Елисей уткнулся к ней в плечо, и Фросе на мгновенье показалось, что пахнет он молоком и потерянным детством.
Следующее утро было наполнено бесполезной суетой. Ефросинья ни на чём не могла сосредоточиться. Брала в руки одну вещь и тут же откладывала. Умный стол уже трижды подогревал кофе.
— Уважаемая супруга! Успокойся! — Марго уже час наблюдала, как обычно собранная жена мечется по квартире. — Давай я приготовлю тебе успокаивающий сбор. У меня для этих целей даже собственноручно собранные и ферментированные травки есть.
— Ты же говорила, что у них накопительный эффект? — Ефросинья плюхнулась на барный стул, глотнула кофе и скривилась. — Дрянь. К тому же холодная.
Напиток полетел в раковину, а кружка в очиститель.
— А я в термос тебе то же налью, вот и накопится к обеду. Или что посильнее дать? — спросила она, с тревогой глядя, как подруга трёт ладонями лицо — явный признак беспокойства и смятения.
— Давай лучше чай, к Хулуду успокоительные, мне трезвая голова нужна. Слушай, а вдруг всё отменят, или отправят не туда, или сфера забарахлит? Все же тысяча лет — самая крайняя дата.
— Боишься? — Марго ободряюще сжала Фросину руку.
— Да, — честно ответила та.
— Это нормально, разумные должны бояться. — И в шутку добавила: — Ну а если застрянешь, дай знать.
Фрося на минуту задумалась. Она любила подобные задачки для ума. Мгновенье, и она щелкнула пальцами, находя решение.
— Ок. Договорились, — улыбаясь во всю ширь, произнесла она. — В Муроме есть музей древнерусской культуры, некогда Спасо-Преображенский мужской монастырь. Если задержусь, черкану тебе записочку: мол, жива, здорова, лови привет.
Марго расхохоталась.
— И не стыдно тебе на монастырских стенах всякие глупости писать?
Фрося наклонилась к ней и тихо произнесла:
— Ты не представляешь, всю студенческую бытность мечтала. И вообще, почему аборигенам можно, а мне нет?
В ЗАА «Сфера» было малолюдно, строго и лаконично. Весь дизайн интерьера говорил о серьезности и дороговизне предприятия.
Туристку Ефосинью Багрянцеву первым делом отправили сдавать анализы, потом проводили в ионный душ, выдали специальный черный самоочищающийся термокостюм. Извлекли и убрали в сейф индикационный чип и личные вещи. Провели вводный инструктаж. Выдали увесистый браслет.
— Закрепите на руке, только когда скажем, — выдал указание один из операторов.
В зале отправки стояла приборная панель у одной стены, два отражателя у боковых стен, и огромный круг, выложенный чем-то черным, посредине пола.
— Встаньте в центр круга, — распорядился второй оператор.
Ефросинья встала.
— Наденьте и сдавите до щелчка браслет.
Надела. Браслет щелкнул, словно выстрелил.
— На счет пять глубоко вдохните и закройте глаза. Приятного путешествия.
Фрося закрыла глаза. А когда она их распахнула, перед ней шумел своей листвой дуб-хранитель с вбитыми в ствол кабаньими клыками…
— Так, у нас есть два часа свободного времени, потом возвращаем птичку домой, и свободны, — довольным тоном произнес первый оператор.
— Да, люблю свою работу, — ответил второй потягиваясь. — Пойдём в видеозал, там новый фильм для сотрудников загрузили.
Коллеги ушли и потому не видели того момента, когда стал бледнеть, а после и вовсе исчез с наблюдательного экрана маячок сферы. Вызубрив инструкции для туристов, они, тем не менее, совершенно не помнили внутреннее корпоративное правило: «Операторам запрещено покидать помещение отправки до полного окончания сеанса».
Стоит ли говорить, что если бы они заметили нестабильность сферы на начальном этапе, то Ефросинью Багрянцеву, профессора историко-антропологических наук, тридцати восьми лет отроду, удалось бы спасти.
Praeteritum XI
«Он же вскоре исцеление получи и поят ю в жену себе. Таковою же виною бысть Феврония княгини.
Приидоста же во отчину свою, град Муром, и живяста во всяком благочестии, ничто же от божиих заповедей преступающе».
«Повесть о Петре и Февронии Муромских»
Ефросинья с восхищением рассматривала ткань, привезенную Юрием. Плотный переливчатый красный шелк на платье. Узорный в мелкий ромбик, синий шелк на канты. Тонкий, просвечивающийся, словно паутина, белый шелк на плат. И лён, мягкий, как облако, на нижнюю рубаху.
— Передай Давиду Юрьевичу от меня поклон и большое спасибо, — поблагодарила она Юрия.
Десятник усмехнулся в усы, поклонился, да уехал, а Фрося с Реткой принялись кроить. Несколько часов ушло на то, чтобы всё вырезать и сметать. А после со словами «Нам отец Никон наказ дал помочь с уроком» пришли две монахини и забрали часть работы.
Через несколько часов беспрерывного шитья Ефросинья устала и отпустила Ретку погулять. Оставшись одна, она с удовольствием и до хруста в позвонках потянулась, раздумывая чем бы себя занять, как вдруг дверь в комнату отворилась, и на пороге возникла пожилая женщина: высокая, статная, красивая. Притом красивая именно по меркам будущего. Ефросинья уже успела отметить, что люди, её окружавшие, были далеки от идеала. Все рябые, веснушчатые, со следами ран и перенесенных болезней, многие без зубов или с обвисшей половиной лица. С выгоревшими на солнце волосами, с обветренными губами и сутулой спиной. Однако эта женщина не растеряла с возрастом своей стати и грации. На ней было надето темно-синее платье из очень тонкой шерсти и черный шелковый платок. Сзади стояли еще две дамы в одежде из неокрашенной серой шерсти, но тоже очень хорошей выделки.
Незнакомка несколько долгих мгновений рассматривала Фросю, потом удовлетворенно кивнула.
— Ты не крестьянка из Ласково, — замечание прозвучало как утверждение.
— Нет, — Фросе стало крайне любопытно, кто это к ней пожаловал накануне свадьбы.
— Врачевать откуда умеешь?
— Отец лекарем был, — помедлила и добавила: — Я мало что из этого знаю. Азы.
— Однако не умеючи, ты сначала пасынка моего вылечила, а потом и сына.
Ефросинья сильно постаралась, чтобы та гамма удивления, что сейчас завернулась в рог внутри, не выказала себя на лице. «Мама Давида? Мачеха Юрия? Очень интересно! А ведь сотник ничего о семье не рассказывал».
Отчасти скрыть накатившие эмоции помог короткий вежливый поклон.
— Здесь мне повезло. Я предположила, что это могло быть. Предположение оказалось верным и у меня имелись ингредиенты для лечения.
— Да, я слышала, — губы сжались в косую усмешку, — мёд и молитвы.
— Не только, — скривилась Ефросинья. — Мёд и молитвы хороши в дополнение к нормальным лекарствам.
Матушка Давида улыбнулась, прикрыв рот белой ладонью.
— Вот теперь я точно уверена, что ты родственница отца Никона. Мало того, что внешне похожи. Так ещё на язык оба колкие.
Ефросинью такое предположение несколько удивило.
— Мы не родственники.
— Правда? — Женщина, казалось, была озадачена. — Тогда почему он сделал тебя своей крёстной дочерью? Дал приданное, да такое, что не каждый боярин себе позволит, к тому же, согласно сговору, твоя часть — это деревня Герасимка в семи верстах от Мурома, с мельницей и мастерскими. Я, безусловно, рада, что мой сын наконец твердо решил жениться и, как оказалось, настолько выгодно. Но меня беспокоят все те слухи и тайны, что вокруг тебя витают.
Первое мгновение Фрося решила, что ей послышалось или что она перевела сказанное неправильно, а потом пришло понимание. Ярость кипятком опалила нервы. Вот значит как! Брачный договор, приданное и собственное имущество. За дорого её, однако, купили. Пришлось закрыть глаза и выдохнуть. Не здесь, не сейчас и не при этой женщине спускать с цепи свою злость.
— Я не местная. Вокруг чужаков всегда полно слухов, — ответила она, тем не менее, спокойно.
— Это верно, — как-то грустно отозвалась женщина. — Что ж, вижу, что они по большей части надуманные. Ты грамотная?
— Да. Русский и латынь знаю.
Собеседница изумленно подняла бровь.
— А греческий?
Фрося смутилась.
— Очень плохо, к сожалению. Как-то не надо было.
На лице гостьи отразилась потрясающая гамма эмоций. От удивления до неверия. Она протянула руку к одной из дам, и та ей вложила небольшую книгу.
— Взгляни.
Фрося с трепетом взяла в руки томик, раскрыла и в изумлении прочла:
— «Мази госпожи Зои-Царицы[26]». Не может быть! — воскликнула она в восхищении. До её времени об этом медицинском трактате дошли лишь противоречивые слухи и фотографии, сделанные с кинопленки из Флорентийской библиотеки.
Ефросинья раскрыла посредине и снова прочла:
— «Об умеренности в пище, питье, сне и бодрствовании». Удивительно, — она погладила пальцами страницу. — А правда, что это Евпраксия Мстиславна написала?
— Кто ж ещё?! — усмехнулась родительница Давида. — А греческий твой и вправду ужасен. Нельзя так. Пусть тебе эта книга от меня подарком будет. Отчего-то мне кажется, она тебе лепше сундуков с шелком.
— Спасибо. Так и есть, — Фрося прижала к себе сокровище. — Мне даже нечем отблагодарить в ответ.
Женщина мягко улыбнулась.
— Будь хорошей женой сыну моему. Ведь не зря же говорят «замужем». Когда за мужчиной стоит женщина и прикрывает ему спину, он это кожей чувствует, потому и отступать ему некуда. И ещё, можешь называть меня мать Фотинья. Я после смерти супруга своего, князя Юрия Владимировича, постриглась в монахини, и теперь занимаюсь переписыванием книг при Свято-Троицком монастыре…
Услышанное понялось не сразу, а когда смысл сказанного достиг-таки мозга, в ушах раздается хлопок, и на несколько долгих мгновений комната наполнилась тишиной и звоном. Гостья ещё что-то рассказывала, но вокруг Ефросиньи царил пузырь безмолвия. В мыслях яркими цветами распускались воспоминания: «Давид Юрьевич из Рода Святославовичей — князь Муромский и Пронский. Друг и соратник Всеволода Большое Гнездо. Супруга, трое детей. История еще такая красивая была, как дочь древолаза от парши вылечила и пожелала за это в жены её взять… Стоп. Это что же получается?!»