– Это еще хуже. Только дегенераты занимаются туризмом. Лично я выезжал из города лишь единожды. Кстати, я вам когда-либо рассказывал о том исключительном паломничестве в Батон-Руж? Множество ужасов таится за городской чертой.
– Нет. Я и слышать не хочу об этом.
– Что ж, тем хуже для вас. Из моего травматического отчета об этой поездке вы могли бы почерпнуть какое-нибудь ценное понимание. Однако я рад, что вы не желаете о ней слышать. Психологические и символические тонкости путешествия, вероятно, не смогут быть постигнуты умственными способностями «Райских Киоскеров». К счастью, я все это записал, и когда-либо в грядущем более сметливая часть читающей публики извлечет для себя выгоду из моего отчета о бездонно кошмарном моем пребывании в болотах – вплоть до глубинного местообитания предельного ужаса.
– Послушай сюда, Райлли.
– В своем отчете я по случайности наткнулся на особенно уместное сравнение туристического автобуса с аттракционом «мертвая петля» в сюрреалистическом парке развлечений.
– Да заткнись же ты! – завопил мистер Клайд, угрожающе размахивая вилкой. – Давай сюда чеки за сегодня. Сколько ты продал?
– О, мой бог! – вздохнул Игнациус. – Я знал, что рано или поздно мы к этому придем.
Парочка несколько минут торговалась из-за дневной выручки. В действительности Игнациус просидел все утро на Пласе Идза, наблюдая за передвижением судов в гавани и делая в блокноте «Великий Вождь» кое-какие пометки об истории мореплавания и Марко Поло. Между пометками он размышлял о способах уничтожения Мирны Минкофф, однако ни к какому удовлетворительному заключению не пришел. Максимум возможностей сулил один план: следовало найти в библиотеке книгу о боеприпасах, соорудить бомбу и отправить ее Мирне простой посылкой. Затем он вспомнил, что у него отобрали библиотечную карточку. Весь полдень был потрачен на кота – Игнациус пытался заманить его в отсек для булочек, взять к себе и одомашнить. Коту, однако, удалось бежать.
– Мне представлялось, что вы окажетесь настолько щедры, чтобы предоставить собственным служащим хоть какую-то скидку, – значительно произнес Игнациус, когда ревизия чеков показала, что, по вычитании стоимости «горячих собак», съеденных им самим, его чистый дневной заработок составил ровно один доллар и двадцать пять центов. – В конечном итоге я становлюсь лучшим вашим покупателем.
Мистер Клайд ткнул вилкой в кашне киоскера Райлли и приказал ему убираться вон из гаража, грозя увольнением, если он не появится назавтра пораньше и не начнет работу во Французском Квартале.
Игнациус зашлепал к трамваю в мрачном настроении и поехал из города, отрыгивая райский газ столь неистово, что сидеть с ним рядом не захотел никто, хотя вагон был переполнен.
Не успел он войти в кухню, как мать приветствовала его, рухнув на колени и возопив:
– Х-хосподи-и, скажи ж мне, зачем ниспослал ты сей тяжкий крест? Чего я натворила, хосподи? Скажи же ж мне. Пошли мне знак. Я хорошо себя вела.
– Прекратите это богохульство сей же момент, мамаша, – рявкнул Игнациус. Миссис Райлли немо продолжала вопрошать глазами потолок, ища ответа среди жирной копоти и трещин. – Хорошо же меня приветствуют после обескураживающего рабочего дня, когда приходилось биться за самоё свое существование на улицах этого свирепого города.
– Что это за вавочки у тебя на руке?
Игнациус бросил взгляд на царапины, заработанные в попытках убедить кота остаться в отсеке для булочек.
– Я выдержал довольно апокалиптическую битву с изголодавшейся проституткой. – Он рыгнул. – Если бы не моя превосходно развитая мускулатура, блудница подвергла бы мою тележку осаде. В конечном итоге ей, прихрамывая, пришлось удалиться прочь с поля боя, неся свое парадное тряпье нараспашку.
– Игнациус! – трагически вскричала миссис Райлли. – Кажный же ж день ты приходишь домой все хужее и хужее. Что с тобою происходит?
– Выньте свою бутылку из духовки, мамаша. Она, должно быть, уже испеклась.
Миссис Райлли подозрительно взглянула на сына:
– Игнациус, а ты уверен, что ты не комуняст?
– О, мой бог! – взревел Игнациус. – Каждый день в этом ветшающем строении я подвергаюсь маккартистской охоте на ведьм. Нет! Я уже говорил вам. Я даже не попутчик. Что в подлунном мире вложило вам в голову эту идею?
– Я просто где-то в газете прочитала, что в коллежах много комунястов.
– Ну так, к счастью, мне они не попадались. Пересеки хотя бы один из них мою тропу, он был бы избит до потери пульса. Неужели вы полагаете, что я хочу жить в коммунальном обществе с такими людьми, как эта ваша знакомая Батталья, – мести улицы и добывать камень в карьерах, или чем там еще постоянно занимается население захиревших стран? Мне потребно единственное – крепкая монархия с имеющим тонкий вкус порядочным правителем, обладающим хоть какими-то познаниями в теологии и геометрии, – а также возможность культивировать Богатую Внутреннюю Жизнь.
– Правителя? Так ты это короля, что ли, хочешь?
– О, прекратите мне тут лопотать.
– Никогда в жисть я не слыхала, чтоб кто-нибудь короля себе хотел.
– Я вас умоляю! – Игнациус впечатал лапу в клеенку на кухонном столе. – Подметите крыльцо, навестите мисс Энни, позвоните сводне Батталье, потренируйтесь в переулке со своим кегельным шаром. Оставьте меня в покое! Я пребываю в очень плохом цикле.
– Каком еще таком «цыкле»?
– Если вы не прекратите досаждать мне, я окрещу форштевень вашего сломанного «плимута» бутылкой вина из духовки, – фыркнул Игнациус.
– Подрался с какой-то бедненькой девчоночкой на улице, – сокрушенно вымолвила миссис Райлли. – Нет, ну какой ужас, а? Да еще прям перед своей тележкой сосысок. Игнациус, мне кажется, тебя нужно полечить.
– Ну так я собираюсь смотреть телевидение, – сердито отозвался Игнациус. – Близится программа «Медвежонок Йоги»[53].
– Погоди минуточку, мальчик. – Миссис Райлли поднялась с пола и вытащила небольшой манильский конверт из кармана кофты. – Вот. Это тебе сегодня пришло.
– О? – с большим интересом спросил Игнациус, выхватывая у нее бурый конвертик. – Я воображаю, что вы уже выучили его содержимое наизусть.
– Ты б лучше руки в раковину сунул, да царапки свои отмочил.
– Они могут подождать, – ответил Игнациус, раздирая конверт. – М. Минкофф, очевидно, ответила на мое послание с весьма неистовой поспешностью. Я отчитал ее довольно-таки злобно.
Миссис Райлли села и, закинув одну ногу на другую, стала печально покачивать в воздухе белым носком и потрескавшейся черной лакированной туфлей, пока изжелта-небесные глаза сына шарили по разорванному пакету из универмага «Мэйсиз», на котором было написано письмо.
Господа:
Ну, наконец-то я хоть что-то получила от тебя, Игнациус. И что за мерзкое, тошнотворное письмо ты мне написал. Я не стану распространяться о грифе «Штанов Леви» на этом бланке. Вероятно, таковы твои представления об антисемитских шуточках. Хорошо, что я выше оскорблений на таком уровне. Я никогда не думала, что ты можешь так низко опуститься. Век живи – век учись.
Твои замечания по поводу моей лекции явили мелочную зависть, какой я не ожидала от человека, утверждающего широту своих взглядов и невовлеченность. Лекция уже заинтересовала некоторых моих идейных знакомых. Один из них обещал прийти сам (и привести несколько очень смышленых друзей) – он мой новый блестящий деловой знакомый, и с ним я вступила в контакт на линии Джером-авеню в час пик. Его зовут Онга, и он студент из Кении, учится по обмену в Нью-Йоркском университете, пишет диссертацию о французских символистах XIX в. Ты, разумеется, не поймешь, и тебе не понравится такой блестящий и идейный парень, как Онга. Я могла бы слушать его часами. Он серьезен и не выпендривается со всей этой псевдо-ерундой, как обычно это делаешь ты. Все, что Онга произносит, наполнено смыслом. Онга – настоящий и очень витален. Он вирилен и агрессивен. Он впивается в реальность и срывает с нее все покровы.
– О, мой бог! – втянул слюну Игнациус. – Распутницу изнасиловал мау-мау.
– Это еще что? – с подозрением спросила миссис Райлли.
– Ступайте включите телевизионный приемник и разогрейте его, – рассеянно велел Игнациус и вновь обратился к своему яростному чтению.
Он совсем на тебя не похож, как ты можешь себе вообразить. Кроме того, он – музыкант и скульптор, и каждую минуту тратит на какую-либо настоящую и осмысленную деятельность, создает и ощущает. Его скульптуры едва не прыгают и не хватают тебя – настолько они полнятся жизнью и бытием.
По крайней мере, твое письмо дало мне понять, что ты еще жив, если это можно назвать «жизнью». К чему эта ложь о «связи с пищевой промышленностью»? Это что – какие-то нападки на предприятие моего отца по снабжению ресторанов? Если это и так, я нисколько не задета, ибо мы с отцом уже много лет находимся в идеологической конфронтации. Давай честно, Игнациус. С тех пор как я видела тебя в последний раз, ты не сделал ничего – только валялся и гнил в своей комнате. Твоя враждебность к моей лекции – проявление твоих ощущений провала, невостребованности и ментальной (?) импотенции.
– Эту либеральную профурсетку следует насадить на член особо крупного жеребца, – свирепо пробормотал Игнациус.
– Что? Что такое, мальчик?
Игнациус, на подходе очень серьезный надрыв. Ты должен сделать что-нибудь. Даже добровольная работа в больнице выдернет тебя из апатии, а также, вероятно, окажется необременительной для твоего клапана и других вещей. Выбирайся из этого утробоподобного дома хотя бы на час в день. Ходи на прогулки, Игнациус. Смотри на деревья и птичек. Пойми – жизнь вздымается волнами вокруг тебя. Твой клапан закрывается, поскольку считает, что живет в мертвом организме. Раскрой свое сердце, Игнациус, – и откроешь свой клапан.
Если у тебя имеются какие-то сексуальные фантазии, опиши их в подробностях в своем следующем письме. Возможно, мне удастся интерпретировать их значение и помочь тебе в этом твоем психосексуальном кризисе. Еще в колледже я говорила тебе много раз, что ты неизбежно вступишь в подобную психотическую фазу.