Мой свекор — крепкий орешек. Компания, в первую очередь, его дело. Канизиус всего-навсего бухгалтер, руководитель-бюрократ. И больше никто.
Бизнес, как таковой, тем не менее скучен для моего мужа своей строгостью и сухостью. Так было всегда. Он не чувствовал себя униженным тем, что он обычный распорядитель, потому что так у него было меньше проблем и головной боли. Деньги для него просто инструмент, как молоток, которым забивают гвозди. Они не возбуждают его.
Он уехал в Англию, в привилегированное частное учебное заведение. Я иногда думала, не я ли обидела его чем-то… Знаете, я никогда не претендовала на то, чтобы понять его. По крайней мере, не целиком и полностью. Но я могу сказать вам, что вся его жизнь — это бесконечная погоня за тем, что могло бы доставить ему удовольствие. У него очень острая и тонкая восприимчивость. Время от времени он становится одержимым каким-то необузданным энтузиазмом к чему-либо. То, чем он увлекся, целиком и полностью поглощает его на три месяца, а потом от перенасыщения чувства притупляются, и он охладевает. Он сходит с ума то от какого-нибудь вида спорта, то от искусства, то с головой погружается в какие-то исследования, то заболевает горами или бог знает чем еще. Но никогда и ничто не может утолить его неуемную жажду. Знаете, для него все это не просто удовольствие. Он не вульгарный сластолюбец. Но я не знаю, чего ему не хватает. Как часто я сидела с ним на разных шоу и спектаклях и слушала его свирепое бормотание: «Как могут эти невежи сидеть здесь?» Что-то плохое или глупое, вычурное или фальшивое было для него позорным и унизительным, раздражало его. И как часто я сидела с ним где-нибудь на террасе, наблюдая за людьми, наслаждающимися самими собой, и слышала, как он бормочет с еще большим неистовством: «Как они делают это, на что они смотрят, что они чувствуют?» — он готов был с завистью кричать эти слова… А ведь он просто-напросто лишен чудесного дара быть счастливым. Он не может просто чувствовать. Да, в мире нет ничего совершенного.
— Мистер Канизиус сказал мне, что иногда он… э-э… проявляет интерес к женщинам, так сказать вышедшим из употребления их мужей… гм.
— Я не слишком доверяю наблюдениям досужих сплетников.
Некоторое время она размышляла о чем-то, явно борясь с собой, наконец решилась:
— Пойдемте, я вам кое-что покажу. Я хочу, чтобы вы убедились в том, что мне нечего скрывать и нечего стыдиться. Жан-Клод, конечно, не имеет склонности к криминалу, но некоторые пороки ему не чужды.
Пока они поднимались по лестнице, нигде не было видно ни намека на присутствие в доме слуг, или они заблаговременно расчистили им путь?
— А сколько у вас слуг?
— В доме четверо. Мажордом, он женат на машинистке из посольства Португалии. Повариха, моя горничная — они сестры — и уборщица.
— Кто-нибудь из них живет в доме?
— Нет. Все они живут в отдельном доме, который мы для них купили и обустроили там квартиры. Есть еще садовник, но он никогда не заходит в дом. А это моя спальня.
Здесь все было совершенно просто и обыкновенно: ни тебе кровати с пологом, принадлежавшей Наполеону, ни чего-нибудь в этом же роде. Женщина без лишних комментариев завела Ван дер Валька внутрь.
— Здесь моя ванная, — сообщила она невыразительно, хотя эта комната стоила того, чтобы посмотреть на нее.
Она была вдвое больше, чем спальня, и вообще, должно быть, это была самая большая комната во всем огромном доме. Одну длинную стену полностью занимал гардероб с раздвижными дверями, отделанными зеленым мрамором, — он так и не смог понять, насколько толст его слой. Пол был облицован кремово-желтым мрамором с темно-красными густыми вкраплениями. Комната оказалась удивительно теплой: он внезапно наклонился и приложил ладонь к полу — да, так и есть, электрический обогрев. Сама ванна представляла собой утопленный в пол небольшой бассейн. Что ж… здесь вполне можно было плавать — он был размером три на пять метров и тоже из мрамора, но только белого. С одной стороны — ступеньки, на каждом конце — фонтаны, один из них был сделан в виде громадного валуна, а может, нескольких валунов — ему было не очень хорошо видно. Он не смог узнать, что это за порода и откуда подается вода — она просто с мелодичным нежным журчанием обтекала камень, грубый, покрытый трещинами, шероховатый, он казался очень и очень старым. Это был своеобразный садик, переполненный мхами, папоротниками и бог знает какими еще растениями, возможно южноамериканскими орхидеями или какими-то другими экзотическими представителями флоры.
Другой фонтан был выполнен из тусклой, покрытой зеленым налетом бронзы — тоненькая обнаженная фигурка Психеи. Миссис Маршал, должно быть, повернула какой-то невидимый кран — две водяные струйки прозрачно-серебристым легким султанчиком хлынули из поднятых рук статуи; она словно разбрасывала вокруг брызги не то света, не то тепла — он не знал, как объяснить себе свои же ощущения от этого зрелища.
В дальнем конце комнаты растянулась целая колонна изящных, грациозных фигур — там было так много статуй, что он даже не попытался рассмотреть каждую из них. Сверху на них падал нежный розовый свет, такой дарит просыпающейся земле рассветное солнце.
От всего этого великолепия и от охватившего его восхищения у него перехватило дух.
— Чем больше вижу, тем больше изумляюсь, — сердито пробормотал он.
— Это делало мужа счастливым рекордно долгое время, — сухо прокомментировала хозяйка. — Что же вы не спрашиваете, сколько это стоит? — злобно осведомилась она.
— Если это не имело значения для него, то для меня тем более.
— За такое отношение вам полагается награда.
Спальня Жан-Клода примыкала к ванной комнате с другого конца. По ней сказать о хозяине было совершенно нечего; как и у его жены, она была современной, чистенькой, лишенной какой бы то ни было экстравагантности. Здесь было множество вещей: предметы одежды, расчески, запонки — обыкновенные и дорогие, он явно оставил все это без сожаления. Он хотел, чтобы у него были разные запонки — с настоящим черным жемчугом или с обыкновенным агатом, но они не значили для него ничего, они были для него простыми, обычными вещами. По-настоящему его интересовало лишь то, что нельзя было купить, как, например, гармонию с самим собой или зеленый дрезденский бриллиант.
Все здесь было обыкновенным — прекрасная библиотека, Матисс, несколько хороших сигар, превосходная коллекция записей Бетховена, несколько книг в великолепных сафьяновых переплетах — приобрести хотя бы одну из них для человека обыкновенного, вроде Ван дер Валька, было бы пределом мечтаний. Пожалуй, все-таки обстановка в этой комнате была несколько патетичной.
— Он проводил много времени дома?
— Да. Порой бывало так, что две недели он каждый вечер куда-нибудь уходил, а следующие две все вечера безвылазно просиживал дома. Ему нравилось здесь, ему нравилось, когда здесь находилась я. Это может показаться несколько своеобразным, что он был так привязан к собственной жене. Без гордости скажу, что я была единственной женщиной, которая что-либо значила для него.
— В последние дни, может быть, недели перед тем, как он ушел, было ли в его поведении что-то, что напрягало вас, казалось необычным?
— Нет. Он просто ушел. Молча. Никаких сцен, никаких резких слов, никаких намеков. Он был совершенно таким же, как всегда, но только в одно прекрасное утро его здесь не оказалось. Он ничего не забрал с собой. Для него вещи перестали иметь значение с тех пор, как он получил неограниченный доступ к неограниченным деньгам и он получил возможность купить все, что ему заблагорассудится, вплоть до другой подобной ванной комнаты.
— Один глупый, вероятно, даже грубый вопрос, но я должен его задать. Вы когда-нибудь изменяли ему?
— Нет. Я, как ни странно, в подобных вещах совершенная испанка.
— Благодарю вас.
— Если по домофону вы назовете ваше имя, этот дом открыт для вас в любое время.
— Еще раз спасибо. Могу я узнать, как вас зовут?
— Анн-Мари.
Ван дер Вальк снова вернулся в самый центр города. В данный момент этот суетливый муравейник не интересовал его совершенно. Яркий дневной свет начинал потихоньку тускнеть. Стоило на дорогах города зажечься зеленому сигналу светофора, как невероятная толпа велосипедистов срывалась с места в карьер, поражая гостей Амстердама своей стремительностью и безрассудством. Он же не обращал на это чудесное зрелище никакого внимания.
Профессиональный опыт действовать согласно приказам привел его к дверям отеля «Полен» ровно в пять тридцать, несмотря на безумных велосипедистов, запрудивших улицы города. Узнать мисс Крамер для него особого труда не составило: невысокая женщина лет пятидесяти, в твидовом костюме, с густыми, начинавшими седеть, красивыми волосами стояла прямо в дверном проеме, сжимая в руках огромных размеров секретарскую сумку и пакет, в который был сложен дождевик, сменная обувь, вязанье и полуфабрикаты, предназначенные для предстоящего ужина.
— Что будете пить?
— Можно немного виски?
Что ж, это ему нравится — здоровая, нормальная женщина без особых причуд.
— Два виски, пожалуйста. Итак, цель нашей встречи вам известна.
— Да. Я все думала, думала, но так и не смогла припомнить ничего необычного. Он был такой же, как всегда, никаких отклонений. А всегда он был спокойный и вежливый… ну, не из тех людей, с которыми очень трудно найти общий язык.
— Он был разговорчивым человеком? Я имею в виду, что некоторые любят небольшие перерывы в процессе рабочего дня, чтобы поболтать о том, где они были, кого видели и как себя чувствуют. С вами он был открытым или сдержанным?
— В целом он был довольно сдержанным человеком, но со мной разговаривал — это не было просто бормотание ни о чем, я имею в виду, что он упоминал конкретные события и конкретных людей. Нет, он не слишком много болтал о делах других людей; только лишь для того, чтобы быть приятным и ненавязчивым собеседником.
— Вы помните все, о чем говорили с ним в последний день? Имена, события, книги, спектакли?