– Что с тобой стряслось, Манкузо? – заорал сержант при виде повязки.
– Упал.
– Очень на тебя похоже. Если бы ты хоть что-то соображал в своей работе, то сидел бы в барах и подавал нам информацию о таких субчиках, как те три девки, которых мы привезли сюда вчера вечером.
– Есть, сэр.
– Я не знаю, какая шлюха навела тебя на эту «Ночь утех», но наши парни торчат там почти каждую ночь, и никаких утех им еще не перепало…
– Ну, я думал…
– Заткнись. Ты дал нам липовую наводку. А ты знаешь, что делают с людьми, которые дают липовую наводку?
– Нет.
– Их отправляют в сортир автобусной станции.
– Есть, сэр.
– Будешь дежурить там в кабинках по восемь часов в день, пока не приведешь кого надо.
– Ладно.
– Отставить «ладно». Отвечай «есть, сэр». А теперь убирайся и загляни по дороге в свой шкафчик. Ты сегодня фермер.
IV
Игнациус раскрыл «Дневник рабочего парнишки» на первой чистой странице «Синего Коня» и с нажимом выдвинул стержень. Кончик шариковой ручки «Штанов Леви» дал осечку при первом щелчке и скользнул обратно в пластиковый корпус. Игнациус пощелкал энергичнее, но кончик непослушно прятался. Яростно треснув ручкой по краю стола, Игнациус схватил с пола один из карандашей «Венера-Медалистка». Потыкал грифелем серу в ушах и начал сосредоточенно прислушиваться, как мать собирается на весь вечер в кегельбан. Из ванной доносились дроби шагов, что означало одно: мать пытается завершить несколько этапов своего туалета одновременно. Затем раздались звуки, к которым за много лет он уже привык, – они сопровождали всякий выход матери из дома: щетка для волос плюхнулась в унитаз, об пол ударилась пудреница, раздался неожиданный вскрик смятения и хаоса.
– Ай! – послышался материнский вопль.
Игнациус расценивал приглушенный шум в уединении ванной как источник раздражения: хоть бы она закончила побыстрее. Наконец щелкнул выключатель. Она постучалась.
– Игнациус, Туся, я ухожу.
– Хорошо, – ледяным тоном ответствовал сын.
– Открой дверь, Туся, выйди чмокни меня на прощанье.
– Мамаша, я в данный момент довольно-таки занят.
– Ну не будь же ж таким, Игнациус. Открывай.
– Бегите к своим приятелям, я вас умоляю.
– Ой, Игнациус.
– Вот нужно же отвлекать меня на всех уровнях. Я работаю над одной вещью, имеющей чудесные перспективы для кинематографа. В высшей степени прибыльный проект.
Миссис Райлли пнула дверь кегельной туфлей.
– Это так вы губите ту пару абсурдной обуви, что была приобретена на мои сбережения, заработанные потом и кровью?
– А? Что такое, сокровище?
Игнациус извлек из уха карандаш и открыл дверь. Материнские волосы цвета свеклы были взбиты ввысь надо лбом; скулы багровели от румян, нервно размазанных до самых глазных яблок. Одно дикое дуновение пудры выбелило лицо миссис Райлли, фасад ее платья и несколько отбившихся свекольных прядей.
– О, мой бог! – вымолвил Игнациус. – У вас пудра по всему платью, хотя, возможно, вы следуете одному из косметических советов миссис Баттальи.
– Ну почему ты всегда так тюкаешь Санту, Игнациус?
– Ее, кажется, жизнь и без меня тюкала предостаточно. Но скорее снизу, чем сверху. Однако, если она когда-нибудь приблизится ко мне, направление тюˊка может измениться.
– Игнациус!
– А кроме этого, она вызывает в памяти вульгаризм «тютьки».
– Санта уже бабуся. Как не стыдно?
– Хвала всевышнему, что грубые вопли мисс Энни в тот вечер восстановили мир. Ни разу в своей жизни не видел столь бесстыдной оргии. И это – в моей собственной кухне. Если бы тот человек являлся хоть каким-то подобием стража законности, он арестовал бы эту «тетушку» на месте.
– И Анджело не тюкай. У него трудный путь, мальчик. Санта говорит, он весь день просидел в уборной на автобусной станции.
– О, мой бог! Верю ли я своим ушам? Я вас умоляю – бегите скорее вместе со своими пособниками из Мафии и оставьте меня в покое.
– Не относись так к своей бедной мамуле.
– Бедной? Я не ослышался – бедной? Когда доллары от моих трудов буквально рекой льются в этот дом? И вытекают из него еще быстрее.
– Не надо снова начинать, Игнациус. Я у тебя только двадцать долларов взяла на этой неделе, да еще и чуть не на коленках пришлось упрашивать. Посмотри только на все эти штукенции, которые ты себе покупаешь. Посмотри на эту кинекамору, что сегодня домой приволок.
– Кинокамера вскоре найдет себе применение. А гармоника была довольно дешева.
– Я ж так же ж никогда с этим человеком расплатиться не сумею.
– Это едва ли моя проблема. Я не вожу машину.
– Да, и тебе наплевать. Тебе всегда наплевать было, Туся.
– Мне следовало предвидеть, что, всякий раз открывая дверь этой комнаты, я буквально открываю ящик Пандоры. Разве миссис Батталья не желает, чтобы вы поджидали ее и ее растленного племянника на обочине, дабы ни одно бесценное мгновение игры в кегли не было упущено? – Игнациус изрыгнул газ дюжины шоколадных пирожных, пойманный в ловушку его клапаном. – Предоставьте мне хоть капельку мира. Неужели недостаточно того, что меня на работе весь день изводят? Мнится, я адекватно описал вам те ужасы, с которыми вынужден сталкиваться каждодневно.
– Ты же знаешь, как я тебя ценю, Туся, – всхлипнула миссис Райлли. – Иди сюда и хорошенько чмокни мамулю на прощанье, будь умницей.
Игнациус склонился и слегка ткнулся ей в щеку.
– О, мой бог, – вымолвил он, отплевываясь пудрой. – Теперь во рту у меня будет скрипеть всю ночь.
– На мне слишком много пудры?
– Нет, в самый раз. У вас разве нет артрита или что там еще у вас есть? Как вы собираетесь играть в кегли?
– Мне кажется, упряжения мне помогают. Я себе лучше чувствую.
На улице забибикало.
– Очевидно, ваш приятель избежал-таки уборной, – фыркнул Игнациус. – Околачиваться по автобусным станциям – это так на него похоже. Ему, вероятно, нравится смотреть, как прибывают и отправляются эти туристические кошмары с круговым обзором. В его мировоззрении, очевидно, автобус – это хорошо. Это показывает, насколько отстал он умственно.
– Я вернусь пораньше, Туся, – сказала миссис Райлли, закрывая миниатюрную входную дверь.
– Мною, вероятно, уже злоупотребит какой-либо негодяй, – возопил ей вслед Игнациус.
Заперев на засов дверь своей комнаты, он схватил пустой чернильный пузырек и раздвинул ставни. Высунув наружу голову, он осмотрел весь проулок и отыскал в темноте на обочине белый «рэмблер». Изо всех сил он запустил пузырьком в его сторону и услышал, как тот взорвался на крыше машины со звуком, гораздо превзошедшим все его ожидания.
– Эй! – услышал он крик Санты Баттальи, когда тихонько закрывал ставни. Злорадствуя, он снова раскрыл свой скоросшиватель и взял в лапу «Венеру-Медалистку».
Любезный Читатель,
Великий писатель – друг и благодетель своих читателей.
– Маколей[27]
Еще один рабочий день окончен, мой любезный читатель. Как я уже сообщал тебе раньше, я преуспел в наложении, так сказать, печати на пертурбации и манию нашей конторы. Все избыточные виды деятельности постепенно сводятся на нет. В настоящий момент я занят украшением нашего пчелиного улья для белых воротничков (троих), в котором жизнь бьет ключом. Аналогия с тремя пчелами вызывает в памяти три п, кои наиболее надлежащим образом описывают мои действия в качестве конторского служащего: преодоление, процветание, преображение. Существуют и три п, самым надлежащим образом описывающие действия нашего придурка-управляющего: побирушка, порча, промах, прилипала, паскудство, паразит, провал, падаль, парша, подонок. (В данном случае, боюсь, список несколько выходит из-под контроля.) Я пришел к заключению, что наш управляющий конторой служит единственной цели, а именно – цели путаницы и помехи. Если бы не он, другая моя сослуживица (La Dama del Commerсio) и я вполне пребывали бы в мире и довольстве, выполняя свои обязанности в атмосфере взаимной предупредительности. Я уверен, что его диктаторские методы отчасти служат причиной желания мисс Т. уйти на пенсию.
Наконец я могу описать тебе саму фабрику. Сегодня днем, ощущая удовлетворение от завершения работы над распятием (Да! Оно завершено и сообщает конторе столь необходимое духовное измерение.), я решил нанести визит в лязг, жужжание и свист фабрики.
Сцена, открывшаяся моего взору, была одновременно притягательной и отталкивающей. Изначальное потогонное предприятие в «Штанах Леви» сохранилось для потомства нетронутым. Если бы Смитсоновский институт, это балаганное скопище национальных отходов, мог как-нибудь запечатать фабрику «Штанов Леви» в вакуумную упаковку и перенести в столицу Соединенных Штатов Америки со всеми до единого рабочими, замершими в позах своего труда, посетители этого сомнительного музея испражнялись бы прямо в свои безвкусные туристские наряды. Это сцена, сочетающая в себе худшее из «Хижины дяди Тома» и «Метрополиса» Фрица Ланга; это механизированное негритянское рабство; она представляет собой тот прогресс, которого добились негры – от сбора хлопка до пошива из него. (Оставаясь в своей эволюции на стадии сбора хлопка, они бы, по крайней мере, пребывали в целебной среде, распевая песни и поедая арбузы [как они, насколько я полагаю, и должны поступать, находясь группами al fresco[28]].) Мои интенсивные и глубоко прочувствованные убеждения, касающиеся социальной несправедливости, моментально возбудились. Клапан мой отозвался энергичным толчком.
(В связи с арбузами должен признаться, дабы никакая профессиональная организация по защите гражданских прав не сочла себя оскорбленной, что никогда не являлся наблюдателем американских народных обычаев. Я могу ошибаться. Можно себе вообразить, что в наши дни, протягивая одну руку за хлопком, другой рукой этот самый народ прижимает к уху транзисторный радиоприемник, изрыгающий прямо на его барабанные перепонки бюллетени о подержанных автомобилях, Размягчителе Волос «Мяхстиль», Приправе для Прически «Королевская Корона» и вине «Галло», а на нижней губе у него болтается ментоловая сигарета с фильтром, грозя спалить все хлопковое поле дотла. Сам проживая на берегах реки Миссисипи [Река эта прославлена в отвратительных песнях и стихах; преобладающим мотивом в них служат попытки представить реку эрзацем фигуры отца. В действительности река Миссисипи – подлая и зловещая водная артерия, чьи водовороты и течения ежегодно уносят множество жизней. Я не встречал ни единого человека, даже отдаленно пытавшегося обмакнуть большой палец ноги в ее зараженные бурые воды, кишащие нечистотами, промышленными стоками и смертельными инсектицидами. Даже рыба в ней дохнет. Следовательно, Миссисипи как Отец-Господь-Моисей-Папаша-Фаллос-Старикан – мотив насквозь фальшивый, начатый, как я воображаю, жутким шарлатаном Марком Твеном. Такая неспособность вступить в контакт с реальностью тем не менее характерна для почти всего американского «искусства». Любая связь между американским искусством и американской природой чисто случайна, однако это лишь потому, что вся нация в целом с реальностью контакта не имеет. Сие – лишь одна из причин, почему я всегда вынужден существовать на обочине ее общества, ограниченный Чистилищем, остающимся на долю тех, кто неспособен опознать реальность в лицо.], я ни разу не видел, как произрастает хлопок, и не имею ни малейшего