– Идите ловить стриптизок на Бурбонову улицу, – добавил какой-то старик. – А это хороший парнишка. Он свою мамочку ждет.
– Благодарю вас, – надменно произнес Игнациус. – Я надеюсь, вы все засвидетельствуете это безобразие.
– Ты пойдешь со мной, – заявил полицейский Игнациусу с самоуверенностью, уже шедшей на убыль. Толпа постепенно превращалась в какое-то стадо, а дорожной полицией и не пахло. – Идем в участок.
– Что? Хороший мальчик даже не может мамочку свою дождаться возле «Д. Х. Хоумза»? – Это снова открыл рот старик. – Говорю вам, никогда раньше в городе такого не бывало. А все – комунясы.
– Это вы меня комунясом назвали? – переспросил полицейский старика, одновременно пытаясь увернуться от рассекавшей воздух лютневой струны. – Вас я тоже привлеку. Смотреть надо, кого комунясом называешь.
– Да тебе меня заарессовать – кишка тонка, – взвился старик. – Да я в клубе состою – «Золотые Седины», под началом у Новоорлеанского департамеˊнта отдыха.
– Оставь старика в покое, фараон паршивый, – заорала какая-то тетка. – Может, он чей-нибудь дедуля.
– А я и так дедуля, – ответил старик. – Шестеро внучков, и все у святых сестер учатся. Они у меня еще и мозговитые.
Поверх людских голов Игнациус разглядел, как из вестибюля универмага выплывает мать, волоча в кильватере хлебобулочные изделия, будто мешки с цементом.
– Мамаша! – воззвал он. – А вы пораньше не могли? Меня тут схватили.
Проталкиваясь сквозь народ, миссис Райлли отвечала:
– Игнациус! Это чего тут происходит? Это чего ты уже натворил? Эй, убери лапы от моего мальчонки!
– Да не трогаю я его, дамочка, – оправдывался полицейский. – Этот вот тут вот – сын ваш?
Миссис Райлли ухватилась за свистевшую в воздухе струну.
– Разумеется, я ее отпрыск, – произнес Игнациус. – Вы разве не замечаете ее материнской нежности?
– Вишь, как любит свово парнишку, – прибавил старик.
– Чего это ты прицепился к мойму нещасному ребенку? – осведомилась миссис Райлли у полицейского. Игнациус огромной лапой потрепал крашенные хной материнские волосы. – Заняться нечем – только на бедных детках отыгрываисся, а тут такие гады по улицам бегают. Мамулю ждет, подумать только, а его уже заарестовать хочут.
– Предельно ясно, что это дело подлежит рассмотрению Союзом гражданских свобод, – заметил Игнациус, хватаясь лапой за поникшее мамочкино плечо. – Мы должны выйти на Мирну Минкофф, мою утраченную любовь. Ей про такие вещи известно.
– А всё комунясы, – перебил его старик.
– Сколько ему лет? – спросил полицейский миссис Райлли.
– Мне – тридцать, – снисходительно промолвил Игнациус.
– Работаешь?
– Игнациус мне по дому помогает, – вмешалась миссис Райлли. Ее мужество несколько дрогнуло, и она принялась накручивать струну от лютни на бечевку, которой ей перевязали коробки с кексами. – У меня ужасный артюрит.
– Я сметаю пыль, – сообщил Игнациус полицейскому. – А помимо этого в настоящее время сочиняю продолжительное обвинение нашей эпохе. Когда мозг мой истерзан литературными трудами, я развлекаю себя сырной пастой.
– Игнациус так готовит сырные пасты – пальчики оближешь, – гордо встряла миссис Райлли.
– Очень мило с его стороны, – сказал старик. – Мальчишки нонче тока и знают, что гонять по улице.
– Почему бы вам не заткнуться? – осведомился полицейский у старика.
– Игнациус, – дрожащим голосом спросила миссис Райлли. – Чего ты натворил, Туся?
– В действительности, мамаша, я полагаю, всё начал именно он. – И Игнациус показал на старика, державшего его сумку с нотами. – Я просто стоял здесь и дожидался вас, молясь, чтобы доктор вселил в вас надежду.
– Убери отсюдова этого баламута, – велела миссис Райлли полицейскому. – Он безобразия чинит. И как такие еще по улицам шастают.
– Вся полиция – комунясы, – сказал старик.
– Я разве не для тебя сказал заткнуться? – разозлился полицейский.
– Я на коленки кажный вечер падаю и боженьке спасибо говорю, что у нас защитники такие, – сообщила миссис Райлли всему сборищу. – Без полиции мы бы все давно уже на том свете в постелях лежали с перерезанным горлом от уха до уха.
– Истинная правда, дочка, – ответила ей какая-то женщина из толпы.
– Помолимся же ж за органы полиции. – Миссис Райлли теперь адресовала свои замечания публике. Игнациус шепотом ободрял, неистово оглаживая ей плечи. – А за комунясов рази ж стоит молиться?
– Нет! – рьяно отозвалось несколько голосов. Старика кто-то толкнул.
– Как есть правда, дамочка, – вскричал старик. – Он хотел вашего парнишку заарестовать. Прям как в России. Они все тут комунясы.
– Пошли, – сказал фараон старику и грубо схватил его за ворот пальто.
– О боже мой! – простонал Игнациус, наблюдая, как чахлый маленький полицейский управляется со стариком. – Теперь мои нервы совершенно расходились.
– На помощь! – взывал к толпе старик. – Это переворот! Конституцию нарушают!
– Он самашетший, Игнациус, – произнесла миссис Райлли. – Пойдем-ка лучше отсюдова, Туся. – Она обратилась к толпе: – Бегите, люди. Он может нас всех укокошить. Лично мне кажется, что он, может быть, сам – комуняст.
– Совершенно не нужно утрировать, мамаша, – сказал Игнациус, когда они пробрались через редеющую толпу и споро зашагали по Канальной улице. Оглянувшись, он увидел, как старик сцепился с распетушившимся фараоном под часами универмага. – Не будете ли вы так добры несколько притормозить? Мне кажется, у меня шумы в сердце.
– Ох, закрой рот. А мне, думаешь, каково? Мне в моем возрассе вообще так бегать нельзя.
– Боюсь, сердечный орган важен в любом возрасте.
– Ничего твоему сердцу не будет.
– Будет, если мы не сбавим обороты. – Твидовые брюки вздымались на гаргантюанском крестце Игнациуса. – Моя струна для лютни еще у вас?
Миссис Райлли затянула его за угол на Бурбонову улицу, и они углубились во Французский Квартал.
– Чего это полицай к тебе прицепился, Туся?
– Почем мне знать? Вероятно, через несколько мгновений он пустится в погоню – как только усмирит этого пожилого фашиста.
– Ты думаешь? – нервно спросила миссис Райлли.
– Могу себе вообразить… Мне кажется, он был полон решимости меня арестовать. Должно быть, им задают какую-то норму или что-то в этом роде. Я серьезно сомневаюсь, что он позволит мне так легко избежать своих тисков.
– Нет, ну какой ужас! Ты ведь тогда же во всех газетах будешь, Игнациус. Стыд-то какой! Ты все-таки там во что-то влез, пока меня ждал, Игнациус. Я ведь тебя знаю, Туся.
– Если кто никуда и не лез, так это я, – выдохнул Игнациус. – Я вас умоляю. Мы должны остановиться. Мне кажется, у меня сейчас откроется кровотечение.
– Ладно. – Миссис Райлли поглядела на побагровевшую физиономию сына и поняла, что он за здорово живешь может грохнуться у ее ног исключительно в доказательство своей правоты. Раньше так уже бывало. Последний раз, когда она заставила Игнациуса сопровождать ее к воскресной службе, он дважды валился наземь по пути в церковь, а посреди проповеди о праздности рухнул прямо на пол, выпав в центральный проход и неприлично всех потревожив. – Давай вот сюда заглянем и присядем.
Коробкой с кексами она пропихнула его в двери бара «Ночь утех». Во тьме, провонявшей бурбоном и окурками, они взгромоздились на два табурета. Пока миссис Райлли расставляла свои коробки по стойке, Игнациус расправил обширные ноздри и вымолвил:
– Мой бог, мамаша, смердит здесь ужасно. У меня начались пертурбации живота.
– Назад на улицу хочешь? Чтоб тот полицай тебя заграбастал?
Игнациус не ответил: он шумно принюхивался и корчил рожи. Бармен, наблюдавший за парочкой, недоуменно осведомился из теней:
– Да?
– Я изопью кофе, – величественно произнес Игнациус. – Кофе с цикорием и кипяченым молоком.
– Только растворимый, – ответил бармен.
– Такое мне пить никак не возможно, – сообщил Игнациус матери. – Это гнусность.
– Так возьми себе пива, Игнациус. Пиво тебя не убьет.
– Меня может раздуть.
– Я возьму «Дикси-45», – обратилась миссис Райлли к бармену.
– А джентльмен? – осведомился бармен густым, уверенным голосом. – Чего ему будет угодно?
– И ему тоже «Дикси».
– Я еще могу его не пожелать, – запротестовал Игнациус, когда бармен отправился открывать бутылки.
– Но мы же здесь не можем за просто так сидеть, Игнациус.
– Почему бы и нет? Мы – единственные клиенты. Они должны радоваться нашему появлению.
– А у них тут по ночам стриптиз есть, а? – подначила сына миссис Райлли.
– Могу себе вообразить, – ледяным тоном отреагировал Игнациус. Ему явно было не по себе. – Могли бы и еще куда-нибудь заглянуть. Подозреваю, что сюда в любой момент нагрянет с облавой полиция. – Он громко хрюкнул и прочистил горло. – Слава богу, мои усы фильтруют хоть малую часть этого смрада. Мои органы обоняния уже шлют сигналы тревоги.
Казалось, прошла целая вечность – где-то много и громко звякало стекло и хлопали крышки от ящиков со льдом, – потом из теней опять возник бармен и поставил перед ними стаканы, сделав вид, что сейчас опрокинет пиво Игнациусу на колени. Семейство Райлли в «Ночи утех» обслуживалось по низшему разряду – такой сервис приберегали для особо нежелательной клиентуры.
– А у вас совершенно случайно холодного «Доктора Орешка» не найдется? – вопросил Игнациус.
– Нет.
– Мой сын обожает «Доктор Орешек», – объяснила миссис Райлли. – Я его покупаю цельные ящики. Иногда он выпивает два, а то и три «Доктора Орешка» в один присест.
– Я уверен, что этого человека подробности особо не интересуют, – сказал ей Игнациус.
– Колпак снять не угодно? – поинтересовался бармен.
– Нет, не угодно! – громогласно рявкнул Игнациус. – Здесь зябко.
– Как угодно, – пожал плечами бармен и отчалил в тень на другом конце стойки.
– Именно что!
– Угомонись, – посоветовала миссис Райлли.
Игнациус задрал наушник на шапочке с той стороны, где сидела мать.