– Ну, если условия в самом деле плохие…
– «В самом деле плохие»? Й-их! Да я в суверменном рабстве впахиваю. Ежли брошу, так на меня фугас накатят, что бомж. А ежли застряну, так я себе по найму устроил, и жаˊленье получаю, хоть там минималой заплатой и не пахнет.
– Я тебе скажу, чего тут можно сделать, – доверительно произнес мистер Уотсон, перегибаясь через стойку и вручая Джоунзу пиво. Еще один человек, сидевший у бара, подался в их сторону: он уже несколько минут молча следил за ходом их беседы. – Ты там себе саботаж чутка попробуй. Тока так этот капкан и переборешь.
– Ты это как это – «сабаташ»?
– Ну, ты ж понимаешь, мужик, – прошептал мистер Уотсон. – Вроде как кухарке не плотют, чтоб хватало, так случайно суп переперчит. Вроде как парнишке на стоянке мозги засуричат, так он юзом по маслу чутка, да и машину об забор треснет.
– В-во! – произнес Джоунз. – Типа как мальчонок в супамаркете работает, так у него вдруг пальцы скользнут – и десяток йиц на полу, а все потому что ему сверхурогих не плотют. Й-их!
– Вот теперь-то понял.
– А мы настоящий большой саботаж планируем, – нарушил молчание второй клиент. – У нас там, где я работаю, большая демосрация будет.
– Во как? – переспросил Джоунз. – Где?
– В «Штанах Леви». У нас такой здоровенный старый белый приходит на фабрику и говорит, что сбросить бы томную бонбу на самую верхушку компании.
– Похоже, народ, у вас там больше, чем просто сабаташ, – изрек Джоунз. – Похоже, у вас там цельная война.
– Будь паинькой, уважай старших, – посоветовал мистер Уотсон незнакомцу.
Человек захихикал так, что из глаз у него потекли слезы, и сказал:
– Этот челаэк грит, что молится за всех мулаток и крыс во всем мире.
– За крыс? В-во! Да у вас, народ, на руках настоящий дурок, сто перценов.
– Зато он шебутной, – примирительно возразил человек. – И богобоязный. Построил себе в конторе большой крест.
– В-во!
– Грит: «Вы, толпа, будете щасливыми все в средний век. Вы, грит, толпа, пушку себе оттопырите, и стрелы, и ядреную бонбу на самою маковку сюда бросите». – И человек снова рассмеялся. – Нам все равно на этой фабрике больше делать неча. Его завсегда послушать интересно, как начнет усищами хлопать. Он нас на большую демосрацию поведет, грит, рядом с которой другие демосрации – как дамский пикник.
– Ага, и похоже, он вас, публики, прямо в каталашку приведет, – сказал Джоунз, укутывая стойку дымом погуще. – Послушать, так ващще чокнутая белая мамка.
– Ну да, он навроде чудной такой, – признал человек. – Только он в самой конторе работает, и управляющий там, мистер Гонзала, парня этого за шустрого держит. Дозволяет все, чего тот ни захочет. Даже разрешил на фабрику приходить, когда парню взбрендит. Куча народу с ним уже демосрацить хочет. Он нам грит, у него разрешение есть от самого мистера Леви, чтоб демосрацию сделать, грит, мистер Леви хочет демосрацию, чтоб от Гонзалы избавиться. Кто знает? Может, зарплату нам подымут. Этот мистер Гонзала его уже боится.
– А скажи-ка мне, чувак, этот спаситя ваш беломазый, кошак этот – он на кого похож? – с интересом спросил Джоунз.
– Здоровый такой, жирный, у него еще шапочка как на охоту есть, он ее все время носит.
Глаза Джоунза расширились за стеклами очков.
– А эта шапчонка на охоту – зеленая? У него зеленая шапчонка?
– Ага. А ты откуль знаешь?
– В-во! – сказал Джоунз. – Вы, публики, влипли по самое нехочу. Дуˊрка этого уже падлиция ищет. Он как-то ввечер в «Ночью тех» зарулил, начал этой девке Дарлине про автобус вешать.
– Нет, ну ты чо гришь, а? – ответил человек. – Он про автобус нам тоже рассказывал, как ехал на том автобусе в самое серце тьмы как-то раз.
– Тот самый и есть. Вы от этого дурка подальше бы. Он с падлицией в розыске. И вашу бедную черную народную жопу всю в каталашку засодют. В-во!
– Ну, так надо будет его про это спросить, – сказал человек. – Я уж точно не хочу, чтоб меня на демосрацию пристукник вел.
II
Мистер Гонсалес пришел в «Штаны Леви» рано, как обычно. Символически зажег одной спичкой свой маленький обогреватель и сигарету с фильтром – точно два факела, сигнализирующих о начале нового трудового дня. А после устремился разумом к ранним утренним медитациям. Вчера мистер Райлли добавил конторе новый штрих, и теперь между лампочками по всему потолку болтались петли розовато-лилового, серого и рыжего гофрированного серпантина. Распятие, таблички и серпантин в конторе напоминали управляющему о елочных украшениях, и он впадал в легкую сентиментальность. Заглянув в уголок мистера Райлли, он с удовлетворением отметил, что бобовые побеги настолько окрепли, что начали виться вниз, оплетая ручки выдвижных ящиков с документами. Мистеру Гонсалесу стало любопытно, как же служащему удается систематизировать документы, не тревожа нежные побеги. Размышляя над этой канцелярской загадкой, он с удивлением увидел, как сам мистер Райлли торпедой врывается в контору.
– Доброе утро, сэр, – отрывисто поздоровался Игнациус: то ли кашне, то ли платок горизонтально трепыхался в его кильватере, будто стяг поставленного под ружье шотландского клана. Дешевая кинокамера болталась у него на плече, а под мышкой он сжимал узел, напоминавший свернутую в рулон простыню.
– Ну, вы сегодня определенно раненько, мистер Райлли.
– Что вы имеете в виду? Я всегда прибываю на работу в это время.
– О, разумеется, – кротко согласился мистер Гонсалес.
– Вы что – считаете, что я пришел сегодня пораньше с какой-то целью?
– Нет. Я…
– Говорите, сэр. Почему вы столь странно подозрительны? Ваши глаза буквально мерцают паранойей.
– Что, мистер Райлли?
– Вы слышали, что я сказал, – бросил Игнациус и прогромыхал прямиком к двери на фабрику.
Мистер Гонсалес попробовал снова взять себя в руки, однако его встревожило нечто похожее на приветственные вопли, донесшиеся с фабрики. Вероятно, подумал он, кто-то из рабочих стал отцом или выиграл в вещевую лотерею. Пока рабочие не досаждали ему, он был не прочь отвечать им тем же. Для него они оставались просто частью физического туловища «Штанов Леви», никак не связанной с «мозговым центром». Они не принадлежали ему, поэтому не хватало еще о них беспокоиться: рабочие пребывали под пьяным командованием мистера Палермо. Накопив требуемую толику мужества, управляющий конторой собирался обратиться к мистеру Райлли в самой что ни на есть учтивой манере с вопросом относительно количества времени, проводимого тем на фабрике. Однако мистер Райлли в последнее время отдалился и стал так неприступен, что мистера Гонсалеса ужасала сама мысль о стычке с ним. Ноги его немели, стоило лишь подумать об одной из этих медвежьих лап, опускающейся ему на макушку, – быть может, вгоняя его, будто кол, в непредсказуемые полы конторы.
Четверо фабричных рабочих обняли Игнациуса за смитфилдские окорока, служившие ему ляжками, и со значительным усилием вознесли его на раскроечный стол. Поверх плеч носильщиков Игнациус рявкал, куда заносить, будто руководил погрузкой редчайшего и драгоценнейшего груза:
– Выше и правее, вот так! – кричал он сверху вниз. – Выше, выше. Осторожнее. Помедленней. Вы крепко держите?
– Ага, – отвечал один из носильщиков.
– А чувствуется довольно вяло. Прошу вас! Я распадаюсь до состояния тотального беспокойства.
Рабочие с интересом наблюдали, как носильщики пошатываются взад и вперед под тяжестью своей ноши.
– Теперь назад, – нервно вскрикивал Игнациус. – Назад, пока стол не окажется прямо подо мной.
– Не беспокойсь, мистер-Ер, – задыхаясь, проговорил один из носильщиков. – Мы метим вас прям на стол.
– Мне очевидно, что нет, – отвечал Игнациус, тараня своей тушей столб. – О, мой бог! Мое плечо вывихнуто.
Другие рабочие подняли крик.
– Эй, потише там с мистер-Ером, – завопил кто-то. – Вы ему там щас бошку раскроите.
– Прошу вас! – вскричал Игнациус. – Помогите кто-нибудь! В следующий же миг я, вероятно, превращусь в кучу обломков.
– Слышь, мистер-Ер, – не успевая перевести дух, вымолвил носильщик, – а стол то уже прям за нами.
– Меня, вероятно, вывалят в одну из печей прежде, чем завершится это злоключение. Я подозреваю, что было бы гораздо мудрее обратиться к коллективу на уровне пола.
– Опускайте ноги, мистер-Ер. Стол сразу под вами.
– Помедленней, – промолвил Игнациус, вытягивая свой здоровенный большой палец на ноге с великой опаской. – Похоже, так оно и есть. Хорошо. Как только я придам себе устойчивость, можете ослабить свою хватку на моем теле.
В конце концов Игнациус принял вертикальное положение на длинном столе, прижимая рулон простыни к почечной лоханке, чтобы скрыть от аудитории тот факт, что в процессе водружения пришел в состояние некоторой стимуляции.
– Друзья! – величественно произнес он и воздел ту руку, какой не держал простыню. – Наконец настал наш день. Я надеюсь, вы не забыли захватить с собой орудия войны. – Из группы, собравшейся вокруг раскроечного стола, не донеслось ни подтверждения, ни отрицания. – Я имею в виду палки, цепи, дубинки и так далее. – Хором похихикивая, рабочие помахали в воздухе какими-то штакетинами, швабрами, велосипедными цепями и кирпичами. – Бог мой! Вы в самом деле собрали довольно солидный и разнообразный арсенал. Ярость нашего штурма может превзойти все мои ожидания. Вместе с тем чем решительнее удар, тем бесповоротнее результаты. Мой ознакомительный осмотр вашего оружия, следовательно, укрепляет меня в моей вере в окончательный успех нашего сегодняшнего крестового похода. В нашем кильватере мы должны оставить разграбленные и опустошенные «Штаны Леви», на огонь мы должны ответить огнем.
– Чо он сказал? – спросил один рабочий другого.
– Мы должны взять штурмом контору в ближайшее же время, тем самым ошеломив недруга, пока чувства его еще находятся под воздействием психических туманов раннего утра.