«Да и неудивительно, — заметила про себя Александра, тщетно пытавшаяся вычислить следы человеческого присутствия на этих запущенных тропах. — Работы приостановлены, как призналась Симона. Трава стремительно растет, и уж после таких ливней никаких следов не найти. Все аллеи выглядят одинаково. Придется пройти их все…»
Она попыталась вспомнить известные ей случаи включения гротов в парковые регулярные ансамбли, чтобы хоть немного облегчить себе задачу. После блужданий по росистой траве и раскисшей земле мокасины вновь промокли насквозь, джинсы отсырели. Щека горела — по ней хлестнула ветка, которую художница неловко отвела рукой, пробираясь одной из тропинок. Александра ощущала возбуждение охотника, не знающего толком, какую дичь он преследует в чаще.
«Могла ли перспектива заканчиваться гротом и фамильным склепом? — рассуждала она. — Это вряд ли… Слишком мрачная параллель с замком. Это уж, скорее, в духе романтизма — постоянно сопоставлять смерть с жизнью, вести их рука об руку в сюжетах, архитектурных и литературных… Этот парк планировался в более жизнерадостное время, культивировавшее любовь и наслаждения больше всех христианских добродетелей… Солнце было живым божеством, король был солнцем — ось перспективы обращена на восток, с террасы замка хозяева и гости любовались восходом. Склепу вовсе не место на этом отрезке, да он и останавливал бы взгляд, устремленный в поддельную бесконечность, чего архитектор парка никогда бы не допустил. Не зря ведь тогда были изобретены знаменитые потайные рвы на границах парка и остальных земель. В эти рвы утапливалась ограда, которая мешала проникновению на территорию парка посторонних людей и скота… И в то же время ограда — это грубое напоминание о конечности всего земного и о ее практическом предназначении, — была не видна избалованному зрителю, наслаждающемуся видом зеленеющих далей… Как не видна была прислуга, накрывавшая в подвале на стол королю и его интимным друзьям, пировавшим в комнате наверху. Полностью сервированный стол поднимался туда с помощью механизма…»
Прямо над головой у Александры пронзительно закричала птица и, сорвавшись с ветки, скрылась в чаще, несколько раз шумно перепорхнув с дерева на дерево. Вздрогнув всем телом, Александра очнулась от сковавшего ее задумчивого оцепенения.
«Значит, это может быть лишь боковая аллея. Та, что ведет на север, или та, что ведет на юг… Которая? И насколько они могут быть длинны? Невозможно понять…»
Аллея, ведущая на юг, была более заросшей и запущенной, плохо обозримой. Некогда она, несомненно, являлась украшением перспективы. На южной стороне парка деревья и кустарники росли быстрее и выглядели лучше, так что садовники всегда уделяли этому направлению более пристальное внимание. Северная аллея, обсаженная старыми дубами, терялась в тени. Александра стояла на перекрестке и оглядывалась, не находя никаких внешних подсказок. Ее беспокоило недавнее воспоминание, незначительное, мимолетное, изначально показавшееся неважным. Но теперь, в глубине огромного запущенного парка, которым полностью завладели птицы, где не слышно было человеческой речи, каждое произнесенное слово приобретало особенное значение.
«Вы видели каменных сфинксов у северных ворот?»
«Так спросил Дидье… В „Доме полковника“ есть еще и южные ворота, ведущие на другую улицу, но их все равно что нет — они наглухо заперты, изнутри висит ржавый замок, подъезд зарос травой. И снова эта странная для такого заурядного домишки и ничем не примечательного двора помпезность: северные ворота… южные ворота! Как будто так уж важно, где располагаются эти ворота, на юге или на севере. Уверена, больше никому во всей деревне не придет в голову величать подобным образом вход на свой скромный участок. Северные ворота! Делавини как будто гордятся даже тем, что ворота выходят именно на север, словно только они одни во всем мире обладают такой привилегией! Что в головах у этих людей? Откуда у них подобное сознание собственного превосходства над окружающими?! Пожалуй, это единственное наследство, которое им действительно оставил знаменитый полковник… Весьма сомнительный клад!»
Александра не отводила взгляда от северной аллеи, ее губы беззвучно шевелились. Из орешника выскочила сойка. Сверкнув голубыми зеркальцами на крыльях, она перепорхнула на соседний куст, перелетев аллею, и уже оттуда с любопытством уставилась на женщину.
«Северная аллея. Северные ворота. Сфинксы, привезенные из парка, были установлены именно возле северных ворот. Эта семья помешана на неких маниакальных обрядах и соблюдает их с точностью. Скажем, дубы возле дома… Вот Дидье вновь их посадил возле флигеля, а возле старого дома не стал, потому что не мог посадить их на прежние места, где не выкорчеваны корни старых дубов. Быть может, северные ворота были выбраны полковником, установившим сфинксов, тоже не случайно? Но если так… Тогда он был сумасшедший, этот полковник Делавинь! Можно следовать действительным обрядам и соблюдать действительные традиции, но следовать вымышленным… Это свидетельство мании величия! Впрочем, он мог перенять эту болезнь от Наполеона…»
Она медленно двинулась по северной аллее, зорко поглядывая по сторонам, боясь пропустить запущенный поворот, который мог привести ее к гроту. Александра помнила, что в традициях регулярных парков было утапливать каменные сооружения подобного типа в естественном гроте, сформированном из деревьев. «Обычно эта композиция размещалась на стыке регулярного парка и леса… Но тут уже не разберешь, где парк, а где лес!»
Между тем, продвигаясь все дальше, Александра убеждалась, что и впрямь не ошиблась с направлением. В земле виднелись колеи от колес тележки, проложенные, судя по виду, недавно. Свежая трава еще не успела их полностью закрыть. «Значит, сюда возили материалы… И найденные в парке кости…» Слегка вздрогнув, женщина убыстрила шаги. Теперь она оглядывалась еще и по другой причине. Ей казалось, что парк одушевлен не только птичьим гомоном. Александре представлялись картины более чем двухсотлетней давности. Разъяренная толпа, ворвавшаяся в поместье, горящий замок, разгромленные погреба, вакханалия на лужайках парка, горящий склеп, выброшенные на поляну истлевшие останки прежних владельцев… По спине женщины то и дело проходил холодок, несмотря на то, что наступивший день был по-настоящему летним.
Внезапно кустарники впереди сильно поредели, и Александра разглядела за недавними вырубками поляну. С сильно бьющимся сердцем она почти побежала и спустя минуту оказалась на округлой лужайке, равной размерами той, где располагалась беседка со сфинксами. В глубине, на фоне леса, она увидела слегка отстоящую от опушки постройку, по обеим сторонам которой высились исполинские дубы, уходящие безлистными еще кронами в лазурное апрельское небо.
То была уменьшенная стилизованная копия циклопического египетского храма, лаконичная по формам, тяготеющая к простому кубу. В довершение сходства с египетским аналогом постройка была сложена из отшлифованных блоков желтоватого песчаника. По бокам зияющего темного входа высились пустые постаменты, на которых некогда помещались сфинксы. Неподалеку от грота под временным навесом, сооруженным из досок, лежал материал: кирпичи, куски распиленного камня, куча песка. Там же Александра заметила несколько перевернутых ручных тачек, груду какого-то тряпья, вероятно брошенного строителями, пару мешков, сложенные кирки и лопаты.
Александра сделала несколько шагов по направлению к постройке и остановилась, не сводя с нее глаз. Отсюда она уже отчетливо различала, что над входом на каменном блоке высечена какая-то надпись, но занимало ее не это. Картина, открывшаяся взгляду, была ей незнакома… И вместе с тем Александра не могла избавиться от навязчивого ощущения, что то же самое, до мельчайших деталей, она уже видела, и совсем недавно.
Она с изумлением узнавала все: и здание, и охранявшие его по бокам дубы-великаны, чьи кроны сплетались в лазурном небе, высоко над крышей склепа. Александра боялась шелохнуться, так сильна была эта непостижимая иллюзия, так боялась она ее разрушить сменой ракурса. «Я видела это, но как такое возможно… — Ее сердце колотилось, и не оттого, что она бежала. — Как такое могло случиться? Этот склеп… Эти древние дубы… Этого же не может быть…»
И пока художница увещевала себя, что поразительное ощущение дежа вю создало возбужденное последними событиями воображение, рассудок настаивал на одном: иллюзия была реальностью.
Перед нею было место, изображенное двести лет назад на оловянном медальоне, прибитом к потолочной балке в «Доме полковника».
Глава 11
«На медальоне изображен вовсе не дом — то здание слишком мизерно для дома, а склеп! Теперь склеп кажется меньше, потому что дубы стали выше… Но изображено это самое место, нет сомнений!»
Придя к такому заключению, Александра внезапно успокоилась. Сознание того, что она совершенно одна в этом огромном парке, уже не тревожило ее. Мысли, бросившиеся было врассыпную, возвращались и становились в строй, словно школьники, набегавшись на перемене, готовились войти в класс.
«Так и должно быть, — сказала она себе. — У одного из сфинксов лицо Дидье. Дидье посадил возле флигеля дубки, выкопанные в этом парке. Те, первые дубы, которые сажали при полковнике, наверняка были взяты здесь же. В этой семье все повторяется, из поколения в поколение, словно заклинание, которое никак не подействует… не разрушит чары, которые над ними тяготеют и всех отравляют. Держат в подчинении всю округу! Мне нужно ответить на все вопросы „почему“? Почему на медальоне, который изготовил полковник Делавинь, изображен чужой родовой склеп? Почему у сфинкса, охранявшего некогда этот склеп, лицо его потомка? Почему даже сами эти сфинксы были установлены полковником у северных ворот дома — как и здесь, на север от замка? Почему все это имело для него несомненно огромное значение?»
Александра сделала несколько шагов по направлению к склепу и остановилась. Пятна солнечного света, вздрогнувшие от внезапного порыва ветра в лесу, пришли в движение на траве и показались ей одушевленными. «Я начинаю видеть то, что ожидаю увидеть… — сказала она себе, прикрыв на мгновение глаза. — Это опасно! Кончится тем, что и я увижу в парке привидение…»