Для нее самой на самом деле это был лишь повод. Походы по магазинам не были ей так уж интересны. Безусловно, в крупных универмагах ассортимент шире и вещи изящнее, чем в магазинах рядом с домом. И в маленьких дорогих бутиках продавались маленькие дорогие платья — о да, там было на что посмотреть, а Эстер любила одеваться. Но она редко баловала себя, и дело было не только в цене. Все это было слишком нелепо. Время от времени она принаряжалась просто ради собственного удовольствия, даже только для того, чтобы пойти в салон и сделать прическу, или отправиться в кино, или просто побездельничать дома, слушая пластинки…
Она могла купить себе шарф или пару перчаток. Она ездила туда скорее ради того, чтобы почувствовать атмосферу. Это давало ей возможность ощутить свою причастность к людям, вращающимся в более широком мире, пообедать в настоящем ресторане, а не в какой-то закусочной, поесть пирогов, выпить полбутылки приличного бордо и заставить суетиться официанта. Это, конечно, был не ханойский «Метрополь», но там… она не хотела, чтобы было как там. Она слишком хорошо знала, что мечты — это наркотик посильнее опиума, и они так же вызывают привыкание. Может, она и была в итальянских туфельках, и благоухающая духами, и в накинутом на плечи пальто, которое стоило больших денег, но она не воображала себя генеральской женой. Эстер Маркс твердо стояла на земле. Точно так же она ходила в бакалейную лавку на углу. С чувством собственного достоинства. И старая «симка» была всегда безупречно чистая и отполированная. Это была машина Джозефа Зомерлюста, а не какая-то еще.
Было около шести в этот по-летнему прекрасный вечер. Прохладный ветер дул между домами, но так всегда было в Роттердаме. Она поставила машину в нижнем конце Лийнбаан, специально с таким расчетом, чтобы можно было сразу, без всякого маневрирования, влиться в поток машин. Черт, какой-то хам втиснул свою широкую американскую задницу туда, где совсем не было места, и его переднее крыло загораживало ей выезд, так что теперь ей не удастся выехать, не поцарапав краску, а она скорее расцарапает почти новенький «додж», чем гладкую, как шелк, только что отполированную «симку-ариану». Бельгийский номер — ну конечно! Ага, вот и он. Похож на директора какой-нибудь компании со своим большим черным портфелем. Какая отличная мягкая кожа. Джозефу бы такой, да только на черта ему портфель!
— Боюсь, что вы заблокировали меня. Не подадите ли немного назад?
— Простите, госпожа, простите. Приходится парковаться там, где удастся, как видите… о, да это, никак, Эстер!
— Простите… Ах, Танг. У тебя такой солидный вид, что я не сразу тебя узнала. Ну и ну, «додж-дарт»… Бьюсь об заклад, что ты по-прежнему торгуешь пенициллином.
Раскаты смеха.
— Все та же прежняя Эстер, всегда всех поддевающая. Да ради бога, девочка, оставь эти машины… вдруг они подружатся и произведут на свет малышку. Как называется гибрид «доджа» и «симки»?
Эстер засмеялась. Танг — человек, способный втереть очки и заболтать кого угодно.
— Микки Маус, которого создаст «Дженерал моторс».
— Пойдем выпьем чего-нибудь.
— Ну, если только одну рюмку, чтобы дать тебе возможность извиниться по всем правилам.
— На той стороне улицы есть местечко, где подают французский ликер. Пошли.
— Перно или рикар?
— Все равно… я не привередливая. Но повторяю — только одну рюмку. Мне еще целый час ехать.
— Правильно… а мне — больше двух. Танг. Это навевает воспоминания. Ты напомнила мне то, что я уже почти забыл… но я не забыл тебя.
Она тоже не забыла этого огромного фламандца, сержанта-легионера, пресловутого льстеца и человека, способного обойти любые законы. Она не слишком ему симпатизировала, но он был безобидным. Его называли Танг из-за невероятной способности поглощать этот ярко-красный перечный соус, который полагался к любому восточному блюду с рисом. Голландцы тоже пользуются им, вывезли из Индонезии. Они называют его «самбал». По-малайски. Но в ее памяти это — Индокитай, маленькие горшочки с неаппетитным красным пюре. Огромный фламандец играл на публику поливая соусом каждое блюдо и размешивая, словно это был обыкновенный кетчуп.
— Тебе все еще нравится этот соус?
— Обожаю. Брал тут себе на обед, вылил из горшочка все и отправил официанта за новой порцией. У того чуть глаза не вылезли из орбит!
Эстер засмеялась. Вот в этом и заключалось удовольствие от поездок в Роттердам — невинные глупые встречи и бокал в баре. Она взяла свой бокал и помешала кубики льда, как в те времена, когда лед в напитке был самой большой роскошью там, в Ханое, и молодые офицеры целовали свои пальцы и произносили классическую здравицу: «За откос у Фукета».
— За старые времена.
— За настоящее, если ты не возражаешь. За будущее, если хочешь.
— Правильно, — согласился он. — К черту старые времена. Живем сейчас. Эстер… ты выглядишь классно.
— Чем ты занимаешься?
— Ты никогда не поверишь, но я занимаюсь летным бизнесом. Приобрел небольшой аэродром в Лимбурге и преуспеваю — шесть самолетов, и все мои. И я сам пилотирую. Любые лицензии, которые только можно получить на одномоторные самолеты, аэронавигация, да куча всего. Ты должна приехать к нам. К нам приезжают из Эйндховена, Льежа, из Маастрихта, Хасселта… откуда угодно.
— Звучит заманчиво, — сказала Эстер задумчиво.
— Давай еще по рюмке: одну — за настоящее, одну — за будущее. А как живешь ты?
— Скучно, друг, скучно. — Она улыбнулась. — Замужем. Он — военный. Что еще? Я живу здесь… нет, не прямо здесь, а на побережье. Живу простой, спокойной жизнью. С меня хватило развлечений.
— Ну а дальше, чем ты занимаешься? Летаешь?
— Нет, если, конечно, не приделаю к «симке» крылья.
— Тебе надо приехать к нам… да нет, я серьезно… Это не расстояние для машины. Полетаешь сколько захочешь… я научу тебя пилотировать… сам научу. Сколько это будет стоить? О чем это ты? Для девчонки, которая прилетала к нам? Ничего не будет стоить, ничего. А прыжки… Ты должна приехать и научить нескольких наших жирных бизнесменов прыгать. Увидишь, как они трясутся перед тем, как их вытолкнут… Да, конечно, у нас есть парашютная школа… у нас есть все, кроме тебя. — Он насмешил ее, красочно и забавно описав бизнесменов, которые хотели быть героями, и одного крупного магната из Эйндховена, который притащил с собой свою секретаршу… — Заставил ее прыгнуть первой… чтобы в случае, если его парашют не раскроется, подхватила шефа на лету!
Он был хитрым лгуном в старые времена, но люди меняются. Обретают уверенность в себе, занимаются новым делом, которое им больше подходит… Этот человек никогда не был настоящим солдатом, с ее точки зрения.
Она намеревалась поймать его на слове. Не сейчас, не в спешке. Эстер не любила ничего делать в спешке. Она все обдумает, взвесит эту идею.
— Наверное, мне не следует называть тебя просто Эстер теперь, когда ты такая взрослая, и замужем, и все прочее?
— Это правильно, я мадам Зомерлюст для тебя и, что важнее, сплю только со своим мужем. Но я не возражаю — называй меня Эстер, если хочешь. Это вызывает у меня остатки сентиментальных чувств. — От двух рюмок ликера она немного расслабилась. Хватит. — Нет, больше не буду.
— Эстер… кто бы мог подумать, что ты уедешь в Голландию! Да ты говоришь на голландском не хуже меня.
— Лучше, я надеюсь — как настоящая фламандка!
— Ну что за девчонка! Я уже давно не слышал, что говорю как настоящий фламандец. — Но он не пытался ухаживать за ней, вел себя почтительно, открыл ей дверь, слегка поклонился у машины.
Ах, он безобидный! Легкая ностальгия — словно чуть-чуть добавили «танга» к роттердамскому рису. И она вела себя осторожно, стараясь ничего ему не рассказывать.
Ей пришло в голову, что теперь он знает ее новую фамилию и номер ее «симки» — немалая информация для того, кто имеет склонность и талант пользоваться ею.
У Рут не было занятий в школе: учителя заседали на профсоюзной конференции. Они никогда не проводили таких мероприятий во время каникул! Обсуждают свою зарплату или пенсии. Армия никогда не могла позволить себе такого.
И речи быть не могло о каких-то решениях, тем не менее Эстер устала оттого, что ей надо было все время что-то решать. Ей приходилось постоянно принимать решения, начиная с того, чтобы говорить иногда с Рут по-французски, и кончая тем, чтобы примириться с фактом, что у нее не будет еще одного ребенка. Она не могла винить Джозефа — бедняга, так уж случилось, и это заставляло ее смириться с другим почти таким же трудным решением: она была обречена на то, чтобы жить на Ван-Леннепвег или в каком-то похожем месте долгие-долгие годы.
У нее была мечта — тем хуже для этой мечты — о собственном доме. Она мечтала посадить розы и наблюдать за тем, как они растут. Мечтала, чтобы у нее было двое или даже больше детей…
Прекрасный, солнечный день. По-настоящему ей было безразлично, сама ли она решила или тянула жребий: у кого окажется самая короткая соломинка. Она бы взяла с собой Рут. Той будет очень интересно полетать на самолете. И какая разница, что это большой фламандец. Он же ничего о ней не знал. Он не возвращался во Францию после лета 1954 года.
Тут было еще одно соображение. Если бы она поехала одна, он мог бы воспринять это как своего рода поощрение. Если она возьмет с собой Рут, то по крайней мере станет ясно, что она не ищет теперь никаких «приключений», нет уж, спасибо.
Эстер не впервые выезжала за пределы Голландии, даже с того момента, как поселилась на Ван-Леннепвег. Они провели скромные две недели голландских каникул в Дании и в круизе по Рейну… и в Норвегии в этом году. Она не хотела ехать в Англию, а Джозеф (да и она сама, если разобраться) не хотел ехать во Францию, и не надо было винить его в этом. Существовало множество других мест. Иногда она пробовала предложить поработать, чтобы у них было побольше денег на эти поездки, выйти на работу на неполный день на несколько недель. Но нет, он на это не соглашался, а она не настаивала. Он имел право капризничать относительно каких-то вещей, хотя он не был капризным. Разве он не проявлял абсолютное доверие к ней? Разве не предоставлял ей полную свободу, настолько, насколько мог предоставить кому-то полную свободу Ван-Леннепвег? Разве когда-нибудь спрашивал, где она была, спрашивал, на что она потратила деньги, разве когда-нибудь хмурился по поводу бутылок виски или пачек сигарет? Нет, никогда.