— Что такого ужасного в ошибке?
— Прямо слышу их: так похоже на женщину, лишенную тщательности, слишком жаждущую сделать открытие, желающую доказать свою правоту, слишком поспешную в выводах… Так похоже на женщину.
— Никто тебя не осуждает, Бет.
— Я сама.
— Но больше никто, — сказал Норман. — Я думаю, ты должны сделать перерыв.
Она разглядывала лабораторные стеллажи. Наконец она сказала:
— Я не могу.
Что-то в том, как она произнесла это, тронуло его.
— Я понимаю, — произнес он. — Знаешь, когда я был ребенком, я раз пошел на пляж с моим младшим братом Тимом. Он давно умер, а тогда ему было шесть лет. Он еще не умел плавать. Мать приказала мне присматривать за ним получше, но когда я пришел туда, все мои друзья уже были на пляже, купаясь в прибое. Мне не хотелось заниматься с младшим братом, но отвязаться от него было нелегко, потому что мне непременно хотелось покачаться на большой волне, а он стоял слишком близко на берегу. Как бы там ни было, где-то в полдень он выскочил с дикими криками из воды, весь в крови, совершенно с дикими криками. Оказалось, что его обожгла какая-то медуза. Она напала на него, прижавшись к его боку. Потом он лежал, сжавшись, на берегу. Одна из мамаш схватила Тимми и помчалась в больницу, потому что я не мог даже выйти из воды. Я не знал, куда они направились, я попал в эту больницу позже. Мама была уже там. Тим был в шоке; думаю, что для такого маленького тельца доза яда была слишком велика. Никто не проклинал меня. Ведь даже если бы я сидел рядом на берегу, наблюдая за ним как ястреб за цыпленком, это бы ничего не изменило, его все равно ужалило бы. Но я не сидел рядом, и я проклинал себя долгие годы, долгое время после того, как он поправился. Всякий раз, когда я видел эти шрамы у него на боку, я чувствовал страшную вину. Но это пройдет. Ты не можешь быть в ответе за все, что происходит в мире. Просто не можешь.
Стало тихо. Где-то в модуле он услышал ритмическое постукивание, что-то вроде наносимых извне ударов. И обычный гул вентиляторов.
Бет вгляделась в него:
— Тебе, наверное, тяжело было видеть смерть Эдмундс.
— Смешно, — сказал Норман. — Я не находил никакой связи, вот до этого момента.
— Забудь об этом. Хочешь валиума?
Он улыбнулся: — Нет.
— Такое впечатление, что ты сейчас заплачешь.
— Нет, все нормально. — Он встал, потянулся, потом прошел в медицинский отсек и закрыл аптечку.
— А что ты скажешь о тех посланиях, которые мы получили?
— Убей меня, — пожал плечами Норман. Он вернулся и снова сел. — На самом деле у меня есть одна 172
безумная мысль. Ты не думаешь, что эти послания могут идти от этих животных, с которыми мы имеем дело?
— Почему?
— Да я и сам не думал об этом, пока мы не стали получать спиралевидные послания. Гарри сказал, что это нечто — знаменитое «это», — полагает, что мы думаем спиралями. Но это значит, что «это» само мыслит спиралями и поэтому предполагает, что и мы тоже. Сфера ведь круглая, не так ли? И мы наблюдаем всех этих животных с их лучевой симметрией: медузы, спруты…
— Идея ничего, — согласилась Бет, — за исключением того, что спруты не имеют лучевой симметрии. Октопии — те да. Да, как и у октопий, у спрута круговое расположение щупальцев, но симметрия у них двусторонняя, они, как и мы, имеют правую и левую стороны. Да к тому же еще есть креветки.
— Ах да, креветки. — Норман совершенно забыл о них.
— Я не вижу связи между сферой и животными, — сказала Бет.
Они снова услышали глухие удары, наносимые ритмически. Сидя в кресле, Норман ощущал эти удары как слабые толчки.
— Да что же это?
— Не знаю, но похоже, что они все же идут снаружи.
Он вгляделся в иллюминатор, но тут щелкнул динамик и голос Барнса произнес: «Внимание, слушайте все, все ' на связь. Все на связь. Д-р Адамс прочитал шифр».
Гарри не рассказал им сразу же содержание послания. Наслаждаясь триумфом, он настоял на том, чтобы всем вместе пройти процесс дешифровки, шаг за шагом. Сначала, объяснял он, ему казалось, что в послании должна быть зашифрована какая-то константная величина или физический закон, в качестве способа наладить общение. «Но, — сказал Гарри, — это могло быть и зашифрованным графическим изображением, что предполагало множество проблем. В конце концов, что такое картина? Мы рисуем картины на ровной плоскости, вроде листа бумаги. Мы определяем местоположение на ней с помощью так называемых координат X и Y, вертикальной и горизонтальной. Но иной интеллект может воспринимать образы и передавать их совершенно по-иному. Он может допускать больше, чем три измерения. Или изображение может выходить из центра картины наружу. Поэтому код может оказаться слишком сложным. И поначалу я мало продвинулся».
Позже, когда он получил другое сообщение с точками между цифровыми промежутками, Гарри начал подозревать, что код представляет собой отдельные куски информации — и скорее слова, а не картину. «Ну, а словесные коды подразделяются на несколько типов, от простейших до сложных. Никак нельзя было тотчас угадать, каким, методом декодирования следует воспользоваться. Но затем на меня снизошло озарение».
Они нетерпеливо ждали, что же это было за озарение.
— Зачем вообще нужен код?
— Зачем нужен код? — повторил Норман.
— Ну да. Если вы пытаетесь установить с кем-то контакт, вам не нужно прибегать к коду. Код — это способ скрыть информацию. Значит, этот интеллект скорее всего полагает, что он общается прямо, но совершает что-то вроде логической ошибки при общении с нами. Он создает код непреднамеренно. Это предполагает, что этот непреднамеренный код был, вероятно, кодом-заместителем, с цифрами вместо букв. Когда я решил это, я попытался попробовать и подставлять буквы вместо цифр по частотному признаку. По частотному признаку вы раскрываете код, используя тот факт, что в английском самая употребительная буква «е», следующая <Ф> и так далее. По тому же признаку частотности я подбирал и цифры. Но тут меня остановил тот факт, что даже короткое сочетание цифр вроде 232 представляет массу возможностей; оно может означать два, три и два; двадцать три и два; два и тридцать два, или двести тридцать два. Чем длиннее цифровое сочетание, тем больше возможностей.
А потом, рассказывал Гарри, он сидел за компьютером, думая о спиралевидных посланиях, и нечаянно взглянул на клавиатуру. «Я начал размышлять, как бы удивила иной интеллект наша клавиатура — эти ряды символов, на которые нужно нажимать. Каким чудным бы это показалось другому типу сознания! Глядите сюда, — сказал он. — Вот как расположены буквы на клавиатуре». Он повернул к ним свой блокнот и показал стандартную раскладку клавиатуры.
А потом я вообразил себе, как бы выглядела клавиатура в виде спирали, если бы наше сознание предпочитало спираль. И я стал переводить ряды в концентрические круги. Пришлось немного повозиться, потому что ряды не лежат точно один под другим, но наконец у меня получилось, — сказал он. — Посмотрите: цифровые спирали выходят из центра. П — это один, И — это два, Р — это три, Н — это четыре, и так далее. Ясно? Это выглядит вот так. — И он начал быстро писать карандашом номера.
— Они располагаются по расходящейся сцирали — Б — это шестнадцать, Л — семнадцать, и так далее. Вот наконец я и прочел послание.
— Но что в послании, Гарри?
Гарри колебался:
— Я должен предупредить вас. Оно странное.
— Что ты имеешь в виду — странное?
Гарри вырвал еще один листок из своего желтого блокнота и протянул им. Норман прочитал короткое послание, записанное ровными печатными буквами:
ПРИВЕТ. КАК ДЕЛА? У МЕНЯ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. КАК ТЕБЯ ЗОВУТ? МЕНЯ ЗОВУТ ДЖЕРРИ.
Первый обмен
— Ну, — сказал наконец Тед. — Вот уж чего я совсем не ожидал.
— Как по-детски, — отозвалась Бет. — Ну точно как в старых детских книжках.
— Действительно, очень похоже.
— Может быть, ты неправильно перевел? — предположил Барнс.
— Уж конечно нет, — возразил Гарри.
— Ну тогда этот пришелец просто идиот, — сказал Барнс.
— Очень сомневаюсь в этом, — возразил Тед.
— Тебе придется начать сомневаться, — сказал Барнс. — Этот тупой пришелец разрушит все твои теории. Но с этим придется считаться, не так ли? Тупой пришелец. Что ж, и такие у них должны быть.
— Сомневаюсь, — продолжал Тед, — чтобы кто-то из тех, кто может управлять такой совершеннейшей техникой, был тупым.
— Тогда тебе придется в этом убедиться, — сказал Барнс. — Ничего себе, после всех этих усилий: «Как дела? У меня отлично». Боже.
Норман подтвердил:
— Мне тоже кажется, Гэл, что в этом послании немного интеллекта.
— Напротив, — возразил Гарри, — я нахожу это послание весьма тонким.
— Гонгов тебя выслушать, — сказал Барнс.
— Содержание безусловно выглядит ребячливым, — начал Гарри. — Но если подумать, оно представляется весьма логичным. Подобное простое послание недвусмысленно, доброжелательное, а не пугающее. Очень разумно послать именно такое послание. Думаю, что он обращается к нам тем простейшим способом, каким мы могли бы обратиться к собаке. Вы знаете, как надо протянуть руку, чтобы пес, пофыркивая, признал вас.
— Хочешь сказать, что он относится к нам, как к собакам? — спросил Барнс.
Норман подумал: Барнс теряет голову. Он раздражен, потому что он боится; ему явно не по себе. Или, возможно, ему кажется, что он теряет свой авторитет.
— Нет, Гэл, — пояснил Тед. — Он просто начинает с простейшего уровня.
— С простейшего, это точно, — сказал Барнс. — Господи Боже, мы общаемся с пришельцем из космоса, а он заявляет, что его зовут Джерри.
— Только не торопись с выводами, Гэл.
— Может быть, у него есть и другое имя? — с надеждой спросил Барнс. — То есть, что же, я должен отправить рапорт командованию, где будет сказано, что один из членов глубоководной экспедиции погиб при встрече с пришельцем по имени Джерри? Оно должно звучать лучше. Что угодно, только не Джерри, — сказал Барнс. — Может быть, спросим его?