– На, Джордж, – сказала Лана. Она открыла шкафчик под стойкой и протянула пацану пакетик из оберточной бумаги. – Это та, что ты хотел. А теперь давай. Вали.
Джордж подмигнул и громыхнул за собой дверью.
– И это считается сиротский гонец? – спросил Джоунз. – Поглядел бы я на сироток, которым он гоняет. Спорнём, Еднёны-Наци ни шиша про этих сироток не знают.
– Что ты там, к чертовой матери, мелешь? – разозлилась Лана. Она всмотрелась было в лицо Джоунза, но помешали очки. – Чуток благотворительности и что с того? А теперь марш мои полы мести.
Лана склонилась над купюрами, прибывшими с пацаном, и у нее в горле заклокотали звуки, похожие на анафемы колдуньи. Шепот, в котором различались цифры и слова, поднимался от ее коралловых губ, пока, полузакрыв глаза, она переписывала цифры в блокнотик. Ее превосходное тело, все эти годы бывшее инвестицией само по себе, почтительно изгибалось над алтарем из жаростойкого пластика. Дым фимиамом курился над сигаретой в пепельнице у локтя, клубами всходя к потолку вместе с молитвами, над гостией, которую Лана приподнимала к свету, чтобы рассмотреть получше дату чеканки, над одиноким серебряным долларом, лежавшим среди подношений. Браслет ее позвякивал, призывая к алтарю причастников, но единственный, кто находился ныне во храме, был отлучен от Церкви по своему происхождению, а значит – продолжал махать шваброй. Подношение упало на пол, ее гостия, и Лана опустилась на колени, благоговея и пытаясь ее достать.
– Эй, потише там, – окликнул ее Джоунз, нарушая святость ритуала. – Вы там свою прибыль с сироток роняешь, растяпа.
– Ты видел, куда она закатилась, Джоунз? – спросила она. – Погляди, может, найдешь?
Джоунз прислонил швабру к стойке и тоже полез за монетой, щурясь сквозь очки и сигаретный дым.
– Во говно же, а? – бормотал он, пока оба они елозили по полу. – Ууу-иии!
– Нашла! – с чувством объявила Лана. – Вот она.
– В-во! Ну, малыдец. Й-их! Лучше серебряными дохларами по полу так не швыряться, «Ночью тех» тада обакротится. Как тада такую большую заплату платить?
– А почему бы тебе не держать рот закрытым, мальчонка?
– Слуш, это вы кого мальчонкаешь? – Джоунз схватил швабру за рукоятку и решительно зашаркал ею к алтарю. – Карла Во-Харя нашлась, тож мне.
V
Игнациус усадил себя в такси и дал шоферу адрес на Константинопольской улице. Из кармана куртки он извлек листок конторской бумаги «Штанов Леви» и, позаимствовав шоферский планшет вместо подставки, начал писать, а такси тем временем влилось в плотный поток движения по проспекту Святого Клода.
Я довольно утомлен сейчас, когда мой первый рабочий день близится к концу. Тем не менее я не желаю намекать, что обескуражен, подавлен или разгромлен. Впервые в жизни я встретился с системой лицом к лицу, решившись в полной мере функционировать в ее контексте в качестве наблюдателя и критика под личиной, так сказать. Существуй больше фирм, подобных «Штанам Леви», я действительно полагаю, американская рабочая сила была бы лучше приспособлена для выполнения своих задач. Очевидно надежный работник оставлен в полном покое. М-р Гонсалес, мой «босс», – довольно-таки кретин, но, вместе с тем, достаточно приятен. Он, кажется, вечно предчувствует недоброе и уж наверняка чересчур опаслив, дабы критиковать исполнение любым работником своих обязанностей. В действительности он одобряет все – почти все, – и вследствие этого обаятельно демократичен в своей умственно-отсталой манере. В качестве примера: мисс Трикси, наша Мать-Земля мира коммерции, непреднамеренно подожгла некие важные заказы в процессе включения обогревателя. М-р Гонсалес довольно терпимо отнесся к этой gaffe[18], если учесть, что в последнее время компания получала все меньше и меньше подобных заказов, а вышеупомянутые поступили из Канзас-Сити на общую сумму пятьсот долларов ($500!). Вместе с тем мы должны помнить, что м-р Гонсалес подчиняется приказам этой таинственной магнатессы, по общему мнению, блистательной и ученой миссис Леви, относиться к мисс Трикси хорошо и делать так, чтобы та чувствовала себя активной и нужной. Но и ко мне он был исключительно учтив, позволив распоряжаться архивными папками по моему усмотрению.
Я намереваюсь вызвать мисс Трикси на разговор в довольно скором времени; я подозреваю, что эта Медуза капитализма обладает множеством ценных соображений и более чем одним точным наблюдением, которыми могла бы поделиться.
Единственной фальшивой нотой – и здесь я вынужден дегенерировать до жаргона, дабы должным образом воссоздать настроение для восприятия существа, к обсуждению коего я сейчас приступлю, – явилась Глория, стенографистка, молодая и наглая прошмандовка. Разум ее поколеблен неверными представлениями и крайне ужасными ценностными суждениями. После одного или двух ее дерзких и непрошеных комментариев по поводу моей персоны и манеры держаться я отозвал м-ра Гонсалеса в сторону, дабы сообщить ему, что вышеуказанная Глория планирует уйти без уведомления до окончания рабочего дня. М-р Гонсалес вслед за этим впал в некоторое неистовство и немедленно уволил Глорию, позволив себе злоупотребить властью, каковой, насколько я мог видеть, наслаждается он редко. На самом деле к тому, что я совершил, меня вынудил кошмарный стук высоких колоподобных каблуков Глории. Еще один день такого грохота – и клапан мой запечатался бы навечно. Ну и к тому же вся эта помада, тушь и прочие вульгарности, которые я бы предпочел не каталогизировать.
У меня имеется множество планов для моего архивного департамента, и я занял – из многих пустующих – стол у окна. Там я и просидел весь день, зажегши свою маленькую газовую грелку на полную мощность, наблюдая, как корабли из множества экзотических портов на всех парах идут по холодным темным водам гавани. Легкое похрапывание мисс Трикси и неистовый треск пишущей машинки м-ра Гонсалеса сообщали приятный контрапункт моим размышленьям.
М-р Леви сегодня не появился; мне дали понять, что он навещает предприятие редко и на самом деле, по выражению м-ра Гонсалеса, «пытается сбыть его с рук как можно скорее». Возможно, мы втроем (ибо я приложу усилия к тому, чтобы заставить м-ра Гонсалеса уволить остальных служащих, если они придут на работу завтра: слишком большое количество людей в конторе, вероятно, будет чересчур отвлекать) сможем вдохнуть в предприятие новую жизнь и восстановить веру м-ра Леви-младшего. У меня уже есть несколько превосходных идей, и я знаю, что я сам, например, в конечном итоге смогу подвигнуть м-ра Леви к тому, чтобы он вложил в фирму сердце и душу.
Я, между прочим, заключил с м-ром Гонсалесом весьма тонкую сделку: я убедил его в том, что, поскольку помог ему сберечь расходы на жалованье Глории, он мог бы отплатить мне транспортировкой меня на работу и с работы на такси. Последовавшие за этим пререкания стали единственным пятном, омрачившим во всем остальном приятный день, но я в конце концов выиграл спор, объяснив этому человеку все опасности, кои представляет мой клапан и общее состояние моего здоровья.
Итак, мы видим, что даже когда Фортуна вращает нас вниз, колесо ее иногда останавливается на миг, и мы оказываемся в хорошем кратком цикле среди более продолжительного плохого. Вселенная, разумеется, основана на принципе коловращения одних кругов в других. В данный момент я нахожусь во внутреннем круге. Еще меньшие круги внутри настоящего, конечно, тоже возможны.
Игнациус вернул таксисту планшет и дал целый набор инструкций касательно скорости, направления движения и переключения сцепления. К тому времени как они добрались до Константинопольской улицы, в машине повисло враждебное молчание, нарушенное лишь требованием шофера уплатить за проезд.
Рассерженно выкарабкиваясь из такси, Игнациус увидел, как по тротуару приближается мать. На ней было короткое розовое полупальто и крошечная красная шляпка, надвинутая на один глаз, что придавало ей сходство со старлеткой-беженкой из кинематографического сериала «Охотницы за приданым». Без всякой надежды Игнациус заметил, что мать попыталась чуточку себя расцветить, воткнув в петлицу полупальто увядшую пуансеттию. Ее коричневые танкетки скрипели с вызовом перечеркнутого ценника, а она, вся пурпурная и розовая, шагала по крошившимся кирпичам тротуара. Хотя Игнациус и наблюдал материнские наряды уже многие годы, вид ее при полном параде по-прежнему приводил его клапан в легкий ужас.
– Ох, Туся, – еле переводя дух, вымолвила она, едва они столкнулись у заднего бампера «плимута», перегородившего все пешеходное движение по тротуару. – Ужас чего тут было.
– О мой бог. Что на этот раз?
Игнациус вообразил, что случилось что-то в семье матери – группе людей, склонных страдать от насилия и боли. У нее имелись престарелая тетушка, ограбленная на пятьдесят центов какими-то хулиганами, кузина, попавшая под трамвай на Арсенальной улице, дядюшка, съевший прокисшее безе, крестный, схватившийся за оголенный провод, сорванный со столба ураганом.
– Эта бедняжечка мисс Энни, что по соседству. Утром в обморок упала в переулке. А всё невры, Туся. Говорит, ты ее сегодня разбудил, когда на банджо заиграл.
– Это лютня, а не банджо, – прогрохотал Игнациус. – Она что – считает меня извращенцем из романа Марка Твена?
– Я только-только от нее. Она же ж к сыну перебралась, на улицу Святой Марии.
– О, этот невыносимый мальчишка. – Игнациус взобрался по ступеням к двери, опередив мать. – Ну, хвала господу, что мисс Энни нас на некоторое время оставила. Теперь, возможно, я смогу играть на лютне, не слыша ее скрипучих денонсаций из соседнего дома.
– А по пути я к Ленни зашла и купила ей славненькую парочку четок с водой из Лурда.
– Боже мой! К Ленни. Ни разу в жизни не встречал я магазина, столь набитого религиозной гексарией. Я подозреваю, не пройдет много времени, и в этой ювелирной лавке случится чудо. Сам Ленни может вознестись.