— Мне сказали — Марсель.
— Я звоню из Марселя — ошибка не велика.
Он мог с таким же успехом сказать «Марсель», как и «Амстердам»! Но это было место, о котором они слышали. Он так сжимал телефонную трубку, что у него заболела рука. Он глубоко вдохнул, немного разжал пальцы и подумал: погибать так погибать.
Голос в трубке назвал имя, тихо, но различимо даже по телефону.
— Мой генерал, — произнес Ван дер Вальк и проглотил подступивший к горлу ком.
— Да? — Было давно известно, что этот человек не терпел кретинов, но настолько владел собой, что не показывал раздражения, даже разговаривая по телефону со слабоумными.
— Вам известны мои полномочия. — Он вдруг забыл, что хотел сказать. Будь неладен этот ром.
— Полагаю, что это вопрос жизни и смерти. — Он произнес это так, словно с разными истеричными людишками из Амстердама ему приходилось сталкиваться ежедневно.
— Только смерти.
— Я слушаю.
— Я не сомневаюсь в том, что вы знаете всех офицеров, которые находятся или находились под вашим командованием.
— Я тоже не сомневаюсь. Кто вас интересует?
— Лейтенант Лафорэ, северо-западное оперативное соединение, Ханой, март 1954 года.
На мгновение воцарилось ледяное молчание.
— Лафорэ вы, кажется, сказали.
— Да.
Пауза длилась не более двух секунд, которые показались бы лыжнику, мчащемуся с горы, чертовски долгими.
— Сожалею, но ничем не могу вам помочь.
Ван дер Вальк снова стиснул трубку:
— Да нет, мой генерал, можете.
— Что дает вам право усомниться в моих словах?
— Женщина по имени Эстер Маркс, которую нашли убитой три дня назад и чью смерть расследует мой отдел.
— Пришлите письменный запрос. Я рассмотрю его лично.
— Нет, мой генерал. Письменные запросы никогда не рассматриваются, особенно такие, как этот.
— А вы пробовали? — Унылый вопрос.
— Пробовал. — Унылый ответ.
— Послушайте, — произнес голос, очень медленно и очень холодно. — Я не могу разговаривать с вами… вы понимаете это?
— Да, понимаю.
На этот раз молчание длилось полных пятнадцать секунд, на протяжении которых пятнадцать литров пота медленно сползло по спине Ван дер Валька с лопаток к брючному ремню.
— Откуда вы звоните?
— Из Марселя.
— Очень хорошо. Слушайте внимательно. Направляйтесь в юридический отдел. Спросите полковника Вуазена. Вам дадут заполнить анкету. Вы напишете свою фамилию и должность, что будет проверено. А потом вы напишете, что я с вами разговаривал. Это все. Не приходите сюда. Я не приму вас.
В трубке все стихло. Ван дер Вальк остался стоять дрожа.
— Вы закончили разговор, Марсель? — спросил безразличный голос.
— Да, спасибо, — сказал он и нетвердой походкой пошел к выходу.
— Вы звонили по междугородной связи? — спросил бармен. — Вам придется подождать немного, пока мы узнаем стоимость разговора. Вам повторить?
— Сами пейте, — сказал Ван дер Вальк, отирая бледный влажный лоб, — но дайте мне еще пару жетонов. У меня местный звонок.
Военный округ Марселя был забит призывниками-остготами.
— Юридический отдел? Какой юридический отдел?
— Тот самый, который скоро будет готовить ваш трибунал.
— А, вы имеете в виду юридический отдел? Он в Клермон-Ферране.
— Спасибо. Только скажите, как мне связаться с Иностранным легионом.
— О, вы можете сделать это в Клермон-Ферране. Или здесь, разумеется, — с готовностью прозвучало в ответ.
— Это полиция, — взревел Ван дер Вальк. — Шутить будете с девочками, когда вернетесь в свою деревню.
— Нет-нет, это правда в Клермон-Ферране. Там находится все юго-западное командование.
Теперь он никак не мог вспомнить номер телефона Жан-Мишеля, хотя знал его наизусть.
— Алло.
— Слушаю.
— Все закрутилось быстро. Слишком быстро. Я усталый пожилой человек.
— Этот старый несносный Мари помог тебе хоть в чем-то?
— Невероятно. Я нырнул за шестипенсовиком, а натолкнулся на римскую галеру… или какую-то еще затонувшую чертову штуковину, тем не менее она метров восемьдесят длиной и полна трупов.
— Похоже, что ты слегка пьян.
— Больше, чем слегка…
— Мило, — произнес сочувственно Жан-Мишель. — И что собираешься делать?
— Еду в Клермон-Ферран.
— Боги, да ты в себе ли?
— Нет, я совершенно серьезно. По здравом размышлении, как ты думаешь, я смог бы там переночевать?
— Думаю, да. Тебе нужен твой чемодан? Ничего сложного, я могу прислать его туда. Оставлю для тебя в камере хранения.
— Но ты должен извиниться от моего имени перед Клаудин.
— Нет-нет, она будет довольна, услышав о затонувшей галере. Но позволь спросить тебя напрямик — ты направишься в джунгли вечером, а что ты делаешь сейчас?
— Собираюсь съесть чертовски большой обед. После чего, вероятно, пойду в кино. Дождь льет и льет, проклятый. Потом добреду до одного из тех отелей, которые снимают на полчаса, и завалюсь спать.
— А потом последует чертовски большой ужин. Послушай, мы с Клаудин приедем и поужинаем все вместе, а ты расскажешь о галере, если это, конечно, не государственная тайна. Мне любопытно узнать о старине Мари; он коварен, как рысь… и мы отвезем тебя к поезду и отправим. И твой чемодан — тоже.
— Ради бога, только напомните мне, чтобы я не забыл купить копченого гуся.
— Встретимся в семь на Сэркоф… вели хозяину борделя разбудить тебя.
— Понял.
Теперь чертовски большой обед.
— Можно найти здесь где-нибудь местечко, чтобы поспать пару часов, или проститутки все оккупировали?
— Благодарю вас. — Бармен убрал в карман щедрые чаевые. — Я все улажу с проститутками. Вы американец? Знаю, вы журналист.
Глава 14
Он плотно пообедал. Съел барабульку, печень которой подали отдельно на кусочке жареного хлеба, потом деликатес, поджаренный на гриле, — все это были рыбные блюда, но ведь он же находился в Марселе. Пришлось выложить за это немалую сумму и отнести ее к непредвиденным расходам.
Он почувствовал себя несравненно лучше, и ему захотелось выкурить большую сигару. Все имевшиеся здесь сигары оказались недостаточно большими, и ему пришлось отправить мальчишку за кубинской. Какая потеря чувства собственного достоинства, подумал он, пристально рассматривая массивную чашу для пунша, запертую в отвратительном алюминиевом ящике, подобно тому как он сам был заперт в аэроплане. Он достал чашу, скорее из сожаления, чем из жажды наслаждения.
— Что-то не так? — тревожно спросил метрдотель. Но он не хотел задевать их чувства.
Получив сигару, Ван дер Вальк погрузился в размышления. Он был убежден теперь, что, попав в некое магнитное поле, приближается к какой-то трагедии. Не к драме, тут не было ничего драматического. Эстер Маркс имела отношение к одному солдату, и он знал теперь его имя, и знал, что было что-то такое связано с этим солдатом, услышав о чем генералы застыли на месте. А сам он… был самым маленьким из актеров, исполнявших эпизодические роли, с незначительной репликой в последнем акте. Поскольку первый акт, безусловно, был сыгран в Дьенбьенфу. Кульминацией второго стала смерть Эстер. Ван дер Вальк был задействован только в последнем акте, но не исключено, что он выбран в качестве именно того маленького подшипника, с помощью которого тяжело крутились колеса, и что в ближайшем будущем следовало ожидать трагедии, которую он не в силах предотвратить.
Прихватив сигару, он направился в отель, который для него подыскали, потому что теперь ему нестерпимо хотелось лишь одного — спать. Все проститутки, только что вставшие с постелей, были свежими и кокетливыми.
— Только посмотрите на него, — хихикали они, увидев его огромную сигару.
— Потом, девочки, потом. — Он чувствовал себя словно какой-то барон, осматривающий последнюю партию судомоек. Ну и ну, относить расход за получасовые отели на казенный счет — начальнику контрольно-финансового управления вряд ли это понравится.
Он проснулся, когда начало темнеть. Марсельцы спешили по домам. Водители производили адский шум, пользуясь запрещенными гудками, и высовывались из окон, чтобы обругать друг друга. Ох уж эти французы! Как это сказал министр… «лучшее и худшее»… что-то вроде этого. Он был недалек от истины. И в отношении войны то же самое: их самые эффектные и драматические победы чередовались с катастрофами, такими нелепыми, что немыслимо было представить их где-то еще. Французы делали из них культ, равнодушно относясь к битвам, которые легко могли закончиться как победой, так и поражением, Ваграм или Ватерлоо — какая разница? Но они просто лелеяли свои беды: Агинкорт или Павию. В Дьенбьенфу соединились слава величественного боевого подвига, совершенного в немыслимых обстоятельствах (вроде переправы через Березину) и страшное поражение. Что же произошло там с лихим молодым лейтенантом Лафорэ, который писал стихи? Услышит ли он правду от генерала Вуазена? Какого-то военного педанта, без сомнения, адвоката в форме и при медалях, который на листке пыльной пожелтевшей бумаги мог низвести любую драму до уровня обычного события? Это было, подумал Ван дер Вальк с налетом грусти, вполне вероятно.
В Клермон-Ферране шел снег, хотя декабрь еще не наступил. Ван дер Вальк никогда еще не бывал в Оверне. Высокое плато, глубокомысленно сказал он самому себе, спасибо Господу и Арлетт за крепкие ботинки и лишний пуловер. Центральный французский массив, огромное древнее плоскогорье потухших вулканов, голые конусообразные вершины, раскаленные летом и кишащие волками зимой. Несомненно, он узнал бы все это от Рут.
Удручающее желтое небо и темно-серая слякоть под ногами вполне соответствовали его задаче. Нужно было проделать некоторую детективную работу, чтобы разыскать этот юридический отдел. Как во всех французских провинциальных городах, здесь были узкие проходы между высокими глухими стенами, серые фасады с закрытыми ставнями, чудовищные здания в отвратительном мрачном стиле середины девятнадцатого века. Юридический отдел, без сомнения полный начальников военной полиции, военных прокуроров и один Господь знает, каких еще стервятников, размещался в одном из этих зданий, которое могло оказаться лицейским корпусом 1880-х годов и носить имя Альфонса Доде или Проспера Мериме. Но вахтер неожиданно оказался человеком необыкновенной учтивости, что тоже встретишь только во Франции.