– Ну, так и плыла б себе дальше, – ответила Лана. – У меня для вас с твоим дружочком есть кое-какие новости.
Дарлина водрузила клетку на стойку и явила миру громадного, золотушного розового какаду: похоже, прошел он через множество рук, как подержанный авто. Хохолок поник, и птица вскрикнула ужасным голосом:
– Ауук!
– Ладно, убирай пернатое к черту, Дарлина. С сегодняшнего вечера ты возвращаешься на табуретки.
– О-о, Лана, – застонала Дарлина. – Ну чё такое? У нас хорошо репетировать получалось. Погоди только, мы закорюки выправим. Это просто гвоздь сезона будет.
– Сказать по правде, Дарлина, я тебя и этой твоей птицы боюсь.
– Послушай, Лана. – Дарлина сбросила тужурку и показала управляющей колечки, прицепленные к швам брючек и блузки английскими булавками. – Видишь вот эти штучки? С ними весь номер пойдет гладко. Я дома репетировала. Это новый подход. Птичка цепляется за колечки клювом и срывает с меня одежду. Я в смысле, что колечки тут только на репетицию. Когда я себе костюм сошью, колечки будут на крючочках: он хватает – костюм расстегивается. Говорю тебе, Лана, это потрясная сенсация будет.
– Слушай, Дарлина, безопасней было бы, если б эта чертова тварь у тебя вокруг головы летала или что она там у тебя делала.
– Но теперь же у птички настоящая роль будет. Она будет срывать…
– Ага – и сиськи заодно тебе оторвет. Мне тут только несчастных случаев не хватало со «Скорой помощью», чтобы всех клиентов разогнать и инвестицию испоганить. А если этой птичке твоей взбредет в голову полетать над публикой и кому-нибудь глаза выклевать? Нет уж, если честно, я ни тебе, ни попугаю твоему не доверяю, Дарлина. Техника безопасности превыше всего.
– О-о, Лана. – Дарлина была безутешна. – Ну дай же нам попробовать. У нас только-только получаться стало.
– Нет. Вали. И сними эту тварь с моей стойки, пока она тут не нагадила. – Лана швырнула на клетку покрывало. – Эти сама-знаешь-кто уже отъехали, так что можешь вернуться на свою табуретку.
– А я, наверно, все-таки расскажу сама-знаешь-кому сама-знаешь-что, и сама-знаешь-кто испугается и сбежит.
Джоунз поднял очки от рекламы и произнес:
– Если вы, народ, тута около-личности трындеть будете, то я читать не могу. В-во. Это кто это – «сама-знаешь-кто» и «сама-знаешь-что»?
– А ну, слезай с табуретки, каторжанин, да марш мои полы мыть.
– Этот попрыгай аж до самой «Ночью тех» проехал, старался, репетирывал, – осклабился Джоунз из своей тучки. – Ёбть же ж. Надо дать ему шанец, низзя ж к ему относиться как к черному публику.
– Вот, правильно, – от всего сердца поддержала Дарлина.
– Уж скока мы сироцкую благовпарительнось покончили, а на швицаров ей не полагается, может, тада беньдяшке чутка отслюнить – девчонка все ж старается, на комисии фарцует. Й-их! – Джоунз уже видел, как птица хлопает крыльями по-над всей сценой, пока Дарлина пытается изобразить какой-то танец. Он никогда не наблюдал зрелища гаже: Дарлина с птичкой могли квалифицироваться как законный саботаж. – Можа, тут и там отполирывать чучуть нада, можа, тут крутнешь, там качнешь лишний раз, тут скользнешь, там подмахнешь, но мне кажецца, скриптакыль оч даж ничо. Ууу-иии.
– Вот видишь? – Дарлина повернулась к Лане. – Джоунз врать не станет. У черных столько ритма есть.
– В-во!
– Я не хочу пугать кое-кого историями про кое-кого другого.
– Ох, да заткнись же ты, Дарлина! – заорала Лана.
Джоунз окутал их обеих порцией дыма и изрек:
– Я так думаю, Дарлина и этот ее попрыгай сильно необычные. В-во! Я так думаю, вы себе кучу клеёных напритаскашь сюда. В каком еще клубе лысово орла на истраде найдешь?
– Придурки, вы что предлагаете – нам в птичьи дела влезать?
– Й-их! Я точно тут птичьи дела. У белых публик же завсегда попрыгаи с кинорейками обжимаюцца. Погоди, дождесси – публики просекут, каково таково птица им «Ночью тех» втюхивает. Да у вас тута настоящий швицар стоять придецца. Все опчиство с делами своими ломицца будет. В-во! – Джоунз сотворил из дыма опасный нимб, похоже, готовый взорваться. – Дарлина с попрыгаем тока вот закорюки повыправют. Ёбть, девка тока-тока искуйств, щитай, начинает. Ей шанец нужон.
– Это точно, – встряла Дарлина. – Я пока в искусствах новичок. Мне шанс нужно дать.
– Закрой рот, дурища. Ты что – правда думаешь, что заставишь эту птицу себя раздевать?
– Да, мэм, – с энтузиазмом выпалила Дарлина. – Меня тут вдруг осенило. Сижу это я дома, гляжу, как она по колечкам своим играется, и говорю себе: «Дарлина, а чего ты это в одёжу себе колечек до сих пор не понасовала?»
– Заткни пасть своему уроду, – велела Лана. – Хорошо, давай поглядим, чего он умеет.
– В-во! Вот это базар. Тут всякие мамки сбегуцца на скриптакыль поглазеть.
III
– Санта, я должна была тебе позвонить, голуба.
– Что ж стряслось, Ирэна, малыша? – с чувством осведомился лягушачий баритон миссис Баттальи.
– Игнациус стрясся.
– Чего он еще натворил, дэушка? Расскажи Санте.
– Погоди минуточку. Дай посмотрю, он еще в этой своей ванной или уже нет. – Миссис Райлли опасливо прислушалась к громогласному плеску жидкости, доносившемуся из ванной комнаты. Взрыв китового фырканья вырвался в коридор сквозь облупленную дверь. – Все хорошо. Он еще там. Я не могу тебе врать, Санта. У меня сердце кровью обливается.
– Ай.
– Приходит Игнациус домой где-то с час назад – и одет прям как мясник какой.
– Это ж хорошо. Нашел сэбе другую работу твой жирный разгильдяй.
– Но не у мясника же ж, голуба моя, – отвечала миссис Райлли, и голос ее был отягощен скорбью. – Он теперь киоскер, «горячими собаками» торгует.
– Ай, брось ты, – каркнула Санта. – «Горячими собаками»? Никак прям на улице?
– Прям на улице, голуба, как побродяжник какой.
– Еще какой побродяжник, малыша. Даже хуже. Ты почитай, чего пролиция в газэтах извещает иногда. Они там все – одна банда бомжей.
– Ну ведь ужас же какой, а?
– Этому мальчику твому уже кто-нить по мордасам бы давно надавал.
– Только он в дверь, Санта, как сразу загадку мне: какую работу себе нашел? Я сначала и говорю: мясник, – понимаешь?
– Чего ж не понять?
– А он мне дерзит эдак: «Угадайте еще раз. Вы даже не приблизились к ответу». Я еще битых пять минут гадаю – пока все работы не перебрала, где такую белую форму носить надо. Тут он наконец говорит: «Все неправильно, мамаша. Я обрел себе занятие: торгую сосыски». Я чуть в обморок не грохнулась, Санта, прям на пол в кухню. Вот же ж картинка была б: я с раскроенной черепушкой прям на линолеуме, – а?
– Да ему б наплювать и растэреть было, не то что некоторые.
– Не то что некоторые, да.
– Да ни в жись.
– Наплевать ему на свою бедную мамулю, – вздохнула миссис Райлли. – Да еще и столько образывания, заметь же ж. Торгует сосыски на улице средь бела дня.
– Так что ж ты ему сказала, малыша?
– Ничего я ему не сказала. Я и рта не успела раскрыть, как он в свою ванну удрал. И вот по сих пор сидит там, заперся, воду по всему полу плескает.
– Погоди секундочку, Ирэна. У меня тут внученьку одну на дэнь привезли, – сказала Санта и заорала со всей дури кому-то на другом конце провода: – А ну, пошла к чертякам собачим от этой печки, Шармань, и марш на банкэтку играться, пока я тебе в челюсть не заехала.
Детский голосок что-то ответил.
– Х-хосподя-а, – спокойно продолжала Санта в трубку. – Дэтишечки эти миленькие такие, но иногда я просто вообще не знаю. Шармань! Пошла к чертывой матери на улицу и играйся на своей вилисапете, пока я тебе в ухо не съездила. Не бросай трубку, Ирэна.
Миссис Райлли услышала, как Санта отложила телефон. Затем взвыл ребенок, хлопнула дверь, и Санта вернулась на линию.
– Бош ты мой, правду тебе говорю, Ирэна, рыбенок этот просто никого не слушает! Я тута пытаюсь ей спагэтов с рагой сварить, а она прям у меня в касрюльке играется. Сестрам в дэтсадике давно уже пора отшлепать ее хорошенько. Ты ж знаешь Анджело. Видела б ты, как его сестры лупцевали, когда он малой был. Одна его вообще об доску в классе прибила. Вот он и вырос такой милый и заботливый мущина.
– А Игнациуса сестры обожали. Такой славненький пупсёныш был. Всё святые картинки выигрывал за то, что катехиз от зубов отскакивал.
– Да этим сестрам следывало ему по шеяˊм надавать хорошэнько.
– Как он, бывало, домой приходил со всеми этими святыми картиночками масюпусенькими, – всхлипнула миссис Райлли, – я уж точно ни за что не думала, что он станет сосыски средь бела дня торговать. – Миссис Райлли нервно кашлянула и неистово вопросила в трубку: – Но скажи же мне, голуба, как там Анджело справляется?
– Жена его Рита звонит мне не так давно, говорит, он, наверно, нэвмонией заразился от того, что в этой уборной застрял на все врэмя. Истину тебе говорю, Ирэна, Анджело этот уже бледный стал, что прывиденье. Палицаи мальчонку совсем затрэтировали. Ему-то служба ндравится. Только выпустился из этой палицейской акадэмии своей, так можно ж было подумать, что из Лиги Прыща[43] вышел. Уж какой гордый ходил.
– Да-а, бедняжечка Анджело неважно выглядит, – согласилась миссис Райлли. – И кашель у него плохой стал, у мальчонки. Ну, может быть, ему хоть чуть-чуть получше станет, как он эту штуку прочтет, которую мне Игнациус для него дал. Игнациус говорит, это духновляющая литература.
– Во как? Подорзительно это. Что ж там за «духновлящая лытэратура», тем паче – от Игнациуса? Наверно, сплошь нэприличнось.
– А если его кто-нибудь из знакомых с такой тележкой увидит?
– Не стыдись, малыша. Ты ж не виноватая, что у тебя такой нэгодник на руках, – хрюкнула Санта. – Тебе, дэушка, мужик в дом нужон, штоб мальчишку в ежовых рукавицах дэржал. Я точно найду этого милого старичка, который о тэбе все выспрашивал.
– Не нужен мне никакой милый старичок. Мне милый сынуля только нужен.