— Вообще-то нельзя, я ведь при исполнении, — Выхухолев зажмурился, втянул голову в плечи и махнул рукой, — но с такими людьми да в таком кабинете, да за одним столом когда еще буду!
Петриков открыл глобус и достал бутылку Famous Grouse.
— Ты пець умееш? — дальновидно спросил у Выхухолева Степаненя, осознав, что встреча может затянуться.
— Еще как! У меня бабка в районном театре Жизель танцевала! — с гордостью сказал Выхухолев, понимая, что наступает, возможно, самый главный момент в его карьере.
Глава 15
— Дала, — подтвердил Серый.
Он развернул на столе украшенный трехцветными пауками льняной рушник, внутри которого притаился пирог с капустой:
— Во. Угощайтесь, пацаны.
На дворе было позднее утро, Хомяк и Шульга не ужинали вечером накануне. Поэтому, отталкивая друг друга локтями, они накинулись на пирог, ломая мякоть руками, кроша плетеный кантик, выгребая начинку горстями.
— Сегодня с утра спекла. В дорогу.
— Ну и как она? — требовал подробностей Хомяк.
— Нормально, — задумчиво пожал плечами Серый.
Он не был настроен делиться подробностями.
— Не, ну ты расскажи пацанам, че ты? — хихикнул Хомяк, который жаждал убийственных подробностей ночи, проведенной Серым с взволновавшей Хомяка женщиной.
Эти подробности нужны были ему как обезболивающее, помогающее скорей забыть ту вспышку сердечности, которая мелькнула в нем вчера, когда он созерцал ее красоту.
— Дала, — повторил Серый и набрал полный рот пирога, чтобы не говорить больше ничего.
— Сейчас сядем, прикинем, что делать, — Шульга лодочкой держал ладонь у рта, чтобы не просыпать крошки на пол. — Сейчас, доедим только. Вкусно, сука!
Хлопнула входная дверь, и в сенях послышалось тяжелое дыхание старой женщины.
— А вот и баба Люба. Вы, может, нам молочка принесли? — приветливо крикнул в сени Шульга.
Баба Люба действительно несла в руках алюминиевый жбан с кисляком — закисшим в тепле жирным деревенским молоком.
— Наце, паешце, — предложила она. — Тольки ж не пихайцеся галовами у жбан, як свиньни! — прикрикнула она. — Ложку вазьмице! Ты чыво с русалкай пахомавай связауся? — строго спросила она у Серого.
— Она не русалка, — защитил он девушку. — Она порядочная. Только несчастная в личной жизни.
— Ты з ей коузауся? — спросила баба Люба.
Серый фыркнул, взял ложку и принялся за кисляк.
— Ковзался он с ней, — ответил за Серого Хомяк, — еще как ковзался. Всю ночь. Она, видите, аж пирога завернула, так он с ней удачно ковзался. Так ей понравилось. А, Серый? Понравилось? Но он нам, корешам, не говорит, что да как.
— Как сябе чувствуеш? — внимательно посмотрела на Серого баба Люба.
Тот сделал вид, что не заметил вопроса.
— Нормально он себя чувствует, — обнял его за плечо Хомяк. — Только в паху у него болит. Болит ведь в паху, а, Серый? Натрудил он это место, понимаешь, баба? Натрудил, ай, натрудил!
— Можа и дзейсцвицельна пажалела она хлопца, — с сомнением в голосе пропела баба Люба. — Есьць вон как. Как здаровы.
— Может, баба Люба, и не русалка она вовсе? — белозубо улыбнулся Шульга.
— Вы зачэм берэг канавы раскапали? — перескочила на другую тему старая женщина. — Усе золата ишчэце?
Шульга смутился и пожал плечами.
— Усе сейчас золата ишчут. Нихто работаць не хочэт. Усем штоб из земли золата выкапаць и да канца жызни пьяным хадзиць.
Шульга понял, что сейчас последует долгая нравоучительная лекция о пользе труда для человека, а потому решил сказать правду.
— Баба Люба, деньги нам очень нужны.
— Усем нужны! — отмахнулась баба Люба.
— Нам они особо нужны. Большие деньги. Задолжали мы очень плохим людям. Если мы этим людям деньги не вернем, они сюда приедут и всю деревню выжгут, как немцы.
— А што ж вы у милицыю не пайдзеце? — нахмурилась баба Люба. — У нас в СССР дауно уже дзерэуни нихто не жжот.
— Потому что милиция против них не поможет.
— Ну, тагда идите у Минск, к Шойгу, каторы па чрэзвычайным ситуацыям глауны, — вспомнила баба Люба силу, которая сильнее милиции. — У Шойгу усе есць, дажэ верталеты.
— И Шойгу не поможет, — заверил ее Шульга. — Нам либо деньги найти, либо умирать, понимаете? Оттого и про золотые монеты у вас выясняли. Клад нам нужен.
— Особо нужен, — решил Хомяк усилить слова Шульги, чтобы женщина им помогла, если может.
— Нет, вы не волнуйтесь. Вас они не тронут, — утешил ее Серый. — Нас вон на груше повесят, а вас жечь не станут. Не сорок второй год.
— Вон ано што, — покачала головой баба Люба и добавила, не меняя голоса. — Вой-вой-вой.
Пирог кончился, Хомяк с Шульгой воевали за последние капли кисляка.
— Што я вам скажу, рэбята. Абычна гарадским не гаварат, но у вас беда, так я скажу. Кладау тут есть, нармальна. И залатых, и брыльянтавых, и фарфоравых. Я дажа знаю, где адзин закопат. Проста абычны чалавек клад не аткапает.
— Почему не откопает? — не согласился с ней Хомяк. — Шуля, покажи ей серебро.
— Мы нашли в Октябрьском. Кубышку-не кубышку, черт знает что. А там медяки и серебро, — он достал из карманов монетки.
— Эта — сор, а не клад, — усмехнулась баба Люба. — Я вам кажу пра скарбы, панимаеце? Пра скарбы, каторые у земле тут. Кагда чэлавек за старым часом скарб ховал, он в асобае врэмя эта делал и па асобаму уму. На Юрья закапае — на Юрья толька можна аткапаць. На Николу закапае — адкапываць нада у ноч, у цемень, прачытаць пацеру «Богу божае, цару царовае». Иначэ не адкапаеш, лапату сламаеш или ишчо што. А кагда настаяшчый клад хавали, то сложна варажыли. И без варажбы не адкапаць. Чалавек мог начытаць, каб ягонаваму сыну земелька выкинула той клад пасля таго, как у таво усы паявяцца. А вы, гарадския, идзеце, капаеце, клад у вас пад носам, а вы яво увидзець не можэце. Чытанак многа, напрымер — можна, штоб выкапал, но шэю свернул, той хто выкапал. Или ишчо есьць такие клады, што ты да крышки кораба дакапаеш, а дальше не можаш, капаеш, а яно у землю уходзит, панимаеце?
Приятели внимательно слушали.
— Баб Люб, — молитвенно вскинул ладони Шульга, — ну покажите нам, пожалуйста, где клад лежит и скажите, как откопать. Что прочесть надо, куда там плюнуть, как что. Пожалуйста. Убьют нас, баб Люб.
— Слухайце сюда. Как адкапаць, я вам не скажу. Но скажу, как найци чалавека, каторы вам паможа. Он усе пра клады знае, глаунае, штоб вы яму панравилися.
— Да мы, баб Люб, что угодно! — скороговоркой заговорил Шульга. — И дров наколем, и денег дадим. Что угодно.
— Э, парэнь! Кали б так! Дзенег яму не нада, он усе можэ, панимаеце? Зачэм яму дзеньги? Прыдзице, паенчыце, паклянчыце, можа он вас и выручыт. Но он цемны. Инагда чэлавека можа са свету сжыць патаму, што той зубам не так цыкнул. Не панравился.
— Нам терять нечего, бабушка, — пробасил Серый интонацией русского богатыря.
— Что за человек, женщина? Как найти? — cел рядом с ней Хомяк. — Где живет?
— Так Сцяпан эта. Насцёнкин бацька.
— О нет, это мимо! — махнул рукой Шульга. — Мы его вчера видели. Он в бессознанке полной. Три слова сказать не может.
— Дзе вы его видзяли? — удивилась баба Люба.
— Он вчера тут на дороге лежал. Возле дома Настули. Мы его чуть трактором не переехали.
— Эта не той Сцяпан, — покачала головой баба Люба. — Той Сцяпан на балоце жывет. Да яго дайци нада. Сложна очэнь.
— Что значит «не тот Степан»? Однофамилец что ли? — удивился Шульга.
— Не, пачыму аднафамилец? — удивленно переспросила баба Люба. — Сцяпан у нас адзин.
— Так это тот же человек?
— Той жа, — подтвердила баба Люба.
— Только иногда трезвеет и на болота уходит?
— Не! Гавару ж! Сцяпан!
— Отец Настули? — уточнил Шульга.
— Ага, — подтвердила баба Люба, — тольки эты тут, у дзирэуне, пье. А той на балоце.
— Как это может быть? — злым шепотом спросил у Шульги Хомяк.
Шульга на него шикнул.
— Так это брат, наверное? — высказал предположение Серый.
— Каки брат? Таки ж Сцяпан. Толька болей строги. И старшэ год на пяць.
— Я ничего не понимаю, — в голос сказал Хомяк и обхватил голову.
— Хаця не. Не старшы, — подумав уточнила баба Люба. — Не, таки ж. Толька не пье.
— Баба Люба, вы, может, нас к нему проводить можете? — взмолился Шульга.
— Не, баба старая ужо. Я еле хаджу. Идзице к Грыне, хай он вам дарогу пакажэ.
Приятели вывалили из хаты, как три выпущенных из стойла на выгон жеребца, и галопом помчались через село.
— Шняга какая-то, — недоумевал Хомяк на ходу. — Что это значит вообще? Степан, да не тот. Такой же самый, только на болоте. И не пьет.
— Ты, Хома, тут лето бы прожил, перестал бы удивляться, — урезонил его Шульга. — Здесь — не город, — повторил он за бабой Любой.
— Не, звучит все как-то мутновато, — сомневался и Серый. — Какие-то клады заговоренные, какие-то колдуны болотные. Как вообще человек может на болоте жить? Он же не бурундук.
— А помните, пацаны, я говорил, что дымок видел и хижину? — вспомнил Шульга. — Когда машину топили? Вы еще сказали, что приснилось мне, типа?
— Помню! — остановился Серый.
— Вот вам и объяснение, — развел руками Шульга. — Все сходится. Ну а по поводу Степанов двух — хер его знает, может разделился как-то. Случается же такое. Жил-жил человек, а в один день просыпается, а его уже два. Один на работу идет, другой детям пеленки гладит.
— Я не слышал, — сплюнул под ноги Хомяк.
— А я читал в журнале. Только не помню, в каком, — соврал Шульга.
Гриня Люлька стоял у калитки, курил и занимался художественным выпусканием дыма. Грине было интересно понять, почему из ноздрей и рта дым может выходить одновременно, а из ушей пока выпустить дым не получалось. Когда Гриня зажимал нос, закрывал рот и тужился, внутри ушей что-то хлопало и ему казалось, что дым вот-вот повалит, надо еще поднапрячься. Но что-то мешало, что-то стояло между ухом и дымом.
— Здорово, рэбята! Выпиць есць? — поприветствовал он их издали.