– Заткнись, – отозвалась Лана. – Дарлина, слушай сюда. Девку обидеть – не фокус. А этим придуркам хочется, чтоб оскорбляли и раздевали миленькую чистенькую девственницу. Ты ж головой своей думай, Дарлина, за ради бога. Ты непорочной должна быть. Я хочу, чтобы ты была милой изысканной девушкой, которая сама удивляется, когда птица начинает ее за одежду хватать.
– А кто сказал, что я не изысканная? – рассердилась Дарлина.
– Ладно. Изысканная. Только будь изысканной и у меня на сцене. Вот что всему придает драматический выверт, черт побери.
– Ууу-иии. Да «Ночью тех», глядишь, и Аскаˊру хватанет за такой скриптакыль. И попрыгай тоже себе получит.
– Марш мои полы мести.
– Ща, разбежался, Карла Во-Харя.
– Секундочку! – заорала Лана в лучших традициях режиссера музыкального фильма. Ей всегда доставляли удовольствие театральные аспекты ее профессии: играть роли, позировать, составлять живые картины, разводить мизансцены. – Вот она.
– Кто – она? – спросила Дарлина.
– Идея, дурища, – ответила Лана поверх сигареты, которую держала у самых губ, точно режиссерский мегафон. – Смотри, как теперь будет. Ты – такая южная красотка, здоровая свежая девственница со Старого Юга, и у тебя на плантации есть такая любимая птица.
– Слушай, а мне нравится, – восторженно сказала Дарлина.
– Еще б не нравилось. Теперь послушай меня. – Мысли Ланы заскакали во весь опор. Это представление может оказаться ее театральным шедевром. У какаду есть все качества, чтобы стать звездой. – Мы достанем тебе большое платье, как на плантации, кринолин, кружева. Шляпку с широкими полями. Парасольку. Очень изысканно. Волосы распустим по плечам, локонами. Ты возвращаешься с грандиозного бала, где куча южных джентльменов пыталась тебя всю общупать за жареными цыплятами и свиными подгрудками. Но ты им всем от ворот поворот дала. Почему? Да потому что ты – леди, черт возьми. Ты выходишь на сцену. Бал окончен, но честь твоя осталась тебе незапятнанной. У тебя с собой птичка, ты хочешь пожелать ей спокойной ночи и говоришь: «Столько кавалеров на балу было, дорогуша, но честь моя осталась незапятнанной». И тут чертова птица начинает хватать тебя за платье. Ты шокирована, ты удивлена, ты невинна. Однако слишком изысканна, чтобы это прекратить. Поняла?
– Это клёво, – сказала Дарлина.
– Это – драма, – поправила ее Лана. – Ладно, давай попробуем. Маэстро – музыку.
– В-во! Вот щас мы точно на плантацыи. – Джоунз проскрежетал иглой по первым дорожкам пластинки. – В этом стрёманом бардаке хучь рот не раскрывай.
Дарлина с наигранной скромностью плавно засеменила на сцену, сложила губки бантиком и вымолвила:
– Столько Валерий на бабу было, дорогуша, но…
– Стоп! – заверещала Лана.
– Дай же мне еще попробовать, – взмолилась Дарлина. – Я же первый раз. Я репетировала экзотику, а не актрису.
– Ты что – не можешь запомнить одну простую реплику?
– У Дарлины невры что надо в «Ночью тех». – Джоунз окутал дымом всю авансцену. – А все минималая заплата и куча шанташа. Попрыгаю тож перепадет, и очень скоро – рычать начнет, царапацца и с вешалки падать. В-во!
– Дарлина – твоя корефанка, так? Журнальчики, гляжу, тебе постоянно подсовывает, – зло сказала Лана. Этот Джоунз уже точно начал заливать ей сало за удобренную лосьонами шкуру. – Этот спектакль ты же сам и предложил, Джоунз. Ты же хочешь, чтобы она свой шанс на сцене получила?
– Ну дак. В-во! Тута кто-то же должен в люди выбицца. А скриптакыль шыкарный, куча клеёных прибежит. Я добавку получу. Й-их! – Джоунз оскалился и в нижней половине его лица прорезался желтый полумесяц. – Я всю надёжу тока на попрыгая наложил.
У Ланы возник замысел, который и бизнесу бы помог, и уел Джоунза. Ему она и так уже слишком далеко зайти позволила.
– Хорошо, – сказала ему Лана. – Теперь слушай меня, Джоунз. Ты хочешь тут Дарлине помочь. Ты считаешь, что представление – хорошее. Я помню, как ты говорил, что Дарлина с птицей сюда столько клиентуры притащат, что мне придется швейцара нанимать. Так вот, швейцар у меня есть. Это ты.
– Й-их! Тут моей ноги по ночам не будет за минималую заплату.
– Ты выходишь на работу в вечер премьеры, – ровно продолжала Лана. – Становишься на мостовую перед входом. Мы тебе костюм в прокат возьмем. Настоящий швейцар со Старого Юга. Будешь заманивать сюда народ. Понял? Я хочу, чтобы на твою подружку с ее птицей полный зал набился.
– Ёбть. Я уваляюсь из этого мамаёбаново бара. Вы можешь тут на сцену хоть Карлу Во-Харю вытаскивать с ее лысым орлом, а еще и батрачить снаружи – хрен там.
– Участок получит определенный доклад.
– А мож, они и еще один оклад про сироток получат.
– Не думаю.
Джоунз понимал, что это правда. И в конце концов ответил:
– Ладна. К примерке я приду. И клеёных притащу. Я вам тебе таких клеёных притащу, что вашу халабуду наскрозь прихлопнут. Я таких клеёных притащу, как та толстая мамка в зеленой шапчонке.
– Интересно, куда он девался, – промолвила Дарлина.
– Закрой рот и давай послушаем, как ты реплику выучила, – заорала ей Лана. – Твой дружок тут вот хочет посмотреть, как ты в люди выбьешься. Он тебе поможет, Дарлина. Покажи ему, как здорово у тебя все получается.
Дарлина откашлялась и осторожно провозгласила:
– Стока кавалеров на палубу бы, дорогуша, но честь моя досталась до запятой.
Лана стащила Дарлину и птицу со сцены и вытолкнула их в переулок. Джоунз прислушался к воплям, ругани и мольбам, доносившимся оттуда, а затем, судя по звуку, на чью-то физиономию приземлилась затрещина.
Он зашел за стойку бара нацедить себе стакан воды и поразмыслить о дальнейших мерах саботажа, которые прикончили бы Лану Ли навсегда. На улице клекотал какаду и рыдала Дарлина:
– Я ж никакая не актриса, Лана. Я ж тебе уже говорила.
Опустив на секунду глаза, Джоунз заметил, что Лана по рассеянности оставила приотворенной дверцу шкафчика под стойкой. Весь день хозяйка была слишком озабочена подготовкой к просмотру Дарлининой генеральной репетиции. Джоунз опустился на колени и впервые за все свое пребывание в «Ночи утех» снял темные очки. Сначала следовало привыкнуть к тусклому, но все равно резавшему глаза свету, явившему корку грязи на полу за стойкой. Джоунз заглянул в шкафчик и увидел там аккуратную стопку: десяток пакетов, завернутых в простую бумагу. В углу были свалены глобус, коробка мела и большая, дорогая на вид книга.
Ему не хотелось саботировать свое открытие конфискацией. Лана Ли с ее ястребиным взором и нюхом ищейки сразу это заметит. Он секунду поразмыслил, а потом взял из кассы карандашик и, пробегая рукой по торцам пакетов, как можно мельче написал на каждом адрес бара «Ночь утех». Точно записка в бутылке, адрес этот обещал ему какой-нибудь ответ – быть может, от настоящего и профессионального саботажника. Адрес на пакете, завернутом в простую коричневую бумагу, приносит такой же вред, как и отпечатки пальцев на пистолете, подумал Джоунз. Адреса тут быть не должно. Джоунз тщательно подровнял пакеты до их первоначальной симметрии. Затем вернул карандашик в кассу и допил воду. Присмотрелся к дверце и решил, что открыта она примерно под тем же углом, что и вначале.
Он вышел из-за стойки и возобновил бессистемные движения метлой как раз вовремя – Лана, Дарлина и какаду маленькой неуправляемой толпой ворвались внутрь. Орхидея Дарлины болталась возле уха, несколько оставшихся перьев попугая стояли торчком. Лана Ли, однако, по-прежнему выглядела ухоженной, словно пронесшийся циклон чудесным образом пощадил только ее.
– Ладно, Дарлина, – сказала она, хватая танцовщицу за плечи. – Что ты должна, к чертовой матери, сказать?
– В-во! Рижисор точно понимает чужое горе. Ежли будешь большое кино сымать, в нем половина народу передоˊхнет.
– Заткнись и марш на пол, – скомандовала Лана Джоунзу и слегка потрясла Дарлину. – Теперь скажи правильно, дурища.
Дарлина безнадежно вздохнула и ответила:
– Сто кавалеров наебала было, дорогуша, но честь моя осталась незанятой.
III
Патрульный Манкузо оперся о стол сержанта и просипел:
– Вы дожжды убдадь бедя идз эдой убоддой. Я де богу бользе дыжадь.
– Что? – Сержант взглянул на изнуренную фигуру перед собой, на слезящиеся розовые глазки за бифокальными линзами очков и пересохшие обметанные губы, проглядывавшие сквозь клочья седых волос. – Что с тобой такое, Манкузо? Почему ты не можешь стоять прямо и гордо, как подобает мужчине? Простудился? Служащие сил полиции не простужаются. Служащие сил полиции сильны.
Патрульный Манкузо отхаркнул мокротой в бородку.
– Ты еще никого не задержал на этой автостанции. Помнишь, что я тебе сказал? Ты остаешься там, покуда кого-нибудь мне не приведешь.
– У бедя бнебдодия.
– Прими таблетки от кашля. А теперь мотай отсюда и приведи мне подозрительного субъекта.
– Боя дёдужга гоборид, ждо езди я буду зидедь б эдой убордой, до убру.
– Твоя тетушка? Такой взрослый мужчина, как ты, – и слушаешься какую-то тетушку? Господи ты боже мой. С какими людьми ты якшаешься, Манкузо? Старушки, которые в одиночестве ходят на стриптиз, тетушки. Ты, наверное, записался в кружок кройки и шитья. Держи спину ровнее. – Сержант пристально посмотрел на жалкую фигуру, сотрясавшуюся от последних раскатов кашля. Он не хотел нести ответственность за смерть при исполнении. Лучше дать Манкузо испытательный срок, а потом выпереть со службы вообще. – Хорошо. На автостанцию можешь не возвращаться. Выходи на улицу, погрейся немного на солнышке. Но слушай сюда. Я даю тебе две недели. Если к тому времени ты мне никого не приведешь, ты здесь больше не служишь. Ты меня понял, Манкузо?
Патрульный Манкузо, шмыгая носом, кивнул.
– Я боздараюзь. Я бдибеду вам гобо-дибудь.
– И хватит на мне виснуть, – завопил сержант. – Мне только твоего насморка не хватало. Встань ровно. Пошел отсюда. Прими какие-нибудь пилюли и апельсинового соку выпей. Х-хос-споди.