Я решительно шагнул к плите, снял с огромного чана крышку, наклонился над ним, чтоб получше рассмотреть содержимое, наклонился… и тут же с отвращением отпрянул: в чане варился Мурзик, черный кастрированный кот нашей дворничихи! Еще утром я видел, как он мирно пасся на лестничной площадке у ведра с пищевыми отходами, а теперь…
– Господи! – пробормотал я, чувствуя в желудке спазмы. – Что же это, Господи?!
– Женя, только ты, пожалуйста, не волнуйся! – вдруг быстро заговорила моя супруга, вскакивая с табуретки и порывисто беря меня за руку. – Я тебе все объясню… я…
Дослушать я ее не успел, так как заметил, что из-за уха у нее выползает коричневый волосатый паук с крестом на спине. (Правда, насчет креста я точно не помню, может, его и не было. Я вскрикнул и отскочил от Лиды метра на три).
– Что с тобой? – удивленно заморгала она.
– П-п-п-аук, – заикаясь произнес я, не в силах оторвать взгляда от мерзкого насекомого.
– Ах, это, – равнодушно произнесла она. – Убежал-таки, разбойник…
Она двумя пальцами сняла с себя паука и осторожно опустила его в трехлитровую банку из-под томатного сока, стоявшую на кухонном столе. Только тогда я дал отчет, что в этой банке кишмя кишели пауки. Судя по всему, они занимались тем, что пожирали друг друга. Премиленькое занятие!
Лида между тем сунула в банку столовую ложку и не спеша принялась там помешивать. Я поторопился отвести глаза в сторону. Не сделай я этого, непременно бы вывернуло.
– Женя, – как ни в чем не бывало продолжала жена. – Возьми себя в руки и постарайся вникнуть в то, что я тебе сейчас скажу. Видишь ли, дело в том… Только не паникуй, хорошо? Не будешь паниковать?
Я машинально пообещал, что паниковать не буду.
– Ну, так вот, дело в том, что в некотором роде я… – она замялась. – Ну, в общем, я колдунья…
– Кто? Что ты сказала? – я отказался поверить своим ушам.
– Колдунья, – едва слышно повторила она. – Мне, конечно, надо было тебе раньше об этом сказать, да я все как-то стеснялась… – Она потупилась.
…Ну и каким же образом ты колдуешь, можно узнать? – скептически поинтересовался я, с опаской косясь на банку, в которой резвились питомцы моей благоверной.
– По-разному, – неопределенно сказала Лида. – Все зависит от того, что я хочу наколдовать.
– Понятно, – протянул я, а сам про себя подумал, что если она тронулась умом, мне с ней не так-то легко будет развестись.
…Послушай, – нетерпеливо сказал я. – Брось пороть чушь! Выброси эту дрянь, – я кивнул в сторону плиты. – И пошли спать. Скоро уже три.
– Это не чушь, – обиженно возразила мне Лида. – Это чистейшая реальность!
– Какая, к черту, реальность! – воскликнул я. – Подумай, что ты плетешь: колдуны в наше время! В двадцатом-то веке!
– Для нашего занятия все времена одинаковы. И двадцатый век здесь совсем ни при чем. Если же что-то не укладывается в твоей голове, то это, скорее, проблемы твоей головы…
– Пусть так, – для виду согласился я. – А ты можешь конкретно указать, что ты наколдовала?
– О, – усмехнулась Лида. – Много чего. Помнишь хотя бы Самойленко? Вашего прежнего хромоногого декана, который тебя органически не переваривал и четыре года продержал почасовиком?
– Ну, – утвердительно кивнул я.
– И что стало с Самойленко?
– Он скоропостижно скончался от инсульта, – пожал я плечами, не понимая толком, куда она клонит. – И что из этого?
– То-то и оно, скоропостижно, – многозначительно произнесла моя супруга. Она ловко зачерпнула из банки несколько пауков и отправила их в чан с варящимся котом. Затем она туда добавила какой-то жидкости из пузырька, отчего из чана повалил фиолетовый дым.
– Ты хочешь сказать… – пробормотал я.
– Именно.
– Но это невозможно!
– Все возможно. А кто, по-твоему, последнего завкафедрой убрал? Того, чье место ты сейчас занимаешь?
– Ректорат, конечно…
– Ты уверен? – лукаво прищурилась моя супруга. – Может, это ректорат сделал так, что Валентин Яковлевич имя своей жены забыл?
Я молчал. Действительно, в истории с Валентином Яковлевичем было много белых пятен. Это был еще нестарый человек, всегда собранный, всегда подтянутый, прекрасный теннисист, заядлый любитель зимнего плавания, свободно говоривший на десяти языках, и вдруг ни с того ни с сего у него начались жуткие провалы в памяти. Валентин Яковлевич не узнавал своих сотрудников, путал дни заседаний кафедры. Стали ходить упорные слухи, что нередко, выйдя из дома, он напрочь забывал, куда держит путь, и для того чтобы выяснить маршрут, ему приходилось звонить себе же на квартиру и, изменяя голос, спрашивать, где находится Валентин Яковлевич… Да и назначение меня на его место было более чем неожиданным. Наиболее вероятным кандидатом считался Стаценко. На втором месте шел Степанов. Ну так вот, в последний момент Стаценко перевелся в Москву, а Степанов, никогда прежде не пивший, угодил в вытрезвитель, и оттуда на факультет пришла бумага…
– Еще доказательства требуются? – спросила Лида.
Я не знал, что и думать. Здравый рассудок, материалистические убеждения подсказывали, что все это чистейшей воды бред, галиматья, что никакого колдовства, конечно, и в помине быть не может, и все же… и все же червь сомнения уже начал грызть меня…
– Постой, – вдруг осенила меня блестящая идея, – если ты и в самом деле ведь… то есть колдунья, я хочу сказать, тебе ничего не стоит сделать так, чтоб сгорела дача Волчика в Комарово? Ведь не стоит?
– Не стоит…
– Вот и отлично, с энтузиазмом потер я руки. – А то, видишь ли, лучшие лингвистические умы туда к нему съезжаются!
– А тебе его жалко не будет? Какой ни есть, человек ведь…
– А ты его не до конца, так, самую малость подпали… Для науки, чтоб впредь не хвастался.
– Хорошо, – пообещала супруга. – Сделаем.
– А как? – полюбопытствовал я.
– Вот об этом не говорят. Сила теряется… она выключила под чаном газ и бросила многозначительный взгляд на дверь.
– Ухожу, ухожу, ухожу, – понял я ее намек. – Ворожи себе на здоровье…»
Мы не будем, конечно, приводить здесь весь рассказ полностью. Разумеется, дача сгорела, и много чего еще «наколдовала» супруга этого персонажа из приведенного нами рассказа. Если вы заинтересовались дальнейшим развитием сюжета, можете найти этот рассказ и прочитать его полностью. Мы же просто хотели показать, что тема колдовства была актуальна во все времена, и сейчас многие наши современницы не прочь заняться колдовством для достижения своих целей, особенно когда это касается личных их взаимоотношений с противоположным полом. Колдуют, чтобы приворожить к себе мужчину, колдуют, чтоб навредить ближним…
Но с колдунами, олицетворяющими зло, боролись всегда и, конечно, побеждали в сказках, вроде той, отрывочек из которой читайте ниже.
«…Однажды на пастбище пришел какой-то мужичок из далекой горной деревни и, низко старому пастуху поклонившись, сказал, что, прослышав о здешнем знаменитом скрипаче, хочет пригласить его на свадьбу. Просьба эта не удивила ни старика, ни пастухов, потому что, как я уже говорил, слава Готфридовых песен разошлась по всей округе, на все свадьбы и крестины непременно его приглашали.
Старик был очень горд, что есть среди его пастухов такой музыкант, и охотно Готфрида отпускал. Но это человек ему не понравился: одет в какие-то шкуры, зарос шерстью, как волк, глаза злобно блестят, улыбка хитрая и ехидная.
Не хотелось старику Готфрида с ним отпускать, отвел он мальчика в сторону и говорит:
– Не знаю, кто он такой, но вижу: что-то недоброе замышляет, да и времена нынче лихие. Я от деда слышал, будто оборотень порой человечье обличье принимает, тогда легче ему игру вести. Не хотелось бы мне тебя с ним отпускать, но отказать неудобно, кто знает, может, это порядочный человек, да и пришел он издалека.
Обрадовался Готфрид, услышав эти слова, и думает: „Дай-то Бог, чтобы это и впрямь был оборотень, а не крестьянин, не знаю еще, что я сделаю, но только дьявольские выходки даром ему не сойдут“.
Вслух же он старику сказал так:
– Один старый горец, он к нам за молоком и сыром сюда спускался, тоже рассказывал, что оборотни гуляют иногда в человеческой шкуре. Да только неуютно им в ней, и они ее частенько, как платье, сбрасывают: то волчьи когти вместо руки покажутся, то глаз, налитый кровью, сверкнет. Но за ним я такого вроде бы не приметил. И к тому же зачем ему ради меня, простого пастушка, маскарад затевать? Мог бы меня просто украсть и погубить, как Яся Бездомного. Нет, это мужик, только весь зарос, да одет бедно, такие иногда в горных деревушках встречаются. Не хотелось бы его подозрением своим обидеть и отпустить ни с чем.
– Ну что же, ступай, коли такова твоя воля, противиться не стану, хоть на душе у меня и неспокойно, – сказал старик.
Взял Готфрид скрипку и, простившись со стариком и пастухами, с незнакомцем в путь отправился.
Прошли они совсем немного, а пришелец вдруг и говорит:
– Ух, как сильно солнце печет. Надо шапку да кожух снять.
Снял шапку, а из-под шапки волчья шерсть проглядывает…
Снял кожух, рубаха у него на груди нараспашку, а грудь вся звериной шерстью обросла…
Вытирает рукой вспотевший лоб, а на руке то ли пальцы, то ли когти…
„Эге, вот ты каков…“ – подумал Готфрид, но не сказал ни слова.
Идут дальше и опять спутник Готфрида говорит:
– Ох, до чего же сапоги жмут!
– А вы разуйтесь, хозяин, – говорит Готфрид, – босиком легче будет.
А тот в ответ:
– Снял бы я их, да боюсь, голых моих ног испугаешься.
– А с чего бы мне их бояться? – спрашивает Готфрид.
– Э… ноги у меня не такие, как у всех!
– Может, у вас на них копыта?
– Копыта не копыта… Но вечно по камням хожу и такие мозоли да шишки набил, что и впрямь на копыта похожи…
– Да, конечно, кожа с годами грубеет, – отвечает Готфрид. Вот и у дедушки моего мозоли! Ноги на два заскорузлых пня похожи. Снимите сапоги, да и не думайте ни о чем!