слова допасхального Иисуса от изречений и учений, начавших циркулировать среди его учеников после Пасхи. Соответственно, ученые говорят, с одной стороны, о речениях Иисуса, и с другой — о речениях или формулировках христиан. (Как правило, при этом предполагают, что христианское движение возникло лишь после Пасхи и Пятидесятницы: ранее общности последователей Иисуса не существовало.)
Некоторые ученые полагают, что, поскольку между тем, что приписывали Иисусу, и тем, во что верила и что исповедовала древняя церковь, не существовало четкой границы, некоторые речения Иисуса могут на самом деле принадлежать не ему, а древней церкви. При этом используется так называемый критерий несходства. Именно такое мышление часто приводит к склонности вырывать изречения из обстоятельств и повествовательного контекста, описанного в новозаветных Евангелиях. В главе второй мы уже говорили о критерии несходства и его неверном использовании. В этой главе мне хотелось бы обсудить один из его печальных результатов: склонность отбрасывать тот исторический и герменевтический контекст речений Иисуса, который мы находим в евангелиях Нового Завета.
Основная проблема
Такой подход проблематичен тем, что при его использовании Иисус превращается в своего рода «говорящую голову»: лаконичного мудреца, изъясняющегося афоризмами. Его слова начинают звучать как речи философа, полные общих слов и трюизмов. Нам говорят: тот контекст слов Иисуса, что мы находим в евангелиях, вторичен, искусствен и ведет в тупик. Каков был их настоящий контекст, мы не знаем. В лучшем случае, говорят нам, об этом можно только догадываться.
А на догадки наши скептики щедры! Порой они воображают, что способны по прошествии почти двух тысячелетий восстановить истинный, неевангельский контекст. Что за беда, если он резко отличается от контекста евангелий? А если, по странному совпадению, соответствует тому портрету Иисуса, который эти ученые предлагают публике — тем лучше![1] В результате речения Иисуса теряют присущий им древний контекст и превращаются в своего рода скелеты изречений, на которых исследователь может нарастить любое «мясо», какое ему вздумается. В отрыве от контекста эти разрозненные изречения могут приобретать буквально любой смысл, какой захочет вложить в них истолкователь[2].
Необходимо признать, что многие (может быть, даже большинство) из речений, приписываемых Иисусу в новозаветных евангелиях, не имеют специфического контекста: иными словами, нам не объясняют в точности, где, когда, на какой стадии своего служения Иисус сказал или сделал то или другое. Более того: некоторые речения появляются в нескольких контекстах. Например, притчу о потерянной овце мы встречаем в Мф 18:12–14 и в Лк 15:3–7. При этом не идентичны ни сами версии притчи, ни контексты, в которых она рассказывается. Однако нельзя сказать, что эти формы и контексты резко отличаются друг от друга. В контексте Матфея эта притча проясняет учение Иисуса о ценности каждой личности, даже заблуждающейся, — и в контексте Луки она учит совершенно тому же самому. Только у Луки притча обращена к книжникам и фарисеям, а у Матфея — к двенадцати ученикам. Но смысл ее одинаков в обоих Евангелиях: Бог желает раскаяния и исправления грешников.
Разнообразие контекста можно отметить и в том, где в различных Евангелиях расположена молитва Господня (Мф 6: 9–13. Лк 11:2–4). У Матфея молитва находится в середине Нагорной проповеди (Мф 5–7); у Луки в Нагорной проповеди (Лк 6:20–49) ее нет, она возникает ближе к центральной части повествования (Лк 10–18). Содержание молитвы также не идентично: у Матфея она имеет более полную форму. Однако в обеих своих формах и в том и другом контекстах молитва даруется ученикам и открывает одни и те же истины о Боге и Его воле.
Центральная часть повествования Луки носит в основном инструктивный характер. Читая ее, эпизод за эпизодом, от главы 10 к главе 18, мы замечаем, что многочисленные событийные параллели с Матфеем и более редкие — с Марком появляются здесь в ином порядке. Это показывает, что евангелисты Матфей и Лука (а возможно, также и Марк) размещали известные им рассказы об Иисусе и его поучения в определенной последовательности и определенном контексте, руководствуясь своими задачами. Однако это не означает, что их контекстуализация ложна и уводит нас от истинного смысла изречений. Я склонен думать, что те, кого учил Иисус, и кто, в свою очередь, учил других, понимали истинный контекст и смысл речений Иисуса лучше, чем многие современные ученые. Пусть многим речениям и не хватает специфического контекста — у них есть