– Ну как же ж это мило, – восхитилась миссис Райлли. – Пошли сядем на диван, Клод, а Санта пускай поиграет на этой штукенции своей племяшки ненаглядной.
Пока Санта ставила на фонограф пластинку Жирика Домино[52], заметно сбитый с толку Анджело, хлюпая носом, уселся на кухонную табуретку напротив миссис Райлли и мистера Робишо.
– Ай как славно, – завопила миссис Райлли, перекрикивая оглушительные бас и пианино. – Санта, голубушка, ты это не хочешь потише прикрутить?
Раскаты ритма слегка сократились в громкости.
– Ладно, – закричала Санта своим гостям. – А тэперь всэ тут подружитесь, пока я за талэрками схожу для мойво картошного салатца. Эй, ну же ж давайте, Ирэна с Клодом. Порастрясите косточки, детишечки мои.
Два крохотных угольно-черных глаза злобно зыркали на нее с каминной полки, когда она весело топотала прочь из комнаты. Трое гостей, утопшие в громыхающем бите фонографа, молча созерцали розоватые стены и цветочные узоры линолеума. Затем миссис Райлли неожиданно завопила двум джентльменам:
– А знаете что? Когда я уходила, Игнациус пустил воду в ванную и наверняка забыл потом выключить. – А когда никто ей не ответил, добавила: – Ох, и тяжкая же дорожка у матерей.
Девять
I
– На тебя жалоба из Департамента здравоохранения, Райлли.
– О, и это все? По выражению вашего лица я бы решил, что у вас нечто вроде эпилептического припадка, – сказал Игнациус мистеру Клайду, с трудом проталкивая слова сквозь рот, набитый «горячей собакой» и булочкой, и тараня тележкой стену гаража. – Я опасаюсь догадываться, какой может оказаться природа этой кляузы или каково ее возможное происхождение. Уверяю вас – я сама душа опрятности. Мои интимные привычки безукоризненны. Не служа переносчиком ни одного социального недуга, я не понимаю, каким образом мог бы заразить ваши сосиски заболеванием, которого у них и без того бы не было. Вы только посмотрите на эти ногти.
– Хватит мне тут баки заколачивать, жирный оборванец. – Мистер Клайд проигнорировал лапы, протянутые Игнациусом для инспекции. – Ты на работу всего несколько дней ходишь. А у меня парни по многу лет работают, и ни один в катавасию с Департаментом еще не попадал.
– Вне всякого сомнения, они пронырливее меня.
– Там этот ихний человек тебя проверял.
– О, – спокойно ответил Игнациус и сделал паузу, прожевывая кончик сосиски, сигарным окурком свисавший с нижней губы. – Так вот кем был тот очевидный аппендикс чиновничества. Он и походил на руку бюрократии. Правительственных наймитов всегда можно отличить по тотальной пустоте, заполняющей то пространство, где у большинства прочих людей располагаются лица.
– Закрой пасть, засранец. Ты заплатил за сосиску, которую жрешь?
– Ну, косвенным образом. Вы можете вычесть ее стоимость из моего жалкого содержания. – Игнациус видел, как мистер Клайд занес какие-то цифры в блокнотик. – Скажите же мне, какое архаическое санитарное табу я нарушил. Я подозреваю, что со стороны инспектора имела место некая фальсификация.
– Департамент утверждает, что они видели киоскера с номером семь… это значит – тебя…
– Так и есть. Трижды благословенная Семерка! И в этом я виновен. Мне уже что-то пришили. Я воображал, что ироническим образом Семерка окажется тележкой несчастливой. Я желаю другую тележку – и немедленно. Очевидно, я толкаю по улицам чью-то порчу. Я уверен, что с любой другой тележкой у меня все получится гораздо удачнее. Новая тележка – к новым перебежкам!
– Ты будешь меня слушать или нет?
– Ну что ж, если это в самом деле необходимо. Хотя мне, вероятно, следует предупредить вас, что я почти готов лишиться чувств от треволнений и общей подавленности. Фильм, который я просмотрел вчера вечером, был особенно изнурителен – оперетта для подростков, имеющая место на пляже. Я едва не упал в обморок во время сцены вокала на доске для серфинга. Помимо этого, вчера ночью я пережил два кошмара, в одном из которых немалую роль играл туристический автобус с круговой панорамой. Второй повествовал об одной моей знакомой. Он был довольно-таки жесток и непристоен. Если бы я стал вам его описывать, вы бы, вне всякого сомнения, испугались.
– Они видели, как ты на улице Святого Иосифа подобрал из канавы кота.
– И это – все, на что они способны? Какая абсурдная ложь! – ответил Игнациус и одним вывертом языка втянул последнюю видимую порцию «горячей собаки».
– Что ты делал на улице Святого Иосифа? Там же одни склады и причалы. На улице Святого Иосифа людей-то не бывает. Она даже не входит в наши маршруты.
– Что ж, я этого не знал. Я лишь немощно забрел туда, чтобы слегка передохнуть. Время от времени мне навстречу попадались пешеходы. К несчастью для нас, настроение у них было не горячее и отнюдь не собачье.
– Так ты был там? Неудивительно, что ты никогда ничего не продаешь. И ты, наверно, игрался с этим проклятым котом.
– Теперь, когда вы о нем упомянули, я действительно припоминаю поблизости одно-другое квартирное животное.
– Значит, ты игрался с котом.
– Нет, я не «игрался» с котом. Я лишь подобрал его и немного погладил. Это была довольно привлекательная на вид пестренькая особь. Я предложил ему «горячую собаку». Тем не менее кот отказался ее есть. Вот вам пример животного хоть с каким-то вкусом и пристойностью.
– Это серьезное нарушение – ты отдаешь себе в этом отчет, гамадрил?
– Боюсь, что нет, – рассердился Игнациус. – Очевидно, само собой разумеющимся сочли, что кот нечистоплотен. Откуда мы это знаем? Коты знамениты своим чистоплюйством – постоянно вылизывают себя, когда подозревают, что имеется хоть малейшая причина для сомнений. У этого инспектора, должно быть, имелось некое предубеждение насчет котов. Кот не удостоился ни малейшего шанса.
– Мы толкуем не про кота! – проскрежетал мистер Клайд с таким неистовством, что Игнациус разглядел, как вокруг белесого шрама на носу набухают лиловые вены. – Мы говорим о тебе.
– Ну я-то, разумеется, чистоплотен. Мы это уже обсуждали. Мне просто хотелось, чтобы кот тоже был услышан. Сэр, неужели меня бесконечно будут третировать? Мои нервы уже приближаются к стадии тотального разложения. Когда вы лишь мгновение назад проверили мои ногти, я надеюсь, вы отметили пугающие вибрации в моих конечностях? Мне бы очень не хотелось подавать на корпорацию «Райские Киоскеры» в суд, чтобы она оплачивала гонорары моего психиатра. Возможно, вам неведомо, что я не охвачен никаким страховым планом госпитализации. «Райские Киоскеры», разумеется, слишком палеолитичны, чтобы рассмотреть предложение своим работникам подобных льгот. В действительности, сэр, я довольно-таки не удовлетворен условиями труда в этой сомнительной фирме.
– Почему, что такое? – встревожился мистер Клайд.
– Боюсь, что всё. Но превыше всего прочего – я совсем не ощущаю, что меня здесь ценят.
– Ну, ты, по крайней мере, не прогуливаешь. Что есть, то есть.
– Это все потому, что, осмелься я остаться дома, меня бы избили до потери пульса печеной винной бутылкой. Открывать дверь в мой дом – все равно, что вторгаться в логово львицы. Моя мать становится все более негуманна и злобна.
– Знаешь, Райлли, мне не хочется тебя увольнять, – отеческим тоном произнес мистер Клайд. Он уже слышал прискорбную историю киоскера Райлли: пьющая мать, убытки, за которые следовало платить, угроза нищеты как для матери, так и для сына, сладострастные материны дружки. – Я выделю тебе новый маршрут и дам еще один шанс. У меня тут есть в заначке кое-какие коммерческие штучки – может, тебе пригодятся.
– Вы вольны сразу отправить карту моего нового маршрута в психиатрическую палату благотворительной больницы. Заботливые монахини и психиатры помогут мне расшифровать ее между сеансами шоковой терапии.
– Да заткнись же ты.
– Вот видите? Вы уже уничтожили всю мою инициативу, – рыгнул Игнациус. – Ну что ж, надеюсь, вы избрали для меня живописный маршрут, предпочтительно – где-нибудь в садово-парковой зоне с обилием удобств для сидения страдальцев с усталыми, отнимающимися ногами. Поднявшись сегодня утром, я обнаружил, что лодыжки не держат меня. К счастью, я вовремя успел схватиться за спинку кровати. Иначе я бы, вне сомнения, рухнул, сломленный, на пол. Мои предплюсны, очевидно, совершенно готовы подписать акт о капитуляции.
Игнациус наглядно захромал вокруг мистера Клайда, и сапоги пустынной модели зашаркали по промасленному цементу.
– Прекрати сейчас же, недотепа. Ты не инвалид.
– Пока еще – не совсем. Тем не менее некоторые мои косточки и связки начинают размахивать белым флагом поражения. Мои физические аппараты, кажется, уже созрели для объявления перемирия. Моя же пищеварительная система перестала функционировать практически полностью. Мой пилорический клапан, должно быть, сплошь зарос некоей тканью, запечатавшей его навсегда.
– Я ставлю тебя на Французский Квартал.
– Что? – загрохотал Игнациус. – Неужели вы считаете, что я буду способен расхаживать взад и вперед по этой клоаке порока? Нет, боюсь, о Квартале не может быть никакой речи. Моя психика распадется в подобной атмосфере. А помимо этого, улочки там очень узки и опасны. Я могу легко попасть в дорожную пробку или оказаться прижатым к стене здания.
– Не хочешь – не бери, жирный ублюдок. Это твой последний шанс. – Шрам мистера Клайда снова наливался белизной.
– Вот как? Я вас умоляю – припадков больше не нужно. Вы можете случайно перевалиться в этот чан сосисок и ошпариться. Если вы так настаиваете, воображаю, что мне придется влачить свои сосиски даже в Содом и Гоморру.
– Ладно. По рукам. Приходишь завтра утром, я тебя этим штучкам научу.
– Не могу обещать вам, что в Квартале окажутся проданными много «горячих собак». Вероятно, каждое мгновение я буду занят тем, чтобы защитить свою честь от тех подонков, что там обитают.
– Да в Квартале же, по большей части, туристам торгуют.