Сгоревшая жизнь — страница 24 из 43

– А двое других? – спросила Сашка, не глядя на него.

– Другие были… активными. Был один толстячок, очень добродушный с виду, как многие полноватые люди… Но ему мерещилось, будто со всех сторон подкрадываются ядовитые змеи. Они были на стенах, на полу, на людях вокруг него. И он лупил их палкой. В такие минуты он не видел людей и уж тем более не хотел причинить им вред, он просто сражался со змеями. Но человека, которого он едва не забил палкой, еле выходили в реанимации… Наверняка пострадавший предпочел бы увидеть пингвина, а не разъяренную гориллу с палкой.

Она подняла глаза, полные печали:

– Про третьего можешь не рассказывать…

– Почему же? Это была женщина. Она никого не пыталась убить или ударить. Она спасала.

– От кого?

– От чего… На нее постоянно мчался поезд. Видимо, скоростной. Ей слышался страшный лязг, стук колес, свистки… И она в ужасе пыталась увернуться от поезда-убийцы. А заодно вытолкнуть с рельсов тех, кто оказался рядом.

– Только никаких рельсов не было…

Артур кивнул:

– Именно. А были тротуары, с которых эта несчастная выталкивала прохожих прямо под колеса машин. Лестницы… Эскалаторы.

– Я поняла, – прервала Сашка. – Но Патрикеевна… То есть Софья… Это медсестра отделения. Она сказала, что в основном к ним попадают пациенты с депрессией. Они же безобидные!

– Серьезно? – Артур качнул головой. – Не хочу тебя пугать, но только в моей практике было несколько случаев, когда человек в состоянии депрессии вырезал всю свою семью. Искренне полагая, что тем самым спасает их… Насколько я помню, шестьдесят процентов детоубийств совершается родителями, чаще всего матерями, в состоянии депрессии. Иногда послеродовой. Но сплошь и рядом депрессия настигает женщину гораздо позднее, когда она остается с проблемами один на один: муж ушел, денег нет, ни работы, ни жилья… Дети еще маленькие, они не только не помощники, а как раз тот камень на шее, от которого ей хочется избавиться. Невмоготу просто…

Сморщившись, Сашка замотала головой:

– Не хочу этого слышать!

– Ладно, – согласился Артур.

И уже собирался встать, чтобы собрать грязную посуду, когда она сама спросила:

– Тот жуткий случай, о котором недавно рассказывали в новостях, – это то самое? Ну, когда мать придушила шарфом своих детей и бросила их на морозе… В лесу. Почти голенькими.

Он постарался, чтобы голос звучал ровно:

– Старший мальчик не выжил. Девочку удалось спасти, но ей ампутировали ручку.

– И та, которая шагнула с малышом с двенадцатого этажа? У нее тоже была депрессия?

Молча кивнув, Артур накрыл ее худенькую руку:

– Сашка, это серьезное заболевание. Тяжелое. Врачи – не садисты какие-то… Ты увидела жутковатую картинку, и я понимаю, что от такого дрожь пробирает. Но это промежуточная фаза лечения. А в каком состоянии эти женщины поступили в больницу, мы понятия не имеем… Даже если большинство из них суицидники, их все равно нужно было спасать от самих себя.

Убрав руку, он обнадеживающе улыбнулся:

– Я очень надеюсь, что скоро они все выпишутся и больше никогда не попадут в эту больницу.

Сделав уклончивое движение головой, Сашка пробормотала:

– Хотелось бы верить…

И решительно выпрямилась:

– Ладно, давай о деле.

Он едва не рассмеялся: «Ах ты, мой маленький солдатик!» Но не позволил себе даже улыбнуться, только деловито кивнул:

– Давай.

– Я познакомилась с двумя медсестрами, но они обе молодые и с убитыми не дружили. Кузьмичева постоянно ворчала на них, так что Софья даже обронила, что никто по ней не заплачет. Работы у них прибавилось без третьей медсестры, но они такие… расторопные! Справляются. Может, и ставку ее теперь делят.

– То есть их можно рассматривать как лиц вполне заинтересованных?

– Ой, ну не думаю… Было бы из-за чего! Они же копейки получают.

– Не очень правдоподобно, – согласился Артур.

– Еще я поболтала со второй санитаркой. Татьяна Васильевна ее зовут. Она постарше, и с Шалимовой они нормально общались, не цапались. Она мне даже обрадовалась, ей тяжело одной приходится. Ну я и начала из кожи вон лезть, чтобы помочь…

– Я и смотрю – ты совсем выжатая.

– Да это больше морально. Не так уж я устала от работы. Зато мы с Татьяной Васильевной поболтали по душам, когда минутка выдалась. Она говорит, что Шалимова с Кузьмичевой были прямо такие подружки-подружки! Сто лет вместе работали. А сама Татьяна Васильевна в этом отделении десятый год. И на ее памяти ничего криминального не случалось. Так что – увы! Никаких зацепок…

Артур с кряхтением потянулся:

– Ну понятно… Значит, надо искать тех, кто обитал там до твоей Татьяны Васильевны, – раздумывая, он побарабанил пальцами по столу. – Мне лучше не показываться там слишком часто… Узнай сама у заведующей, кто в девяностых работал в отделении вместе с Кузьмичевой и Шалимовой. Не дает мне покоя этот перстень! И эпоха эта… Я почти уверен: оттуда ноги растут.

– Но это же когда было!

– Знаешь, – усмехнулся он, – бывают вещи, которые не забываются.

Ее печальный вздох прозвучал тихим шелестом:

– Бывают.

Логов торопливо перенаправил поток ее мыслей:

– Что еще осложняет задачу: Шалимова никому не отправляла ту фотографию, которую украли из ее квартиры. В это трудно поверить, но с ее телефона вообще не было отправлено ни одного сообщения.

В прямом Сашкином взгляде отчетливо прочитывалось недоверие:

– Такое бывает?

– Возможно, она стала плохо видеть, поэтому предпочитала звонить. Или просто не разобралась, как это делается… Она ведь одна жила, некому было подсказать.

– А на работе? Полно же девчонок!

– А на работе она работала, – усмехнулся он. – Хочется верить…

Кивнув, Сашка предположила:

– Или у нее с грамотностью было не очень, и она стеснялась писать.

– Как вариант, – отозвался Артур с удивлением. – Поэтому только звонила. И знаешь, в основном кому?

Только на мгновенье задумавшись, Сашка покачала головой с сокрушенным видом:

– Кузьмичевой?

– Зришь в корень, – одобрительно отозвался он.

* * *

Почудилось, будто кто-то позвал меня, когда я снова вышла подышать в больничный сад. Эти передышки были необходимы, иначе я просто задохнулась бы в атмосфере беды и безнадежности.

Голуби уже заняли свои места в ожидании пунктуального кормильца, а из дверей нашего корпуса потянулись на прогулку унылые женщины. Я не стала мозолить им глаза и прошла в другой конец сада, где находился мужской корпус. Там меня и настиг голос, испугавший до дрожи… Накануне я наслушалась от Артура о галлюцинациях и уже выяснила, что бывают и слуховые, не только зрительные.

У меня ослабели колени: «Вот черт! Психоз что, заразен?!»

Никто не мог звать меня мужским голосом, ведь Артур определенно сказал, что не станет соваться сюда. По крайней мере, без особой необходимости. Я судорожно глотнула воздуха и, как воробей, задергала головой, осматриваясь.

И тогда он вышел из-за дерева…

– Сережка?! Малышенков?

Я не могла поверить своим глазам! Ведь буквально несколько дней назад я вспомнила о нем и даже попросила Артура выяснить что-нибудь о Сереге. Кстати, никакой информации я так и не получила… И вот он, пожалуйста, сам нарисовался в самом неожиданном месте – вытянувшийся, похудевший и как-то потускневший. Когда успел так измениться? Мы не виделись каких-то полгода…

Конечно, мы общались с ним в школе и до того, как он бесследно исчез, даже считались друзьями, но я никак не ожидала, что меня просто понесет к нему невидимой волной. Обхватив Сережку обеими руками, я подумала с облегчением: «Он – не глюк», но вслух этого говорить не стала. Его холодные ладони осторожно прижались к моим лопаткам. А голос прозвучал сипло:

– Я тебя еще вчера из окошка заметил. Понял, что ты тут работаешь… Решил подловить.

Я снизу заглянула ему в лицо:

– Из какого окошка?

Он мотнул головой в сторону корпуса:

– Из палаты.

– Ты лечишься тут? – Почему-то это ужаснуло меня так, словно моему другу был подписан смертный приговор.

Но в следующую секунду я вспомнила все, что произошло с ним за последний год: то дурацкое сочинение, его побег из школы, слухи о скинхедах… Неудивительно, что у Сереги сдали нервы. Надеюсь, только это…

– Ну да, – откликнулся он вяло.

Дольше стоять, обнявшись, было уже неловко, и я отступила, улыбнувшись ему, чтобы это не выглядело так, словно его признание меня оттолкнуло.

– Депрессия?

Глаза у него стали совсем тусклыми:

– Типа того. А ты? Не поступила никуда?

– И не пыталась.

– Почему? – искренне удивился Сережка. – Ты же лучше всех училась!

– Ну уж не лучше всех…

Я потянула его за рукав куртки:

– Пройдемся? Что мы тут торчим у всех на виду… Я не стала никуда поступать, потому что… Ты не слышал, наверное? Всю мою семью убили в мае. Ты уже не учился с нами. Куда ты делся? В другую школу перешел? Пропал совсем.

Забросав его вопросами, я надеялась замаскировать то страшное, что произнесла скороговоркой, но Сережка так и застыл как вкопанный. Желтая лиственница за его спиной казалась более живой, чем он… Дерево еще не догадывалось, что скоро потеряет мягкие иголки и останется обнаженным и беззащитным. Вот тогда они с Серегой станут похожи.

– Саш… – только и произнес он.

– Я знаю, – быстро проговорила я. – Не надо ничего… Я выжила. И у меня даже депрессии нет, как видишь. А у тебя отчего? Ты в итоге сдал ЕГЭ?

– Да черт с ним, с ЕГЭ! – внезапно вышел он из себя. – Подумаешь – цель жизни! Обойдусь я и без высшего…

В своем голосе я различила успокаивающие «докторские» нотки:

– Ну конечно, обойдешься. И я тоже. Кто спорит?

– Ну да, – так же мгновенно остыл Серега.

И даже попытался улыбнуться. Лицо у него было тонким и почти точеным, а русые волосы свешивались на левый глаз точно так же, как раньше. Наверное, в него можно было влюбиться – не мне, конечно, а вообще, ведь он выглядел таким милым, хоть и совсем угасшим. Но я это заметила потому, что знала его раньше, и мне было с чем сравнивать. А если б мы впервые встретились сейчас в этом осеннем саду, то Сережа оказался бы в полной гармонии с этой чуть г