Через несколько фраз мысли патрульного Манкузо начали блуждать. Он выглянул в щелочку дверцы, которую всегда оставлял приоткрытой на дюйм-другой, чтобы видеть кто пользуется писсуарами, уборными и ящичком с бумажными полотенцами. Возле кабинок стоял тот самый мальчишка, которого Манкузо видел здесь чуть ли не каждый день. Патрульный наблюдал, как модные сапоги перемещаются взад-вперед от кабинок к ящичку. Потом мальчишка прислонился к кабинке и начал что-то рисовать себе на запястьях шариковой ручкой. Тут дело нечисто, решил патрульный Манкузо.
Он распахнул дверцу и, направляясь к пареньку и подавляя кашель, обратился как можно дружелюбнее:
– А ждо эдо ды дам да дуге бижежж, бдиядель?
Джордж метнул взгляд на монокль и бороду, вдруг замаячившие сбоку, и ответил:
– А ну пошел от меня к чертям собачьим, пока по яйцам не получил.
– А ды выдзови болидзыю, – поддразнил его патрульный Манкузо.
– Еще чего? – сказал Джордж. – Вали отсюда. Я не хулиганю.
– Болидзыи боиззя?
Джордж не врубался, что это за недоумок. Наверняка такой же псих, как тот торговец сосисками.
– Слушай, придурок, шевели костями. Мне еще только фараонов тут не хватало.
– Де дадо, да? – лучезарно осведомился патрульный Манкузо.
– Нет, да и такому обсосу, как ты, – тоже не надо, – ответил Джордж, разглядывая слезящийся глаз за стеклышком монокля и сопли в бороде.
– Ды адездовад, – закашлялся патрульный Манкузо.
– Чего? Парень, да ты совсем умом тронулся.
– Батруддый Бадкудзо. Бод бдыгдыдием. – Перед прыщами Джорджа сверкнула полицейская бляха. – Бдойдем за бдой.
– Ты меня это за что, к чертовой матери, арестовал? Я тут стою себе, и все, – нервно запротестовал Джордж. – Я ничо не сделал. Да что ж это такое, а?
– Ды бодоздеваем.
– Подозреваем в чем? – в панике завопил Джордж.
– Ага! – захлебнулся соплями патрульный Манкузо. – Даг ды в замом деде боиззя!
Он попытался было схватить Джорджа за руку, чтобы надеть наручники, но тот выхватил у него из-под мышки «Утешение философией» и изо всех сил шарахнул книгой патрульного в висок. Игнациус в свое время купил крупное, элегантное, редкое издание английского перевода, и все пятнадцать долларов цены обрушились патрульному Манкузо на голову с мощью солидного словаря. Патрульный нагнулся подобрать выпавший из глаза монокль, а выпрямившись, увидел, как мальчишка проворно выскакивает из дверей уборной с книгой в руке. Он хотел было пуститься в погоню, но голова пульсировала от нещадной боли. Он вернулся в кабинку передохнуть, погрузившись в еще большее отчаяние. Что же он скажет миссис Райлли о книге?
Джордж поскорее открыл дверцу в камере хранения автобусной станции и вытащил бурые пакеты. Не закрыв ячейку, он выскочил на Канальную улицу и зазвякал пряжками к центру города, оглядываясь, не следуют ли за ним монокль с бородой. Но за спиной никакой бороды не было.
Вот непруха так непруха. Этот филер верняк будет шибаться по автобусной станции весь день, его искать. А завтра? На автостанции уже небезопасно; туда уже ни-ни.
– Черт бы побрал эту мисс Ли, – вслух выругался Джордж, не сбавляя шага. Не будь она такой сквалыгой, так бы не получилось. Уволила бы этого кренделя, и Джордж, как и раньше, забирал бы пакетики в два часа. А тут – чуть не замели. И все потому, что ходи, проверяй закладку на автостанции, валандайся с ними по два часа каждый день. Ну куда еще такую парашу засунешь? А с собой таскать весь день – так и устать недолго. Мать дома торчит постоянно, туда с ними и не сунешься.
– Сука прижимистая, – бормотнул Джордж. Он подоткнул пакеты под мышку и тут понял, что прихватил с собой книгу замаскированного шпика. У фараона увел. Тоже хорошо. Мисс Ли просила книжку принести. Джордж посмотрел на название: «Утешение философией». Ну, вот ей и учебник.
III
Санта Батталья попробовала картофельный салат, облизала ложку и аккуратно разместила ее на бумажной салфетке рядом с блюдом. Высасывая из зубов лохмотья петрушки и лука, она сообщила портрету матушки на каминной доске:
– Им пондравится. Никто больше такого картошного салатца не готовит, как Санта.
Гостиная была почти готова к вечеринке. На шкафчике старого радиоприемника выстроились две квинты «Прежних времен» и коробка с шестью бутылочками «Севен-Апа». Фонограф, взятый напрокат у племянницы, раскорячился на вымытом линолеуме в центре комнаты, и шнур поднимался к люстре, куда его подключили. Два гигантских мешка картофельных чипсов покоились в углах красного плюшевого дивана. Из банки оливок, установленной посреди жестяного подноса на сложенной и застеленной покрывалом раздвижной кровати на колесиках, торчала вилка.
Санта схватила с каминной доски рамочку с фотографией древней и недружелюбной на вид старухи в черном платье и черных чулках, стоявшей в тупичке, заваленном устричными раковинами.
– Бедненькая мамуля, – с чувством выдохнула она, одарив фотографию громогласным влажным поцелуем. Слой жира на стекле портрета выдавал частоту этих любвеобильных натисков. – Тяжко ж тебе пришлось, дэушка. – Угольки сицилийских глаз зыркали со снимка на Санту почти как живые. – Одна вот картынка твоя и осталась у меня, мамуля, да и тут ты на задворках. Стыдоба-то какая.
Санта вздохнула от всеобщей несправедливости и грохнула картинкой о каминную доску, утвердив ее между вазочкой восковых фруктов, букетом бумажных цинний, статуэткой Девы Марии и фигуркой Пражского Инфанта[50]. Затем пошла в кухню. Вернувшись в гостиную с табуреткой и походным ведерком льда, она расставила на каминной доске перед маминым портретом свои лучшие вазочки для желе. Близость фотоснимка побудила ее схватить его еще раз и покрыть поцелуями, стукаясь о стекло торчавшей изо рта льдинкой.
– Я ж за тебя молытвы кажный дэнь читаю, дэушка, – бессвязно сообщила Санта фотографии, пытаясь удержать ледышку на языке. – Только попробуй не поверить, что тебе свечечка у Святого Одо горыт.
Кто-то постучал в передние ставни. Санта отставила портрет так поспешно, что перевернула его лицом вниз.
– Ирэна! – заорала Санта, открыв дверь и увидев нерешительную миссис Райлли на ступенях крыльца и своего племянника патрульного Манкузо – на дорожке. – Заходи же ж, дэушка. Какая хорошенькая ты у нас сёдни.
– Спасибо, милочка, – ответила миссис Райлли. – Фу-у! Я уж и забыла, как долго сюда ехать. Мы с Анджело битый час в этой машине парились.
– Взе дедо в бдобгах, вод в джём, – высказал предположение патрульный Манкузо.
– Нет, ты послушай, какой насмор, – ужаснулась Санта. – Ай, Анджело. Ты этим людяˊм в учаске скажи, чтоб не сажали тебя больше в тувалет. А Рита где?
– Ода де б даздоении. У дее годоба бодид.
– Так не мудрено – сидеть взапэрти с этими спиногрызами всю времю, – высказалась Санта. – Ай, ей почаще выходить в люди надобно, Анджело. Что она в самом деле?
– Дербы, – печально ответил Анджело. – У дее дербдое раздройздбо.
– Невры – это ужас, – подтвердила миссис Райлли. – Знаешь, чего было-то, Санта? Анджело посеял книжку, что ему Игнациус дал. Жалко-то как, а? Книжка-то ладно, только Игнациусу ни гу-гу. А то он тут такое устроит.
Миссис Райлли поднесла палец к губам, давая понять, что пропажа книжки должна остаться тайной навсегда.
– Ну так давай же ж мне свой польт, дэушка, – нетерпеливо сказала Санта, чуть ли не сдирая с миссис Райлли старое пурпурное трикотажное полупальто. Ее переполняла решимость не допустить призрака Игнациуса Ж. Райлли до своей вечеринки: он и так тревожил слишком много вечеров в кегельбане.
– Хорошенькая у тебя тут квартера, Санта, – почтительно произнесла миссис Райлли. – Чисто.
– Ага, только я сэбе линолэму для гостиной нового хочу купить. Ты, малыша, когда-нить бумажные шторы сэбе вешала? Совсем неплохо смотряцца. Я такие славнэнькие в «Мэзон Бланш» видала.
– Я как-то покупала хорошие бумажные занавески Игнациусу в комнату, так он их от окна оторвал и помял все. Говорит, они – выкидыш. Кошмар какой, правда?
– Это кому какой вкус, – поспешно высказалась Санта.
– Игнациус же ж не знает, что я сегодня сюда пошла. Я ему сказала, что к новене пойду.
– Анджело, ну-ка налей Ирэне скорэнько выпить. И сам виски сэбе возьми, простуду лечить надо. У меня в кухне кокоˊла есть.
– Игнациусу новены тоже не нравятся. Уж прямо и не знаю, чем мальчику этому угодить. Хоть и нельзя так про свое чадо, но Игнациус у меня лично уже во где сидит.
– Я хороший картошный салатец сготовила, дэушка. Старичок этот мне сказал, что хороший картошный салатец сильно любит.
– Ты б видела, какую огроменную форму он мне в постирушку бросает. Да еще указывает, как стирать. Будто мыльный порошок в тилевизере торгует. И ведет себя так, точно хорошо добивается, когда тележку эту свою по всему городу таскает.
– Ты гля на Анджело, лапа. Какой хороший кокэль нам намешал.
– А у тебя аспирыны есть, голуба?
– Ай, Ирэна! Что ж ты кумпанию не поддэржишь, за что ж мне такое наказание? Лучше выпей. Погоди, вот старичок придет скоро. Ух, повесэлымся. Смотри, вы со старичком потанцеваете прям перед фоногрыфом.
– Потанцеваем? Да не хочется мне ни с никакими старичками танцевать. А и потом, у меня ноги сегодня отёкли, пока формы Тусины гладила.
– Ирэна, нельзя ж его так подвести, малыша. Ты б видела, как он аж расцвэл весь, когда я его прям возле цэркви прыгласыла. Бедный старичок. Попомни мое слово – его никто никуда раньше не прыглашал.
– Так ему хотелось прийти, а?
– Хотелось? Да он у меня выспрашивать кинулся, одэвать ему кустюм или как?
– И чего ж ты сказала ему, голуба?
– Ну, я и грю: «А надэвайте чего хотите, мистэр».
– Вот это мило. – Миссис Райлли опустила глаза на свое зеленое тафтяное платье. – А Игнациус еще у меня спрашивает, чего это я в парадное платье к новене вырядилась. Сидит щас у себя в комнате, глупости какие-то пишет. Я говорю: «А сейчас ты чего это пишешь все, мальчик?» – а он мне: «Я пишу, каково сосыски торговать». Вот ужас-то какой, а? Ну кто такой рассказ читать-то станет? Знаешь, скока он принес сегодня из своей сосысочной? Четыре доллара. И как я только буду этому человеку платить?