Мне показалось, тебе было бы интересно узнать: я только что прочла в «Общественном отвращении», что в Луизиане – самый низкий уровень грамотности в США. Выбирайся из этого бардака, пока еще не поздно. На самом деле я не обиделась на то, что ты написал о лекции. Я понимаю твое состояние, Игнациус. Все члены моей группы групповой терапии следят за развитием твоего случая с интересом (я пересказала им твою проблему по пунктам, начиная с паранойяльной фантазии и дополняя некоторыми комментариями об истории вопроса), и все они желают тебе успеха. Если б я не была так занята лекцией, то пустилась бы в давно обещанную инспекционную поездку и навестила бы тебя лично. Держись там, пока мы снова не встретимся.
М. Минкофф
Игнациус ожесточенно сложил, затем скомкал пакет из «Мэйсиз» и запустил им в мусорное ведро. Миссис Райлли посмотрела на побагровевшее лицо сына и спросила:
– Чего этой девчоночке надо? Чего она сейчас поделывает?
– Мирна готовится истошно вопить на какого-то несчастного негра. Прилюдно.
– Ай, какой же ж ужас. Хороших же ж ты себе подружек подбираешь, Игнациус. Этим темненьким и так же достается, мальчик. Да и дорожка у них тяжкая, к тому ж. Трудно жить, Игнациус. Сам потом поймешь.
– Благодарю вас, – по-деловому сухо ответил Игнациус.
– Ты ж знаешь эту несчастную темненькую старушку – она еще пралине перед кладбищем продает. Ай, Игнациус, как же ж мне ее жалко. Как-то вижу – стоит в тряпишном пальтеце, все в дырках, а на улице такая холодина. И вот я ей говорю: «Эй, милочка, вы же ж простынете, коли тряпишное пальтецо такое, все в дырках, носить будете». А она мне…
– Я вас умоляю! – бешено заорал Игнациус. – Я сейчас не в настроении выслушивать диалектальные истории.
– Игнациус, послушай же ж меня. Старушка жалостная такая, вот. И говорит мне: «Ох, да что ж мне эта холодрыга, сладенькая моя. Я же к ней привыкла». Вот же храбрая какая, нет? – И миссис Райлли с чувством взглянула на Игнациуса, ища согласия, однако удостоилась лишь презрительной ухмылки усов. – Это же что-то ж, а? И знаешь, что я сделала, Игнациус? Даю ей четвертачок и говорю: «Вот, дорогуша, сходи купи себе безделушку какую для своих внучат».
– Что? – взорвался Игнациус. – Так вот куда утекает вся наша прибыль. В то время, как я доведен чуть ли не до попрошайничества на улицах, вы швыряетесь нашими деньгами направо и налево каким-то жуликам. Все одеяние этой женщины – декорация. У нее возле этого кладбища – чудеснейшее, выгоднейшее местоположение. Вне всякого сомнения, она зарабатывает в десять раз больше меня.
– Игнациус! Она же ж вся нищая, – печально вымолвила миссис Райлли. – Вот был бы ты таким же храбреньким, как она.
– Понимаю. Теперь меня сравнивают с дегенеративной старой мошенницей. Хуже – я проигрываю в этом сравнении. Моя собственная мать осмеливается так меня чернить. – Игнациус тяжело опустил лапу на клеенку. – Что ж, с меня довольно и этого. Я направляюсь в гостиную смотреть программу «Медвежонок Йоги». Между своими перерывами на возлияния принесите мне чего-нибудь перекусить. Мой клапан криком исходит, жаждуя утоления голода.
– Заткнитесь, вы, там! – завопила из-за своих ставней мисс Энни в тот момент, когда Игнациус завернулся в рабочий халат и величаво проследовал в прихожую, размышляя над своей самой главной проблемой: организацией свежего наскока на дерзость маленькой распутницы. Штурм гражданскими правами потерпел фиаско из-за дезертирства в рядах наступавших. Но должны последовать новые атаки, кои следует начинать в сферах политики и секса. Предпочтительно – политики. Стратегия заслуживала его неослабного внимания.
II
Лана Ли размещалась на табурете у стойки бара: ноги в жженого цвета замшевых брюках скрещены, мускулистые ягодицы крепко прижимают табурет к полу, приказывая мебели поддерживать ее в идеально вертикальном положении. Стоило ей слегка шевельнуться, сильные мышцы нижних щек оживали и мягко охватывали табурет, не позволяя ему пошатнуться или накрениться даже на дюйм. Мышцы обтекали подушку, не давая эрекции табурета ослабнуть. Долгие годы практики и употребления превратили Ланино мягкое место в необычайно многоцелевой и ловкий инструмент.
Собственное тело всегда изумляло ее. Она получила его бесплатно и ничего более полезного за всю свою жизнь не приобрела. В те редкие мгновения, когда Лана Ли становилась сентиментальна или даже набожна, она благодарила Господа за доброту Его – за то, что вылепил ей такое тело, с которым можно дружить. Она воздавала за этот дар сторицей, великолепно ухаживая за ним, грамотно обслуживая и снабжая его с бесстрастной точностью механика.
Сегодня у Дарлины была первая генеральная репетиция. Сама она появилась несколько раньше с большой коробкой для платья и исчезла за кулисами. Лана рассматривала Дарлинино приспособление на сцене. Столяр соорудил ей подставку, напоминавшую вешалку для шляп, только вместо крючков к верхушке были присобачены большие кольца, а три кольца поменьше болтались на цепочках разной длины. Те эпизоды выступления, которые Лана до сих пор наблюдала, не выглядели многообещающими, но Дарлина уверяла, что костюм преобразит ее ревю в несравненную красоту. Жаловаться Лане было не на что. С учетом всех обстоятельств, она была даже рада, что Дарлине и Джоунзу удалось ее уговорить, и она разрешила девчонке выступать: по дешевке получила развлекательную программу. И следовало признать – попугай оказался великолепен, умелый и профессиональный артист, почти компенсировавший человеческие недостатки выступления. Пусть в других клубах на улице будут тигры, шимпанзе и змеи. У Ланы в рукаве – птичьи дела, а своеобразное знание некоего аспекта человеческой природы Лане подсказывало, что птичьи дела могут в самом деле взлететь очень высоко.
– Все, Лана, мы готовы, – крикнула из-за кулис Дарлина.
Лана бросила взгляд на Джоунза, подметавшего кабинки в туче сигаретного дыма и пыли, и сказала:
– Ставь пластинку.
– Прошу прощенья. Чтоб пласты еще крутить, надо трицать в неделю получать. В-во!
– Поставь метлу и марш к фонографу, пока я в участок не позвонила! – заверещала Лана.
– А вы слазь с тубаретки и марш к фыногру сама, пока я в ухрясток не позвонил и не сказал там падлиции, чтоб они, мамки, твово дружка-сиротку поискали, раз уж пропал. Ууу-иии.
Лана попыталась разглядеть выражение лица Джоунза, но глаза его оставались невидимы за дымом и темными очками.
– Эт-то еще что такое? – наконец спросила она.
– Да вы тока сифлис сиротке и давала, больше ничо. В-во! И не вешай мне тут гавно ни про какой мамаёбаный фыногр. Я тока разведыю все про этих сироток, так сразу падлицию сам и позвоню. Надоело мне уже в этом вашем бардаке впахивать ниже минималой заплаты, да еще шанташ мне тут шьют.
– Эй, ребятки, а где ж наша музыка? – раздался нетерпеливый голос Дарлины.
– И что ты фараонам докажешь? – выпытывала у Джоунза Лана.
– Эй! Так тута, значть, вправду с сиротками шашли-машли. В-во! Я давно знаю. Так если вы нащот меня падлицию звонить собираисси, я падлицию сам тебе позвоню нащот вас. Чилифоны в падлицейной управе точно все сразу зазвенят. Ууу-иии. А теперь дай мне тихо-мирно тряпкой да веником махать. Пласты крутить – слишком умно для черных публик. Я, наверно, вашу машину поломаю.
– Хотелось бы мне посмотреть, как такой каторжанин будет легавым доказывать, что он правду говорит, – особенно если я им скажу, что ты в мою кассу лапы запускал.
– Что тут у вас такое? – поинтересовалась Дарлина, выглядывая из-за занавесочки.
– Я куда лапы тут запускал, так тока в ведерко с грязной водой.
– Тут мое слово против твоего. На тебя полиция давно глаз положила. Им теперь только за одно слово уцепиться – от старой своей приятельницы вроде меня. Кому, ты думаешь, они скорее поверят? – Лана посмотрела на Джоунза: промолчал он красноречиво. – А теперь марш к фонографу.
Джоунз швырнул метлу в кабинку и поставил пластинку «Чужак в раю».
– Ладно, толпа, мы уже идем, – крикнула Дарлина, выскакивая на сцену с какаду на руке. На ней было вечернее платье из оранжевого атласа, с низким вырезом, а на самой верхушке высоко взбитой прически торчала большая искусственная орхидея. Дарлина совершила несколько неуклюже сладострастных телодвижений в сторону вешалки, а какаду тем временем неустойчиво покачивался у нее на руке. Зацепившись за вешалку одной рукой, она нелепо прильнула тазом к шесту и вздохнула:
– Ох-х!
Какаду пересел на нижнее кольцо и при помощи клюва и когтей начал карабкаться к вершине. Дарлина виляла бедрами и вращала тазом в каком-то оргиастическом неистовстве, то и дело стукаясь о вешалку, пока птица не оказалась на уровне ее талии. Тут она подсунула какаду колечко, вшитое в бок платья. Попугай схватился за него клювом, и платье распахнулось.
– Ох-х! – вздохнула Дарлина, подскочив к краю маленькой эстрады, чтобы продемонстрировать публике белье, видневшееся в прорехе. – Ох. Ох.
– В-во-о!
– Хватит, хватит! – заорала Лана и, вскочив с табурета, выключила фонограф.
– Эй, да в чем дело же? – обиженно спросила Дарлина.
– Паршиво все – вот в чем дело. Для начала, ты одета, как уличная потаскуха. Мне в моем клубе нужно красивое, изысканное представление. У меня приличный бизнес, дурища.
– В-во!
– А в этом оранжевом платье ты вылитая шлюха. И что это за блядские звуки ты издаешь все время? Ты напоминаешь в жопу пьяную нимфоманку, которая отрубается в проходном дворе.
– Но Лана…
– Птица – нормально. Смердит от тебя. – Лана воткнула сигарету в коралловые губы и прикурила. – Надо все переделать. А то, похоже, у тебя мотор отказал или типа того. Я этот бизнес знаю. Стриптиз для бабы – оскорбление. А тем уродам, которые к нам сюда ходят, хочется, чтобы обижали совсем не девку.
– Й-их! – Джоунз нацелил свою тучку дыма на облако Ланы Ли. – А мне почудилось, вы сказала, суда по ночам тока красивые и зысканые ходют.