За аркой располагался мощенный еще в восемнадцатом веке внутренний двор, где в изобилии были припаркованы радиофургоны и служебные автомобили, а также чинные черные «пежо», принадлежавшие господам офицерам. В задней части внутреннего двора стояло большое здание с безобразной, холодной двойной лестницей, на которой пострадало уже немало полицейских ног. Ван дер Вальк, оглядевшись вокруг профессиональным взглядом, решил, что здесь все даже более претенциозно, чем Принсенграхт в Амстердаме, но гораздо забавнее. Верный путь был указан ему добродушным, веселым китайцем, который прослужил в полиции уже тридцать лет, но, как ни странно, не умудрился заработать язву желудка. Молодой агент в холле небезуспешно изображал манеры своего начальника перед двумя хохочущими школьниками — видимо, ему что-то было от них нужно. Переодетый в штатское сыщик перетаскивал охапку папок с документами из комнаты номер 34 в комнату номер 37, старательно насвистывая при этом известную шансонетку — получалось у него просто здорово. Никто не обращал на него особого внимания. «Совсем как дома, — подумал Ван дер Вальк, — и ни один занюханный старикашка «какой-нибудь там начальник» не высунет нос из своего кабинета, чтобы повозмущаться легкомысленностью обстановки».
Комиссар Воллек был похож на старого серого волка. Его лицо, его голос и все его движения были, как описал его китаец, словно из шелка с собольим мехом. Ван дер Вальку он понравился с первого взгляда. У него были манеры кардинала и тонкие, чувствительные, осторожные руки. Ему бы сидеть за отделанным испанской кожей и позолотой столом в кабинете, стены которого увешаны полотнами Рубенса, но таких вещей днем с огнем не найдешь ни в одном полицейском управлении мира.
— Сигарету?
— Благодарю.
— Я понимаю, что для вас это не так просто. Но может быть, вы смогли бы рассказать мне всю вашу историю.
И Ван дер Вальк рассказал, не упустив ни одной детали.
— Да. Король страны дождя. Хотелось бы знать, что он там делал, — мне кажется, Париж более подходящее для него место.
— Старый джентльмен, его отец, как я слышал, настоящий тиран. Может быть, он слишком давил на него.
— Не совсем ясна в этой истории роль его жены.
— Не совсем ясна вообще вся эта история. К счастью, мы вовлечены в нее не для того, чтобы что-то понять. Теперь не остается ничего, кроме как известить заинтересованных лиц о случившемся и выразить свои соболезнования. За все время, что я занимаюсь этим делом, я не сумел раздобыть ни одного факта, который помог бы мне понять, что же происходит. Меня послали в погоню за этим гусем лишь потому, что они боялись или подозревали, что может произойти что-то серьезное, но о причинах, в связи с которыми они испытывали страх, мне не сообщили и, похоже, не собирались. Так что теперь я должен вернуться и сказать им, что я его нашел и что он мертв, а обстоятельства, при которых я его обнаружил, говорят о том, что он совершил самоубийство, панически опасаясь того, что я могу его найти.
— Я не понимаю, почему они так засуетились, задумчиво проговорил Воллек, — главной причиной, о которой они вам дали понять, насколько я понимаю, была якобы его невменяемость и безответственность и что он может начать сорить деньгами. Очевидно, что деньгами он не сорил. Но даже если бы это было и так, при таком количестве денег его траты, пусть даже самые абсурдные, были бы каплей в море. К тому же он не собирался скрываться очень долгое время. Так к чему такая спешка? Почему просто не заявить о том, что он пропал, и ждать, пока его где-нибудь найдут?
— Я тоже размышлял над этим. Его жена вела себя так, словно она совсем не хотела, чтобы я его нашел. Вполне возможно, что, когда история дошла бы до ушей старого Маршала, он издал бы категоричный приказ о том, что его ненаглядный сынок должен быть немедленно найден и водворен домой как можно скорее.
— Я думаю, что мы все-таки должны раскрыть эту тайну, — медленно произнес Воллек. — Французский гражданин умер при невыясненных обстоятельствах на французской земле. А это означает, что я ответственен за все, что может произойти дальше. Будет лучше, если я позвоню в Париж. Старый джентльмен, похоже, из тех людей, которые еще нас переживут. Возможно, будет лучше, если вы известите о случившемся немцев, с которыми вы связывались в Кельне, и, конечно, его жену. Оба тела необходимо опознать. Если хотите, можете воспользоваться моим телефоном. — И он подтолкнул аппарат к Ван дер Вальку.
— Да, конечно.
Он позвонил в Амстердам. Португалец-мажордом ужасно сожалел и извинялся, но он не видел Анн-Мари с тех пор, как она уехала, и не получал от нее никаких известий. Это было странно, но с тех пор, как она покинула Инсбрук, она словно испарилась. Он позвонил Канизиусу. Личный секретарь сожалел столь же ужасно, как и мажордом, но был вынужден сообщить, что мистер Канизиус, к несчастью, уехал, его нет в городе. Но они будут с ним связываться как раз сегодня — что ему передать?
— Ничего. Попросите его оставить номер, по которому я смог бы с ним связаться. Это чрезвычайно важно и срочно.
Да, они так и сделают. Не затруднит ли мистера Ван дер Валька перезвонить в семнадцать тридцать?
— Да, конечно, спасибо.
— Полицейское управление, Кельн. Герра Штосселя. Пожалуйста… Хайнц? Ван дер Вальк. Я в Страсбурге. Боюсь, что дело закрыто. Они оба мертвы. Двойное самоубийство. Ты должен сообщить отцу и привезти его сюда. Кабинет комиссара Воллека, полицейское управление Страсбурга. Да, сегодня — чем раньше мы все сделаем, тем лучше.
— Я все устрою, — невозмутимо ответствовал Штоссель. — Задал ты мне работенку. Здесь твоя миссис Маршал. Странная вещь. Она приехала сюда сегодня утром. Сказала, что хочет повидаться с родителями девушки. Говорила, что надо убедить девушку вернуться домой, как только она найдется, и так далее. Я ответил, что жду от тебя вестей. И что не стоит совершать поспешных и опрометчивых поступков.
— Какое впечатление она на тебя произвела?
— Она довольно навязчива и эмоциональна. Хуже того, она стоит здесь, сказала, что будет ждать, пока я не поговорю с тобой.
— Извини, Хайнц. Будет лучше, если ты привезешь сюда и ее. Ей надо опознать тело мужа и уладить все обычные формальности — похороны и прочее.
— Минутку, я взгляну на карту. Франкфурт… м-м-м… Карлшрюге… Похоже, что дорога займет у нас часа четыре. Жди нас к шести.
— Прекрасно. Договорились.
Мистер Воллек мягко закивал.
— Нам не мешало бы пообедать, — сказал он. — Возможно, вы захотите вернуться сюда позже.
— Мне что-то не очень хочется есть.
— Не спорьте, сейчас самое время. Вы знаете наш город? — покровительственно поинтересовался он. — Кажется, молодые люди говорят что-то вроде: из-за смерти не стоит жертвовать обедом — или как-то так. Я дам вам адрес одного неплохого местечка. Я бы с удовольствием присоединился к вам, но боюсь, что у меня есть несколько неотложных дел. Закажите у них печень — это блюдо сезона.
Этот пожилой мальчик был абсолютно прав: к чему нарушать привычное течение жизни? Он не терял ничего, кроме рутинных занятий, к тому же не самых приятных. Все административные проблемы француз вполне мог решить самостоятельно. Хайнц Штоссель, в силу странного стечения обстоятельств, был вынужден сделать самую тяжелую работу — сообщить плохие новости. Лейтенант жандармерии в Саверни заполняет стандартные формы, мистер Воллек в Страсбурге обязан позаботиться о том, чтобы не возникло никаких последствий случившегося, Хайнцу к тому же предстоит проделать довольно тяжелый путь из Кельна до Страсбурга, а ему оставалось самое приятное — бездельничать. Но он не мог понять, отчего же тогда он чувствует себя так напряженно и неспокойно. Он может пойти, заказать себе отличную еду и хорошую выпивку, но мозг сверлила неприятная мысль, что все это он должен будет внести в свой список расходов, потом предоставить его в полицейское управление Амстердама, а оттуда его перешлют Канизиусу, который, скорее всего, является душеприказчиком погибшего Жан-Клода. Да нет, зачем об этом думать и терзать себя этими нелепыми мыслями? Не стоит.
В ресторане подавали отличную, свежайшую гусиную печень. Она была приготовлена очень просто — нарезана тонкими кусочками и обжарена в масле. С печенью подали ранет; яблоки тоже были тонко порезаны и отварены в белом вине. Ван дер Вальк прочитал газету, выпил бутылку шампанского и, к своему стыду, обнаружил, что это значительно улучшило его настроение. Арлетт полностью одобрила бы его поведение. «Какой смысл, — спросила бы она с тем же самым выражением, что и комиссар Воллек, — сидеть и мрачно жевать жалкий бутерброд с ветчиной, просто потому, что ты огорчен случившимся самоубийством? Нет в этом никакого смысла».
— Хорошо пообедали? — вежливо осведомился Воллек. Он сидел на том же месте, где оставил его Ван дер Вальк, в той же самой позе. Он успел вытряхнуть свою пепельницу и проветрить кабинет.
— Просто замечательно. Главное, никакой ветчины. Оказывается, я устал от нее сильнее, чем мне казалось.
— Могу вас понять. Вы были слегка выбиты из своей колеи, не так ли? Миллионеры совсем не такие люди, как простые смертные, правда? Довольно непростая категория. К тому же вам были даны нелепые инструкции. Ничего не понятно и никакой определенности. Не было совершено никакого преступления, хотя все говорило за это, тогда почему такая паника — никто точно не знал, чего именно добивался мистер Маршал. Мне приходилось попадать в подобную ситуацию. Если случится что-нибудь плохое, они могут высказать свое неудовольствие по поводу действий нанятого ими офицера полиции. Они скажут, что он неправильно понял, а следовательно, неправильно выполнил их указания.
Ван дер Вальку удалось улыбнуться, хотя и кривовато, в первый раз за этот день.
— Да уж, и, кажется, я могу кое-что добавить к этой картине. Я позвонил моему коллеге в Париж, который довольно хорошо осведомлен о ситуации в финансовых кругах. Спросите его о том, кто есть кто в семье Ротшильд, и он без запинки выложит вам всю их подноготную. Я попросил его рассказать мне о Маршале. Он знает о нем практически все. Так вот он сказал мне, что Маршал привлекательный и очень способный человек, но он явно не владеет ситуацией в компании, находится, так сказать, на периферии дел. Абсолютно точно, что его смерть ничего не изменит в бизнесе, в положении дел в компании и не станет для нее серьезным ударом. Я спросил его, может быть, имеет значение то, что Маршал совершил самоубийство, и это может повлиять на что-то, но, кажется, он считает, что нет.