– Ваш подход к истории так жизнен, так современен, так освежающе неортодоксален.
– Я действительно полагаю, что нам следует отбросить некоторые устаревшие формы и подходы. – Голос Талька звучал важно и педантично. Следует ли ему пригласить это очаровательное существо выпить? – История, в конце концов, – вещь эволюционная.
– Я знаю, – ответила девушка, распахивая глаза так широко, что Тальк на миг-другой беззаветно потерялся в их синеве.
– Мое единственное желание – заинтересовать своих студентов. Давайте взглянем правде в глаза. Средний студент не интересуется историей кельтской Британии. Я, собственно говоря, – тоже. Именно поэтому, хоть я и признаю это сам, на своих занятиях мне всегда удается ощутить какое-то взаимопонимание.
– Я знаю. – Потянувшись за сумочкой, девушка изящно задела дорогой твидовый рукав Талька. Тальк затрепетал от ее прикосновения. Вот таким девушкам следует учиться в колледжах, а не подобным той кошмарной девке Минкофф, грубой и неопрятной, которую рядом с деканатом чуть было не изнасиловал уборщик. От одного воспоминания о мисс Минкофф Тальк содрогнулся. В классе она оскорбляла и чернила его при любой возможности, бросая ему вызов за вызовом, да еще и подначивала чудовище Райлли присоединиться к нападкам. Эту парочку он никогда не забудет; и никто на факультете не забудет их никогда. Два гунна, обрушившиеся на Рим. Уж не поженились ли они, праздно подумал доктор Тальк. Определенно друг друга стоили. Возможно, оба сбежали на Кубу. – Некоторые исторические персонажи такие скучные.
– И не говорите, – согласился Тальк, готовый участвовать в любых кампаниях против фигур английской истории, столько лет отравлявших его существование. Головная боль начиналась уже от необходимости помнить их всех. Он помедлил, закуривая «Бенсон-и-Хеджес» и вычищая из горла скопившуюся там мокроту английской истории. – Все они совершили множество глупых ошибок.
– Я знаю. – Девушка посмотрелась в свое компактное зеркальце. Затем взгляд ее стал жестче, а голос – капризнее. – Но я не хочу тратить ваше время на эту историческую болтовню. Мне хотелось узнать, что стало с моим докладом, который я сдала два месяца назад. В смысле, можно получить представление о том, какую оценку мне поставят за этот курс?
– О, да, – туманно ответствовал доктор Тальк. Пузырь его надежды лопнул. Под разными личинами все студенты одинаковы. Милая девушка превратилась в стальноглазую предпринимательницу, проверяющую и наращивающую прибыли своих оценок. – Так вы доклад свой уже сдали, нет?
– Совершенно определенно сдала. Он был в желтой папке.
– Посмотрим, не затерялся ли он. – Доктор Тальк поднялся и начал шарить в грудах древних курсовых работ, докладов и экзаменационных листков на книжном шкафу. Когда он переставлял стопки с места на место, из одной папки выскользнул и спланировал на пол сложенный самолетиком старый лист разлинованной блокнотной бумаги. Тальк не заметил его, а между тем в его открытую оконную фрамугу в один из семестров несколько лет назад таких влетало множество. Когда самолетик приземлился, девушка подняла его и, обнаружив на пожелтевшей бумаге какие-то надписи, развернула.
Тальк: Ты признан виновным в развращении и растлении молодежи. Я постановляю, что тебя следует подвесить за твои недоразвитые тестикулы, пока не наступит смерть.
ЗОРРО.
Девушка еще раз перечитала строчки, написанные красным карандашом, и, пользуясь тем, что Тальк не успел завершить археологических раскопок на книжном шкафу, открыла сумочку, уронила в нее самолетик и щелкнула замком.
Десять
I
Гас Леви был хорошим парнем. И своим в доску притом. По всей стране у него имелись друзья – антрепренеры, импресарио, тренеры и управляющие. На любой спортивной арене, на любом стадионе или ипподроме Гас Леви мог рассчитывать на тех, кто там терся. Он знал владельцев, билетеров и игроков. Каждое Рождество он даже получал открыточку от одного торговца орешками, работавшего на автостоянке через дорогу от «Мемориального стадиона» в Балтиморе. Все очень любили Гаса Леви.
А межсезонье он проводил в «Приюте Леви». Здесь у него друзей не было. На Рождество в «Приюте Леви» единственным признаком времени года, единственным барометром святочного духа служило появление дочерей – они обрушивались на отца из своего колледжа, требуя дополнительных денежных сумм и подкрепляя ультиматумы угрозами навсегда отречься от его отцовства, если он будет и дальше третировать их маму. К Рождеству миссис Леви составляла не список подарков – скорее, список несправедливостей и зверств, которые ей пришлось претерпеть с августа. Список этот девочки извлекали из своих подарочных чулок. Миссис Леви просила у дочерей одного: чтобы они ополчились на отца. Миссис Леви обожала Рождество.
Теперь мистер Леви дожидался в «Приюте» начала весенних тренировок. Гонсалес уже забронировал ему Флориду и Аризону. Однако в «Приюте Леви» как будто вновь наступило Рождество, а все происходящее здесь, считал мистер Леви, могло подождать, пока он не уедет в тренировочные лагеря.
Миссис Леви уложила мисс Трикси на его любимую желтую нейлоновую кушетку и втирала крем для кожи в старушечье лицо. То и дело язык мисс Трикси вываливался изо рта и слизывал мазки крема с верхней губы.
– Меня уже тошнит от этого зрелища, – сказал мистер Леви. – Неужели ты не можешь вытащить ее на улицу? Сегодня приятный день.
– Ей нравится эта кушетка, – ответила миссис Леви. – Пусть насладится хоть маленькой радостью. Почему бы тебе самому не выйти на улицу и не отполировать свою спортивную машину?
– Тихо! – прорычала мисс Трикси, обнажив гигантские искусственные зубы, только что приобретенные для нее миссис Леви.
– Ты только послушай! – произнес мистер Леви. – Она тут уже хозяйничает.
– Она так самоутверждается. Тебя это беспокоит? Зубы придали ей чуточку уверенности в себе. Но ты, разумеется, завидуешь несчастной женщине даже в этом. Я начинаю понимать, почему она так неуверенна. Я выяснила, что Гонсалес игнорирует ее весь день, сотней различных способов заставляет ее чувствовать себя нежеланной. Подсознательно она ненавидит «Штаны Леви».
– А кто их любит? – произнесла мисс Трикси.
– Грустно, грустно, – только и ответила миссис Леви.
Мисс Трикси хрюкнула, и струйка воздуха просвистела у нее между губ.
– Так, давай с этим кончать, – сказал мистер Леви. – Я многое тебе спускал с рук, и мне уже не смешно. В твоей новой игрушке нет никакого смысла. Если хочешь открыть погребальную контору, я тебя всем обеспечу. Только не в моей комнате. Сотри сейчас же все эти сопли у нее с физиономии и давай я отвезу ее обратно в город. Оставь мне чуточку мира и спокойствия, пока я еще живу в этом доме.
– Так. Ты вдруг рассердился. По крайней мере, нормальная реакция. Для тебя это необычно.
– Ты что, намеренно меня злишь? Ты и так в этом преуспела. Оставь ее в покое. Ей хочется только одного – на пенсию. Она не тварь бессловесная, чтобы ее мучить.
– Я очень привлекательная женщина, – промычала во сне мисс Трикси.
– Ты только послушай! – восторженно воскликнула миссис Леви. – И ты после этого хочешь вышвырнуть ее на снег? Я только-только до нее достучалась. Она – символ всего, что ты не совершил.
Неожиданно мисс Трикси вскочила и зарычала:
– Где мой козырек?
– Вот здорово, – сказал мистер Леви. – Погоди, она еще вонзит в тебя эти зубы за пятьсот долларов.
– Кто забрал мой козырек? – свирепо осведомилась мисс Трикси. – Где это я? Уберите от меня руки.
– Дорогуша, – начала миссис Леви, но мисс Трикси уже спала на боку, размазав по кушетке крем для кожи.
– Послушай, добрая фея, сколько ты уже истратила на свою игрушку? Я не собираюсь платить за перетяжку мебели.
– И правильно. Трать все на лошадей. А тут пускай человек барахтается как хочет.
– Ты лучше зубы у нее изо рта вытащи, пока она себе язык не откусила. Вот тогда в самом деле забарахтается.
– Кстати, о языке. Слышал бы ты, что она мне сегодня утром о Глории рассказала. – Миссис Леви сделала жест, знаменовавший собой трагическую покорность несправедливости. – Глория была добрейшей души человеком, она первой за много лет заинтересовалась мисс Трикси. И тут ты являешься, как гром среди ясного неба, и пинком вышвыриваешь Глорию из ее жизни. Я думаю, ты нанес ей очень серьезную травму. Девочкам будет интересно узнать об этой Глории. Они тебе не один вопрос зададут, поверь мне.
– Еще бы. Знаешь, мне кажется, ты в самом деле выживаешь из ума. Нет никакой Глории. Если ты и дальше собираешься беседовать со свой маленькой протеже, она утащит тебя с собой прямо в потемки сознания. Когда Сьюзен и Сандра приедут сюда на Пасху, они увидят, как ты подскакиваешь на своей доске с бумажным пакетом тряпья в обнимку.
– О, о. Понимаю. Простое ощущение вины из-за инцидента с Глорией. Неприятие, негодование. Все это кончится очень плохо, Гас. Прошу тебя – пропусти один турнир и запишись к доктору Ленни. Он творит чудеса, поверь мне.
– Тогда попроси его снять «Штаны Леви» с нашего горба. Я на этой неделе беседовал с тремя агентами по продаже недвижимости. И все сказали, что фабрика – самая непродажная недвижимость, какую они только видели в жизни.
– Гас, я не ослышалась? Неужели ты в самом деле говоришь о продаже своего наследства? – возопила миссис Леви.
– Тихо! – рыкнула мисс Трикси. – Я до вас еще доберусь. Погодите только. Вы у меня получите. Я с вами поквитаюсь.
– Ох, заткнись, – заорала миссис Леви и придавила ее к кушетке. Мисс Трикси моментально задремала.
– Правда, один парень, – спокойно продолжал мистер Леви, – такой агрессивный на вид агент, дал мне какую-то надежду. Как и все остальные, он сказал: «Никому не нужна сегодня одежная фабрика. Рынок умер. Ваше предприятие устарело. Требуются тысячи на ремонт и модернизацию. Подведена железнодорожная ветка, но легкий товар, одежда, нынче перевозится грузовиками, а для грузовиков фабрика расположена очень невыгодно. Через весь город от шоссе. Швейная индустрия на юге сворачивается. Даже земля немногого стоит. Весь этот район превращается в трущобу». И так далее в том же духе. Но тот же агент сказал, что, возможно, ему удастся заинтересовать какую-нибудь сеть супермаркетов, чтобы она купила фабрику под склад. Хоть кое-что. Дальше – хуже. Вокруг «Штанов Леви» нет места для парковки, уровень жизни у населения или что-то типа то