– Теперь все ясно. Я слышал о том, что случилось. Жуткое дело…
Логов подхватил:
– Дело, дело… Вот в чем дело: следы преступления ведут в девяностые. А характер убийства, по крайней мере, одного, заставляет думать, что преступник был одержим чувством мести. Вы же поможете нам понять, в чем причина?
Решительно поднявшись, Зинченко прошелся по кабинету, коротко цепляясь взглядом за лицо следователя:
– Значит, так, уважаемый… Никакого двойного романа у меня не было. И быть не могло. Это вообще мне несвойственно. И я считаю такое поведение аморальным.
Артур с готовностью кивнул:
– Поддерживаю.
Заподозрив издевку, доктор остановился перед ним и впился взглядом в лицо, но Логов смотрел на него с детским обожанием, которое окончательно сбивало с толку.
– Вы мне не верите? Пожалуй, имел место легкий флирт с Альбиной… Ничего серьезного, пара свиданий. Она ведь была тогда очень хорошенькой.
– Да кто осудит?! А потом…
– А потом я… увлекся другой девушкой. Но это была не Лида. С ней меня никогда ничего не связывало. Честно говоря, я даже недолюбливал ее… Она была грубовата. Не в моем вкусе.
– А девушка, которой вы увлеклись, как ее звали? – Артур бросил взгляд на Ивашина, и тот раскрыл блокнот. – Она тоже работала с вами?
Возле окна Зинченко остановил свой бег от прошлого. Взялся обеими руками за раму, будто пытался удержаться в этом времени. Его голос прозвучал глухо:
– Понимаете, я ведь был совсем мальчишкой… Сейчас я не допустил бы ничего подобного.
На мгновенье Артур опустил веки. Потом тихо проговорил:
– Она была вашей пациенткой.
– Почему моей?! Я был всего лишь медбратом. У нее свой лечащий врач имелся…
– Как ее звали?
– Вы опять не верите мне?
– Имя! – вдруг гаркнул Логов так, что невропатолог испуганно вжался в стекло.
– Даша. Дарья.
– Фамилия?
– Боюсь ошибиться…
– Вы не помните фамилию девушки, в которую были влюблены? Не рассказывайте сказки, Олег Степанович.
– Кажется… Ковальчук. У нее была вялотекущая шизофрения. Но ее странности… Они делали ее необыкновенной!
– У вас обоих украинские корни, – бесстрастно заметил Артур. – Это вас сблизило?
– Нет. Не помню. Может быть. Она чудно пела украинские песни. У нее был потрясающий голос – такой раздольный, глубокий…
– И волосы наверняка были густыми и красивыми, как у многих ваших земляков.
Зинченко качнул головой:
– Молодой человек, я – коренной москвич. А насчет ее волос вы правы… Я в жизни таких не видел больше… Золотая паутина. Они меня и очаровали.
– Но?
– Что?
– Судя по вашему тону, должно прозвучать «но»…
– Никакого «но». И никакого продолжения. Кто-то донес главврачу, и меня уволили. Хорошо, хоть в институт не сообщили… К счастью, она уже была совершеннолетней. Более того, она была замужем. У нее даже ребенок имелся, о чем я и не догадывался сначала. Она не сразу призналась.
Никита записал в блокнот: «Кто донес на Зинченко?»
Ни на мгновение не отводя взгляда, Артур спросил:
– А что стало с этой женщиной?
– С Дашей?
Олег Степанович уставился на него с таким недоумением, что любому стало бы ясно: за все эти годы он ни разу не поинтересовался ее судьбой. Никита вдавил в лист острие стержня: «Вот же гад какой…»
– Понятия не имею. Меня же уволили! Я должен был спасать свою жизнь, неужели это не ясно?
– Предельно ясно, – подтвердил Логов уже без улыбки.
Теперь он смотрел на Зинченко холодно, почти зло. И Никита почувствовал, что не хотел бы оказаться на месте доктора.
– Значит, дальнейшая судьба Дарьи Ковальчук вам неизвестна?
Олег Степанович покачал головой:
– Наши пути разошлись.
– Как и наши. – Артур встал. – Но, возможно, вы нам еще понадобитесь.
Невропатолог в отчаянии вскинул руки, шагнув к ним, точно хотел удержать:
– Но я ведь ничего не знаю о случившемся сейчас!
Никита с восхищением проследил, какого взгляда удостоил его Логов, – научиться бы так… Врач слегка стушевался, отвел глаза, начал перебирать бумажки на столе.
Уже в дверях Логов бросил:
– Не уезжайте из Москвы.
И шепнул в коридоре:
– Пусть потрясется маленько. За предательство нужно расплачиваться.
– Ублюдок, – сурово подтвердил Никита.
Артур усмехнулся и неожиданно на мгновение обнял его за плечи:
– Мальчишкой он был. Сопливым пацаном. Гормоны фонтанировали, где уж тут до жалости… А потом сачканул, хвост поджал, чтобы себе будущее не испортить.
Никита удивленно повторил: «Сачканул? Никто уже не говорит так…» Ему даже стало как-то не по себе, словно в этот момент Артур отступил от него на гигантское расстояние – космический парсек, и приблизиться к нему стало совершенно невозможно. Другое поколение… Сорокалетние любили другие фильмы, слушали другие песни. В восьмидесятых у них был свой сленг – сегодня не все и понятно будет, если заговорить тем языком.
Он покосился на сосредоточенное лицо Артура, который вез их к третьей даме из списка: с трудом верится, что этот человек болтал на «птичьем» языке подростков и тайком курил за гаражами. И ведь не спросишь о таком, все же начальник… Об этом могла знать Сашка, но сейчас Никите было больно даже думать о ней. Какой-то старый друг там… Ее первая любовь? Она в силе, пока не пришла вторая?
Пытаясь избавиться от этих колющих изнутри мыслей, Никита с усилием повел плечами, точно высвобождался от пут. Перед глазами возникла скульптура «Связанный раб» и опять вернула к Саше – он запомнил работу Микеланджело только потому, что они играли в лото «Искусство». Как получилось, что уже столько вещей в этом мире напоминали о ней, хотя внешне ничего их не связывало?
От чужих глаз были скрыты раскаленные нити, пронизывающие его душу. Орать хотелось, когда натягивались… Чем остудить их? Электричество водой не зальешь. И водкой тоже… Правда, Никита не пробовал, но умные книги твердили, что она не помогает, и он решил не проверять на своей шкуре. Только работу потерять не хватало! И так ничего не осталось в жизни…
Уставившись в окно, Никита подумал: «Или, наоборот, лучше все поменять? Работу. Город… Чтобы не видеть ее. Никогда больше… Даже случайно. Это только кажется, что Москва – огромная, а захочешь спрятаться, и обязательно столкнешься нос к носу именно с тем человеком, которого лучше не встречать. За свою квартиру я могу купить отличный дом на море. Я хочу на море?»
– Что мы знаем о последней в списке?
Голос Артура точно задернул штору в тот мир, за которым уже робко зашелестели волны: а может… Очнувшись, Никита вытащил из сумки планшет:
– Сейчас… Елена Борисовна Раздольная.
– Шикарная фамилия, – прокомментировал Логов.
– Шестьдесят два года. Работала санитаркой вместе с Шалимовой.
– Точно, – вспомнил Артур. – Мы еще говорили, что она была постарше, вряд ли они в то время делились с ней секретами. Но проверить не помешает. Даже если она ничего не вспомнит, у нас уже есть зацепка – имя той девушки, из-за которой Зинченко лишился работы. В любом случае нужно найти эту Дашу.
Никита постарался запомнить – лень было лезть за блокнотом…
Уже сгущались сырые осенние сумерки, от которых хотелось спрятаться, забиться в теплый угол перед большим телевизором и посмотреть незамысловатый новогодний фильм, похожий на разноцветную хлопушку: хоть и бессмысленно, но весело. Рановато, правда, до конца декабря еще далеко… Хотя разве бывает определенный срок для радости?
«Работать надо, – уныло напомнил себе Никита. – Для чего? Нет, убийцу поймать надо, конечно. А там видно будет».
Он еще не подозревал, сколько сотрудников Следственного комитета вот так же обещали себе: «Закрою дело и уйду, к чертям! Сил больше нет в этом дерьме копаться…»
А потом появлялось новое дело, ничуть не менее важное, и снова нужно было вычислить, выследить, задержать… И так до бесконечности.
Я, конечно, не забыла о том, что Артур отвез Сережку ко мне домой. Почему же екнуло сердце, когда я увидела свет в окне нашей кухни? И первая мысль: «Мама!»
Второй уже не было. Накатило отчаяние, черное, как этот пасмурный вечер, в котором не было ни месяца, ни звезд, и даже единственный фонарь в нашем дворе погас. Самое подходящее время для убийства. В тот момент только это желание и было: умереть бы… Тогда не будет так болеть, натягиваться в груди, рваться в клочья каждый раз, когда никто не ответит на короткое:
– Мама!
Пришлось остановиться, чтобы не ввалиться домой с перекошенным от муки лицом. Я нырнула в старенький домик на детской площадке и сжалась на крошечной скамейке. К счастью, там даже не пахло мочой. Когда мне было лет пять или шесть, по крайней мере, я точно еще не ходила в школу, мы с мамой любили забираться сюда, и я рассказывала ей сказки. Именно так – я ей, а не она мне. Тогда я обожала фантазировать и болтать, а она могла часами слушать меня.
Если бы так все и оставалось, мы были бы счастливы всю жизнь… Но я выросла, а маму убили. Поэтому я больше ничего не сочиняла. А сейчас вдруг подумала, что стоило бы попробовать. Видно, что-то сохранилось в атмосфере этого маленького домика, некая творческая энергия… Законсервировалось на годы, которые я провела вне его стен, а с моим появлением все ожило, точно я разбудила Спящую Красавицу – мою Музу…
Серега ждал меня. Но никто сейчас и палкой не выгнал бы меня из этого убежища моего детства. Блокнота с собой не было, но смартфон всегда находился под рукой, и я принялась торопливо, как сообщение, набирать ту историю, которая неким неведомым образом начала складываться в моем воображении. Меня ничуть не удивляло то, что она никак (ну почти никак!) не связана с моей собственной жизнью, я и в детстве сочиняла приключения, не пересекавшиеся с той реальностью, где жила сама. Именно это мне и нравилось в творчестве: оно позволяло перемещаться во времени и пространстве и примерять на себя чужую жизнь.