Десмет притаскивал все, что ему удавалось раздобыть, — мешок картошки или коробка овсяной муки были иногда единственными их припасами. Время от времени колбаса, ящики пива, большие копченые окорока. Каким бы утомительным ни был его день, Конни всегда тщательно стирал рубашку, отутюживал костюм, чистил обувь, готовясь к завтрашнему дню. А потом натягивал комбинезон и работал как вол. Он был невероятно силен, и приятно было наблюдать за тем, как он, обливаясь потом и кряхтя, с грохотом вез по шаткому настилу тачку, доверху груженную цементом.
Лафорэ помнил, с каким торжеством Конни притащил домой небольшую бетономешалку; помнил дружелюбного архитектора, который делал для них чертежи (теперь тот был одним из их лучших клиентов); водопроводчика, который давал советы по поводу дренажа; старого механика Пита, которому осточертела его прогоревшая мастерская в Антверпене. Он не был бизнесменом. Старый Пит не раскидывал лопатой песок, но он мог вдохнуть жизнь — и делал это — и в самолет, и в их драгоценную машину. И он ел то, что ели они, спал там, где спали они, — он был членом их команды. Но он, Лафорэ, он построил тут все, он и Конни.
И Конни никогда не расхолаживался, никогда не терял уверенности, всегда был грубо весел, пел песни и смеялся, даже в те вечера первого лета, когда дела шли из рук вон плохо, когда банк отказал в поддержке и казалось, что все обречено. По воскресеньям он облачался в свой лучший костюм и обходил окрестности, словно проверял, подобно солидному бизнесмену, как используются его инвестиции, чтобы произвести впечатление на воскресных автомобилистов и туристов, которые останавливались из любопытства и спрашивали, что тут происходит. Он взлетал на самолете, просто чтобы сделать круг над полем.
— Чтобы все поверили, что тут будет настоящий аэроклуб, нужно, чтобы они видели летающий самолет, — повторял он. — Чтобы привыкли. Иначе для них это будет просто еще один хлев.
Летними воскресными днями он учил Лафорэ летать, притащил раздобытые невесть где парашюты с подвесной системой. Рядом с дорогой они начертили известкой круги для приземления парашютистов, чтобы устраивать бесплатное зрелище, когда здесь останавливалось с полдюжины машин.
Он не мог покинуть Конни сейчас.
Потому что в конце концов они добились победы. Конни купил «шевроле» (эта машина сейчас тоже использовалась для буксировки самолетов и планеров), потом приобрел «додж». А перед тем как купить «додж», Конни вернулся с «фиатом», который использовался как демонстрационная модель в одном крупном агентстве. Красный, как итальянский гоночный автомобиль, «фиат» был как новенький, с двойным карбюратором. Конни бросил ключи Лафорэ и сказал: «Он твой. Ты безвылазно торчишь тут почти две зимы. Пора тебе уехать на недельку отдохнуть. Поезжай в Брюссель и развлекись немного».
С этого дня им не приходилось жить с оглядкой. У них завелись деньги. Люди начали приходить, чтобы брать уроки пилотирования. Конни никогда не оглядывался назад, никогда не сидел без дела, никогда не успокаивался на достигнутом. Чартерные рейсы, планеры, тренажерный зал, где можно было отрабатывать прыжки.
Идея с квартирой тоже принадлежала Конни. Сам он продолжал спать в чулане за баром, рядом с коробками с огнепроводным шнуром и огнетушителем, но настоял на том, чтобы Лафорэ жил в нормальных условиях.
«Это нужно не только для того, чтобы произвести впечатление на клиентов. Это необходимо тебе. Потому что я чуть ли не через ночь останавливаюсь в отелях, могу принять там настоящую ванну, пойти в ресторан и выбрать себе еду в меню. Тебе необходимо иметь что-то для самоутверждения». И квартира была построена, с кухней и ванной, и была найдена женщина, которая приходила убираться. Лафорэ почти каждое утро ездил за ней в Хасселт, и она делала необходимые покупки и привозила еду, свежие овощи и фрукты. Один виноторговец из Льежа оборудовал бар. Конни знал, как получить лицензии и разрешения — им никогда не приходилось сталкиваться с бумажной волокитой. А теперь у них была даже секретарша, которая вела счета и составляла расписание. Дейзи считала, что она одна руководит всем… В этом снова была заслуга Конни. Он знал, как обращаться с женщинами!
Нельзя было бросать Конни. Лафорэ был озадачен, обеспокоен и грыз ногти чаще, чем все последние десять лет.
Глава 26
В конце концов, он сам заговорил об этом. И сразу же понял по выражению лица Конни, что был простаком. Кем он всегда был, как не киркой и лопатой? Конни Десмет был мозгом. Он знал, как обойти законы и как заполучить с помощью лести десять тысяч франков. Он знал, как выбить почву из-под ног очень расчетливых бизнесменов, равно как и заставить девчонок принять горизонтальное положение. А главное, он умел ждать, никогда не торопиться в делах, никогда не показывать своего нетерпения, или нервозности, или того, что находился в стесненных обстоятельствах. Хороший бизнесмен, не упускающий ни одной мелочи, которая в какой-нибудь прекрасный день могла стать ценной. Надо приберечь ее до поры до времени, позволить ей вырасти в цене, а когда на нее появится спрос, совершить выгодную сделку. Лафорэ никогда не удавалось такое. Он не умел этого делать.
Когда Лафорэ наконец упомянул имя Эстер, он понял, что Десмет спокойно ждал этого момента, который рано или поздно должен был наступить. Десмет играл с ним, как кошка с мышью.
«Неужели Конни играл так со мной все эти годы?» Лафорэ вдруг почувствовал, что не знает ответа на этот вопрос и не имеет больше под ногами твердой почвы.
Они пили вдвоем кофе: тихое утро ранней осени, когда колючий восточный ветер превращает росу в изморозь и посылает длинные бледные солнечные стрелки сквозь белый туман. Лафорэ жарил в электрическом тостере вчерашний хлеб. Десмет с натертыми тальком толстыми волосатыми плечами доставал из пакета чистые вещи, полученные из прачечной.
— Время от времени я удивляюсь тому, — медленно проговорил Лафорэ, размешивая кофе, — что существует возможность — я хочу сказать, это мало вероятно, но всегда может произойти — встретить кого-то из своего прошлого. Это забавно. Ты знаешь, насколько изменился сам и как все другие должны были измениться, и вдруг видишь лицо, которое когда-то было тебе знакомо. Например, слышишь вдруг, что кто-то говорит по-французски во Фландрии, и думаешь, кто бы это мог, черт возьми, быть. Кажется, что кто-то из совершенно другого мира.
— Ты говоришь об Эстер Маркс? — спросил Десмет небрежно, ловко вдевая толстыми пальцами запонку в манжету. — Да, я налетел на нее несколько дней назад в Роттердаме. Она живет где-то здесь, на побережье. Мы немного почесали с ней языками на парковке, и я предложил: «Выпьем по рюмке за старые добрые времена» — за те старые добрые времена, о которых всегда думаешь и которые так же важны, как картошка, которую выбрасываешь потому, что она подмерзла.
— Чем она сейчас занимается?
— Ну вот — ты заволновался и сразу загрустил.
— Перестань, Конни.
— Она замужем за одним лоботрясом из голландской армии, представляешь?
— Ну и что? — спросил Лафорэ, не скрывая раздражения. Свойство Конни всегда и все обо всех знать неизменно раздражало его. Это было нелогично — ведь он страшно хотел узнать…
— То, что в те времена — только ты не обижайся, старина, я ведь помню, что ты сопровождал ее повсюду в Ханое, — никто рангом ниже офицера не интересовал этих девчонок. Каждый занимает подобающее ему место, как я всегда тебе говорю. Выйти замуж за какого-то сержанта технической службы — как можно так опуститься?
— Ты знаешь, она же объявилась здесь с неделю назад. Когда увидела меня, сбежала, что вполне естественно. Ты никогда не испытываешь замешательства, а другие люди испытывают.
— Ну и что из этого? Да, Дейзи говорила мне. Ты хочешь сказать, что растерялся?
— Немного. Как-никак, неловкая ситуация. Я думаю, что ей стало любопытно после того, как она встретила тебя. Она… как бы это сказать… была смущена. У тебя железные нервы. Удивляюсь, как ты можешь быть таким бесчувственным.
Десмет спокойно пил кофе.
— У меня есть свои слабости, как и у всех, — но, когда я понимаю, насколько они глупы, я стараюсь избавиться от них. Солдат или генерал — все сейчас равны, разве не так? Посмотри на слабости других — вот мой девиз. Не демонстрируй свои. Ты не нальешь мне еще кофе? Да, — продолжал он. — Я повеселился, встретив эту маленькую Маркс, — забавная девчонка. Я немного пошутил с ней за рюмкой, спросил, почему бы ей не приехать сюда и не поучить некоторых наших жирных клиентов прыгать с парашютом так, чтобы у них душа не уходила в пятки. Я не знал, что она воспримет это так серьезно. Наверное, скучает по тем старым добрым временам, когда она была в каком-то смысле героиней.
— Черт возьми, Конни, — взорвался Лафорэ, — зачем ты сделал это, прекрасно зная, что я не приду от этого в восторг?
— Ну, Фрэнки, — притворно извинился Конни, — я совсем не собирался расстраивать тебя. Да будет тебе, братишка. Такой давний скандал… Эта маленькая бабенка смешала тебя с дерьмом однажды… ты сам мне говорил, да и слухи до меня доходили… только кому это интересно сейчас? Хватит уже. Нельзя же ездить по миру и бояться встретить кого-то. Посмотри на себя — уверенно идешь в гору. Как и я. Уважают ли нас? Несомненно. Несмотря на то что мы начинали с нуля? Вовсе нет. Благодаря этому скорее. Похваляемся ли мы теми временами, когда нам нечего было есть, кроме картошки? Не то чтобы похваляемся, но и не стыдимся этого тоже. Что сейчас представляет собой эта девчонка? Столько лет прошло, а все те же нарядные модные брючки и вздохи о старых добрых временах, когда можно было определить по погонам большого человека. Ты удивлен, зачем она приехала сюда? Попытка доказать, что ей не перевалило уже за сорок. Снова пережить молодость. Развлечься. Она дала мне свой адрес — вот, хочешь? — Он порылся в карманах и вытащил помятый конверт. — Он мне не нужен — у меня есть другая рыбка, чтобы пожарить. Будет твоей завтра, если захочешь. Упадет тебе в руки, как спелая слива. Ты должен попытаться, правда. Ты всегда был не слишком уверен в себе. Наставь рога этой голландской армии. — Десмет засмеялся своей веселой шутке и закончил завязывать галстук. — Ладно, мне пора идти. Я тебе говорил об этом «Пайпер Навахо»? Парень все еще колеблется. Я не выпускаю его из виду. Собираюсь будто невзначай появиться в Аахене, и если цена будет подходящей… а я уж постараюсь, чтобы так было… А?