– Кто издевается над тобой?
Она не ответила, уставилась в угол палаты. Я попыталась зайти по-другому:
– Если погибнет вся Земля, то и твои близкие тоже…
– У меня только мама и сестра.
– И тебе не жаль их?
Мамонова равнодушно пожала плечами.
«Вот это да! – поразилась я. – Тогда мне и не достучаться до нее… Если уж своих не жалко…»
– Может, им обеим лучше умереть, чем так жить, – пробормотала она.
И тут я заметила у нее татушку на ноге, выглядывающую из-под халата. Это была прекрасная морда хаски.
– А я хотела создать собачий приют… В моем доме нашлось бы место многим бездомным собакам.
В первый раз Мамонова взглянула мне прямо в глаза, и, честное слово, ее взгляд засветился надеждой. Даже губы дрогнули, хотя улыбки не получилось.
– Ты приютишь тех, кого обидели люди?
Я кивнула, выжидая. Если уж собаки не помогут, то вообще никто…
– Сейчас ты говоришь правду? – уточнила она, подумав.
– Абсолютную. Могу поклясться чем угодно. Я уже нашла двоих помощников… Не хочешь присоединиться к нашей команде?
У нее вдруг затрясся подбородок, и она быстро закрыла лицо руками. Похоже, ее никогда не приглашали ни в одну команду…
– Ты серьезно? – донеслось из-под сомкнутых лодочкой ладоней.
– Как никогда.
Она опустила руки, и я заметила отчаяние в ее глазах:
– А их не сожгут?
– Собак? Ты что?!
– Всех пытаются сжечь…
Я насторожилась и попыталась присесть с ней рядом, но Мамонова протестующе замахала руками и промычала что-то невнятное. Отступив, я все же спросила:
– О ком ты говоришь? Кого сожгли?
Но отчего-то она уже замкнулась, уставилась в пол, и было ясно, что сейчас ее уже не разговорить.
– Слушай, – сказала я беспечно, – мне нужно разнести остальные лекарства. А ты пока попробуй уговорить тех, кто выходит с тобой на контакт, не уничтожать Землю. На ней живет много хороших собак.
Остальных животных я на всякий случай не стала упоминать – вдруг она ненавидит кошек? Или насекомых? С такими, как она, нужно действовать осторожно, как на минном поле.
Прежде чем покинуть палату, я выяснила, что Мамонову зовут Таней. Потом разбудила ее соседку и скормила ей таблетки, засыпав прямо в рот и дав водички. Пока я проделывала это, Таня просто не отрывала взгляда от моего лица и вспыхнула от радости, когда я подмигнула ей, обернувшись в дверях, словно мы были с ней в сговоре.
Черт его знает, зачем я рассказала ей о своем приюте? Может, у меня самой пограничное состояние, потому-то угроза планете и показалась мне вполне реальной? Или просто стало жаль эту девчонку, которая, судя по всему, не особо нужна матери с сестрой? А мне ли не знать, каково ощущать вселенское одиночество… У меня хотя бы Артур был.
Вспомнив о нем, я спохватилась, что занимаюсь чем угодно, только не расследованием, в котором взялась помочь. И, быстренько раздав остальные таблетки, решила подобраться к Надежде Владимировне поближе. На вид ей было хорошо за сорок, она вполне могла водить дружбу с Кузьмичевой. Как говорил Артур: после тридцати возрастные различия стираются.
Хоть эти женщины, строго говоря, и не принадлежали к одному поколению, но обе родились в Советском Союзе, а это в последнее время стало прямо-таки роднить людей. Им помнилось только хорошее, чего полно было в их детстве и чему я втайне завидовала. Они могли свободно носиться по дворам до темноты, не боясь педофилов и прочих уродов. Им даже в голову не приходило стыдиться своей бедности, потому что родители их друзей также перехватывали трешку до зарплаты, и никого это особо не напрягало. У них было бесплатное обучение даже в вузах, и докторам тоже не приходилось платить. А главное, они верили, что их страна – лучшая в мире, и не было ни малейшего страха перед будущим. Вот чего нам всем не хватает сегодня…
Эту любимую струну я и тронула, вернувшись в сестринскую. На мое счастье, Надежда Владимировна находилась там одна, проверяла какие-то документы. За ее головой на стене я давно заприметила необычную елку из старых грампластинок, наверняка оставшуюся еще с новогодних праздников. Они не были испорчены – гвозди торчали в центральных отверстиях, какие имелись на каждом диске.
– У меня дома тоже есть несколько виниловых дисков, – сказала я.
Это было преувеличением: сохранился только один – ансамбля «Веселые ребята», которые в семидесятых спели любимую мамину песню «Все напоминает о тебе». Мама тогда еще не родилась, но ее бабушка часто грустила о ком-то, запуская пластинку, и она сама собой стала частью маминых детства и юности. А для меня – частью мамы…
Подняв голову, Надежда Владимировна не сразу сообразила, о чем это я, потом оглянулась, и лицо ее просветлело:
– Я разрешила оставить. Приятно посмотреть.
– Жалко, не на чем послушать…
– Вот и у нас ни у кого не осталось.
– А пожилых сотрудников нет? – поинтересовалась я невинно. – Может, у них сохранились проигрыватели.
Лицо медсестры померкло:
– Нет. Были до недавнего времени… А теперь больше нет.
Я изобразила озарение и спросила испуганно:
– А! Ой, я же слышала… У вас убили медсестру, да? И еще кого-то…
– Санитарку. Уже слухи поползли? – Она сдвинула брови. – Это плохо.
– Боитесь, что скажется на клинике?
Пристально посмотрев на меня, Надежда Владимировна кивнула на стул:
– Садись. А ты откуда узнала?
Присев на краешек стула, я открыто посмотрела ей прямо в глаза:
– У нас сосед в полиции работает. А он такой, знаете, пьющий дядечка… И как поддаст, так все моему папе выбалтывает, когда они курят на балконах. А папа маме рассказал. Ну а я услышала…
– Понятно, – заключила она. – Это большая потеря для нашего отделения. Чудовищная.
– Понимаю.
Я сочувственно кивала ей и поддакивала, но в голове ни на секунду не умолкал голос Артура, призывавшего во время расследования не доверять никому. Абсолютно. И те дела, над которыми мы с ним уже поработали, доказали, как же он прав…
– Неужели их убил кто-то из пациентов? – Я постаралась изобразить страх.
– Ну, одно из убийств – чистое ограбление, насколько я знаю.
Она, конечно, имела в виду Шалимову, у которой стащили сумку и пытались снять перстень. Значит, Надежда Владимировна в курсе этого? Интересно, откуда?
– Зато второе просто жуткое, – прошептала я.
Тяжело вздохнув, она отложила документы и навалилась на стол, заглядывая мне в глаза:
– Девочка моя, тебе нечего бояться. В нашем отделении нет больных с острым психозом. Никаких буйных.
– Но ведь кто-то…
– Кто-то, – произнесла она с нажимом.
Я не унималась:
– Скальп сняли! Кто делает такое в наше время? Только псих какой-то… Может, он лечился здесь когда-то давно, а теперь совсем помешался?
Ее темные глаза заискрились усмешкой:
– Если ты заметила, у нас женское отделение…
– А женщина не могла это провернуть? Говорят, шизофреники очень сильные…
– Есть такое, – признала Надежда Владимировна без особого воодушевления.
– И само преступление какое-то женское… Может, убийца завидовала ее волосам? Мечтала завладеть ими? Или хотя бы ее лишить.
– Да нечему там было особо завидовать, – спохватившись, она прижала пальцы к губам. – Что я говорю… О покойнице-то…
– Да она же не слышит!
То ли я попала в больное место… Или они с Кузьмичевой действительно дружили и моя бестактность ранила ее? Но неожиданно старшая медсестра встала, и голос ее прозвучал властно:
– Иди работай. Нечего тут мисс Марпл разыгрывать. Убийцу уже ищут. И я не сомневаюсь, что найдут.
Испытывать ее терпение не стоило, поэтому я пискнула: «Извините» – и выскочила за дверь. Меня даже подташнивало от разочарования – в своем расследовании я не продвинулась ни на шаг.
Показалось, будто они давно знакомы, но Артур сразу догадался почему. Олег Степанович с его темной с проседью острой бородкой и густыми волнами зачесанных назад волос походил на кого-то из русских писателей… Артур напряг память: «На Бунина или на Леонида Андреева?»
– Слушаю вас, молодые люди. – Зинченко открытой ладонью указал на кожаные кресла. – Вы ведь не на прием, как я понял?
– Да я бы с удовольствием, – доверительно признался Артур и потер шею. – Только все некогда… Вот, может, закроем это дело, тогда запишусь к вам.
Неуловимо изменившись, тонкое лицо Олега Степановича заострилось еще больше:
– Дело?
– Я – следователь, – охотно признался Логов и взмахнул раскрытым удостоверением перед лицом доктора. – Артур Александрович.
И сделал такой жест, будто пытался погладить Никиту по голове:
– А это мой помощник.
Голос невропатолога тоже словно заострился:
– Чем могу?
Артур улыбнулся ему, как напуганному детсадовцу.
– Олег Степанович, как вы относитесь к путешествиям во времени?
– В каком смысле?
– В прямом. Предлагаю вам перенестись в то прекрасное время, когда вы были студентом мединститута. Мысленно, конечно.
– Ах, мысленно!
– Вы подрабатывали тогда медбратом в психиатрической больнице. Как все мы в годы студенчества!
– Было дело. – Зинченко никак не мог сообразить, к чему клонит следователь.
Их разделял массивный стол, на котором громоздились медицинские карты. Доктор положил ухоженные руки на полированную крышку ладонями вниз, и Никите подумалось: «Похоже, что он цепляется за льдину… Боится утонуть?» Значило ли это, что Зинченко и сам чувствует камни, которые тянут его ко дну? Этого пока никто из них не знал, но охотничий блеск в глазах Логова обычно появлялся, когда чутье подсказывало ему: след взят верно.
– Дело, дело, – почти пропел Артур. – Дело молодое… Кто из нас не грешил в юности?
– Вы о чем это? Я не понимаю!
– У вас был роман с двумя молоденькими подружками, работавшими с вами вместе. Лида и Альбина, помните их?
Убрав руки (Никита готов был поклясться, что под столом доктор стиснул кулаки!), Олег Степанович несколько раз понимающе кивнул: