— Да вовсе не пафос! — сказала Мэй. — Можешь пояснить?
— Конечно, Мэй. Спасибо, что спросила. — Энни поглядела на свои туфли, затем одарила Мэй профессиональной улыбкой. — Могу пояснить, что основная идея такова: прибегнув к ресурсам сообщества «Сферы», целиком описать не только настоящее, но и прошлое. Сейчас мы цифруем все фотографии, все кинохроники, все любительские видео во всех архивах Америки и Европы — ну, мы стараемся. Это натуральный подвиг Геракла, но, набрав критическую массу, мы сможем — мы надеемся — с помощью развитых технологий распознавания лиц идентифицировать почти всех на любом фото- и видеоизображении. Хочешь отыскать все фотографии прадедушек и прабабушек — у нас будет поиск по архивам, и в результате ты — мы думаем, мы уверены — лучше поймешь своих предков. Скажем, заметишь их в толпе на Всемирной ярмарке 1912 года. Или найдешь видео, где твои родители смотрят бейсбол в 1974-м. Мы надеемся, что в итоге будут заполнены все пробелы в воспоминаниях и в исторических источниках. А с помощью ДНК и развитого генеалогического софта мы рассчитываем за год предоставить всем быстрый доступ к любой имеющейся информации о семейном древе — все изображения, все видео- и киносъемки, по одному поисковому запросу.
— А когда присоединятся все, то есть все пользователи «Сферы», надо думать, пробелы мигом заполнятся. — Мэй улыбнулась, взглядом говоря Энни, что у той прекрасно получается.
— Именно так, Мэй, — сказала Энни, тыча голосом, будто кинжалом, в разделявшую их пустоту, — как и в любом онлайновом проекте, здесь все осуществляется силами цифрового сообщества. Мы и сами собираем миллионы фотографий и видео, но мир предоставит нам еще миллиарды. Мы рассчитываем, что даже с частичным участием легко заполним большинство исторических лакун. Ищешь всех жителей конкретного дома в Польше около 1913 года, и одного не хватает — последнего недостающего можно вычислить триангуляцией, по перекрестным ссылкам на другие данные.
— Замечательно.
— О да, — сказала Энни, сверкнув ей белками глаз: закругляйся, мол.
— Но подопытного у вас нет? — спросила Мэй.
— Пока нет. Первым нам нужен человек, у которого глубокие корни в Соединенных Штатах. Потому что здесь у нас доступ к архивам полнее, чем в других странах.
— И это в рамках продвижения «Сферы» к Полноте? Все по плану?
— Конечно. «Прошедшее совершенное» практически готово. А с учетом всех прочих аспектов Полноты, видимо, надо рассчитывать на начало следующего года. Еще восемь месяцев — и мы запускаемся. Но заранее не угадаешь: дела идут прекрасно, столько сфероидов нам помогают — можем закончить и раньше срока.
Мэй улыбнулась, кивнула, и повисло долгое, напряженное молчание — Энни спрашивала взглядом, долго ли еще нужно тянуть этот полуискусственный диалог.
Солнце за окном вырвалось из-за туч, свет пролился на лицо Энни. И Мэй наконец заметила, как Энни постарела. Лицо осунулось, побледнело. Еще двадцати семи лет не исполнилось, а под глазами уже мешки. При этом свете казалось, будто за два месяца она состарилась лет на пять.
Энни взяла Мэй за руку, впилась ногтями — несильно, просто чтобы Мэй заметила:
— Мне бы в уборную. Пойдем?
— Конечно. Мне тоже надо.
Мэй была прозрачна целиком, то есть ей никогда не дозволялось выключать видео или аудио, но Бейли настоял на редких исключениях. Одно из них — визиты в туалет, во всяком случае, пока Мэй сидит на унитазе. Видео полагалось оставлять, потому что, говорил Бейли, объектив смотрит на дверь кабинки, едва ли это важно. А вот аудио нужно выключать, чтобы избавить Мэй и аудиторию от звукового сопровождения.
Мэй вошла в кабинку, Энни — в соседнюю, и Мэй выключила звук. По правилам ей дозволялись максимум три минуты тишины; если больше, зрители и сфероиды заволнуются.
— Ну ты как? — спросила Мэй. Энни она не видела — только ноги под дверью; пальцы кривые и слегка запамятовали, что такое педикюр.
— Клево. Клево. Ты?
— Хорошо.
— Ну еще бы не хорошо, — сказала Энни. — Ты же на сверхсветовой к звездам!
— Ты считаешь?
— Кончай. Ложная скромность со мной не проходит. Наверняка тебя прет.
— Ну ладно, да. Прет.
— Ты у нас как метеор. Рехнуться можно. Люди приходят ко мне — просят познакомить с тобой. Просто… шиза.
В голос ее закралось нечто — Мэй распознала зависть или ее сестрицу. Перебрала варианты ответа. Ни один не подошел. «Все это благодаря тебе» не поможет: самовозвеличение, разбавленное покровительственностью. Мэй решила сменить тему:
— Прости, что задавала дурацкие вопросы.
— Да ничего. Но ты меня, конечно, оглоушила.
— Я понимаю. Но я… ну, увидела тебя и хотела с тобой побыть. Не знала, о чем еще спрашивать. Правда, ты как? Ты какая-то вымотанная.
— Спасибо тебе, Мэй. Сама знаешь, я это обожаю: только выступила перед миллионами, как мне говорят, что я ужасно выгляжу. Спасибо тебе. Ты добрая.
— Я просто беспокоюсь. Ты вообще спишь?
— Не знаю. Может, распорядок сбился. Смена поясов.
— Помочь чем-нибудь? Давай я тебя поужинать свожу?
— Поужинать? И на тебе камера, а я так фигово выгляжу. Фантастическая мысль, но нет, спасибо.
— Ну хоть чем-то разреши помочь.
— Да нет. Просто нагнать надо.
— Интересное что-то?
— Да так, все как обычно.
— Законодательные эти штуки нормально прошли? На тебя столько всего взвалили. Я переживала.
В голосе Энни зазвенел лед:
— Ну и зря ты переживала. Я не первый день этим занимаюсь.
— Я не в этом смысле переживала.
— А ты ни в каком не переживай.
— Я знаю, что ты справишься.
— Вот спасибочки-то! Я помчусь вперед на крыльях твоей веры в меня.
Сарказм Мэй решила проигнорировать:
— Так мы когда увидимся?
— Скоро. Придумаем что-нибудь.
— Сегодня, а? Пожалуйста?
— Не сегодня. Сегодня завалюсь спать, к завтра надо ожить. Дел по горло. Куча нового с этой Полнотой, и…
— С Полнотой «Сферы»?
Повисла долгая пауза — Мэй не сомневалась, что Энни смакует весть, Мэй неведомую.
— Ага. Бейли тебе не говорил? — эдак пропела Энни, и от этого тона Мэй покоробило.
— Не знаю, — сказала Мэй. Аж сердце заныло. — Может, и говорил.
— Ну, они считают, что уже очень близки. Я ездила пробивать кое-какие последние барьеры. Волхвы думают, нам осталось разрулить еще пару загвоздок, и все.
— А. Про это я, кажется, слышала, — сказала Мэй. Что она говорит, зачем эта мелочность? Но Мэй правда ревновала. А как не ревновать? С чего бы у нее был такой же доступ к информации, как у Энни? Мэй понимала, что не имеет права, и все равно хотела знать, считала, что имеет больше прав, чем сейчас, — имеет право узнавать новости не от Энни, которая три недели была через полмира от «Сферы». Пробел в знаниях отбросил Мэй на некий унизительный уровень, в плебейское обиталище говорящих голов и подсадных уток.
— Тебе точно ничем не надо помочь? Может, какую-нибудь маску, а то у тебя глаза опухшие?
Мэй ненавидела себя за эти слова, но произнести их было приятно — как будто изо всех сил почесала, где чешется.
Энни откашлялась.
— Ты сама доброта, — сказала она. — Но мне пора.
— Точно?
— Мэй. Не хотелось бы грубить, но лучше всего мне сейчас вернуться за стол и к работе.
— Ясно.
— Я не грубая. Но мне по-честному надо нагонять.
— Да я понимаю. Конечно. Нормально. Завтра все равно увидимся. На совещании в «Концептуальном Королевстве».
— Что?
— В «Концептуальном Королевстве» бу…
— Да нет. Это я знаю. Ты идешь?
— Иду. Бейли сказал, надо.
— И будешь транслировать?
— Конечно. Что-то не так?
— Да нет. Нет, — сказала Энни, явно выжидая, переваривая новость. — Я просто удивилась. На этих совещаниях горы секретной интеллектуальной собственности. Может, он тебя только к началу позвал. Даже не знаю…
Спустили воду; Мэй увидела, что Энни встала.
— Идешь?
— Ага. Правда, уже так опаздываю, что сейчас сблюю.
— Ладно. Не блюй.
Энни кинулась к двери и исчезла.
До доктора Вильялобос надо добраться за четыре минуты. Мэй встала, включила звук и вышла из туалета.
Потом вернулась, выключила звук, села в той же кабинке и дала себе минуту очухаться. Пускай зрители думают, что у нее запор. Плевать. Где бы ни была сейчас Энни, наверняка она плачет. Мэй и сама всхлипывала, проклинала Энни, проклинала и эту блондинку до последнего ее блондинистого дюйма, и ее узколобую полномочность. Да, Энни работает в «Сфере» дольше — подумаешь. Они теперь равные, а Энни не может с этим смириться. Придется ее заставить.
В поликлинику Мэй вошла в 14:02.
— Привет, Мэй, — сказала доктор Вильялобос, встретив ее в вестибюле. — Пульс, я вижу, нормальный, а пробежалась ты так, что зрителям, наверное, досталась любопытная статистика. Пойдем.
Не стоило, конечно, удивляться, что доктор Вильялобос тоже стала любимицей публики. Пышная фигура, знойные глаза, голос как гармоника — на экране она была не человек, а вулкан. О таком враче мечтали все, особенно гетеросексуальные мужчины. С появлением «АУтенТы» о непотребных комментариях лучше забыть, если хочешь сохранить работу или семью, и доктором Вильялобос восторгались утонченнее, но все равно демонстративно. «Приятно видеть доброго доктора!» — написал какой-то мужчина, едва Мэй зашла в кабинет. «Да начнется осмотр!» — высказалась другая душа, посмелее. Доктор Вильялобос разыгрывала деловитый профессионализм, но, кажется, тоже наслаждалась. Сегодня она надела блузу на молнии, немало открыв щедрую грудь, — на приличной дистанции ничего, но в объективе Мэй выходило отчасти непристойно.
— Итак, показатели у тебя хороши, — сказала доктор Вильялобос.
Мэй сидела на смотровом столе, доктор стояла перед нею. Мэй проверила на запястье, что видят зрители, и убедилась, что мужчины останутся довольны. Как будто сообразив, что картинка чересчур провокационна, доктор Вильялобос отвернулась к стенному монитору. На экране отображались несколько сотен величин.