– Во-во. Скажите ей, Клод, скажите.
– Ладно, – решилась миссис Райлли. – Дадим Игнациусу шанец. Может, он еще хорошо добьется.
– Сосиськи торговать? – осведомилась Санта. – Х-хосподи-и. – Она покачала головой. – Ладнэнько, давайте я талэрки эти в раковину закину. Пошли, поглядим на нашу дорогушечку Дэбби Рэйнолдз.
Через несколько минут, после того как Санта заглянула в гостиную поцеловать на прощанье мамулю, троица направилась к кинотеатру. День стоял безмятежный; с Залива не прекращало тянуть южным ветерком. Да и вечер обещал быть еще теплым. Густые запахи южной стряпни плыли по скученным дворикам из открытых кухонных окон каждого многоквартирного дома. Казалось, все жители до единого вносили свой, сколь угодно незначительный, вклад в общую какофонию падающих кастрюль, громыхающих телевизоров, спорящих голосов, орущих детишек и хлопающих дверей.
– Приход Святого Одо сёдни дает жару, – глубокомысленно заметила Санта, когда троица медленно шла по узенькому тротуару между обочиной и ступеньками спаренных домов, торчащих плотными прямыми рядами в каждом квартале. Уличные фонари освещали голый асфальт, цемент без единого дерева и сплошные старые черепичные крыши. – А летом тово хужее. Все по улицам шастают часов до дэсьти-одиныцати.
– Да что ты мне говоришь, ненаглядная моя? – перебила ее миссис Райлли, трагически ковыляя между своими друзьями. – Я ж сама с улицы Дофина. Мы, помню, тубаретки на банкет выставляли и сидели там до полноˊчи, в доме остудить. А о чем только люди не судачили! Боже-ж-сусе.
– Сплошь пэрэсуды, иначе не скажешь, – согласилась Санта. – Злые языки.
– Бедненький папочка, – сказала миссис Райлли. – Уж такой бедный был. Помню, как пошел и рукой в этот ремень от вертилятора попал, у соседей наглости хватило еще и говорить, что он, наверно, пьяный был. И письмо аманимное про него прислали. А тетушка моя бедненькая, танта Бу-бу. Восемьсят лет. Свечку жгла по своему бедному покойнику-мужу, так та с ночной тумбочки свалилась и матрас подпалила. А люди злословили – курила в постели.
– А я верю, что люди – невиноватые, пока не доказано, что виноваты.
– Я вот так же думаю, Клод, – сказала миссис Райлли. – Вот только давеча Игнациусу говорю: «Игнациус, я верю, что люди – невиноватые, покудова не докажут, что виноваты».
– Ирэна!
Они пересекли проспект Святого Клода, когда плотный поток машин на минуту иссяк, и пошли по другой стороне под неоновыми вывесками. Проходя мимо похоронного бюро, Санта задержалась перекинуться словечком с одним из безутешных родственников, стоявшим на тротуаре:
– Послушьте, мистэр, а кого это там положили?
– Старушку Лопес провожают, – ответил человек.
– Что вы говорите? Это жена того Лопэса, что магаˊзын держал на Французовой?
– Она самая.
– Ай, как жалко, – протянула Санта. – А от чего?
– Сердчишко прихватило.
– Ай, ну ужас-то какой, а? – с чувством вступила миссис Райлли. – Бедненькая девочка.
– Вот кабы я одэта была, – сообщила Санта человеку, – беспрэменно зашла бы соболезны выразить. А то мы тут с друзьями как раз на картину идем. Спасибо вам.
Они двинулись дальше, и Санта принялась в красках описывать миссис Райлли множество скорбей и невзгод, из которых состояло унылое существование старушки Лопес. В конце концов Санта произнесла:
– Я, наверно, ее семье мэссу закажу.
– Боже-сусе, – выдохнула миссис Райлли, ошеломленная биографией старушки Лопес. – Я, наверно, тоже – за упокой бедняжкиной души.
– Ирэна! – возопила Санта. – Но ты же даже их не знаешь совсэм!
– Так-то оно так, – вяло согласилась миссис Райлли.
Подходя к кинотеатру, Санта и мистер Робишо пустились в легкую дискуссию, кто будет покупать билеты. Миссис Райлли сказала, что купила бы она, вот только если б не надо было платить в рассрочку до конца недели за Игнациусову трубу. Однако мистер Робишо оставался непреклонен, и Санта после долгих препирательств позволила ему поступать как знает.
– В конце концов, – сказала ему Санта, когда он вручал дамам билеты, – денюшка есть только у вас.
И она подмигнула миссис Райлли, чьи мысли опять заклубились вокруг вывески, смысл которой Игнациус объяснить ей отказался. Боˊльшую часть фильма она не переставала думать о быстро усыхавшей зарплате сына, о рассрочке за трубу, о плате за разрушенный дом, о сережке и о вывеске. И только восклицания Санты: «Ай, какая милашечка!» и «Ты гля тока, какое на ней хорошэнькое платьишко, Ирэна!» – возвращали миссис Райлли к тому, что происходило на экране. А потом от раздумий о сыне и собственных проблемах, что в конечном итоге было одно и то же, ее отвлекло кое-что еще. Рука мистера Робишо мягко легла на ее руку и теперь ее держала. Миссис Райлли боялась шевельнуться. И почему только картины настраивали всех мужчин, которых она знала в жизни – мистера Райлли и мистера Робишо, – на амурный лад? Она слепо уставилась в экран, на котором уже не Дебби Рейнолдз выделывала в цвете свои курбеты, а, похоже, принимала ванну черно-белая Джин Харлоу.
Миссис Райлли как раз решала для себя проблему: можно ли как-то вывернуться из рукопожатия мистера Робишо и выскочить из кинотеатра, – когда Санта завопила:
– Ты тока гля, Ирэна, что хошь поспорю, малютка Дэбби щас себе дитенка родит!
– Кого? – взвыла миссис Райлли и вдруг безумно и громко разрыдалась. Всхлипы не утихли, пока перепуганный мистер Робишо не привлек ее свекольную голову и аккуратно не прислонил к своему плечу.
II
Любезный Читатель,
Природа иногда творит глупцов; но шут – всегда творение человека.
– Эддисон[71]
Когда я изнашивал до тончайших лоскутков резины подошвы своих сапог пустынной модели по старой брусчатке тротуаров Французского Квартала в лихорадочных попытках вырвать пропитание у бездумного и безразличного общества, меня приветствовал один мой старый незабвенный знакомый (с отклонениями). После нескольких минут беседы с ним, в ходе которой я с небывалой легкостью установил свое моральное превосходство над этим дегенератом, я в очередной раз поймал себя на раздумьях о кризисах нашего времени. Интеллект мой, как обычно, своенравный и не поддающийся контролю, нашептал мне план, настолько великолепный и дерзкий, что я отпрянул от одной лишь мысли о том, что мне довелось услышать. «Постой! – вскричал я с мольбой своему богоподобному разуму. – Это безумие». Но не прислушаться к совету мозга я не мог. Он предлагал мне Спасти Мир Посредством Дегенерации. Там же, на стертых камнях Квартала, я заручился поддержкой этого увядшего цветка человечества в сборе его сообщников по фатовству под знамена братства.
Нашим первым шагом станет избрание кого-либо из их числа на какой-либо высочайший пост – на президентство, если Фортуне будет угодно любезно повернуть нас в ту сторону. Затем они проникнут в вооруженные силы. В качестве солдат они будут столь непрерывно заняты братанием друг с другом, ушиванием своей военной формы до того, чтобы она прилегала к ним, как шкурка к сосискам, изобретением нового и разнообразного военного платья, организацией вечеринок с коктейлями и т. д., что времени на битвы у них не останется. Тот, кого мы со временем сделаем начальником Генерального Штаба, возжелает лишь одного – ухаживать за своим модным гардеробом, который позволит ему выступать поочередно в облике начальника Генерального Штаба или же в облике юной дебютантки, в зависимости от своих капризов. Видя успех своих объединившихся собратьев в этой стране, извращенцы всего мира также сгрудятся вместе и пленят вооруженные силы в своих странах соответственно. В те реакционные державы, где девиантам не сразу удастся взять власть в свои руки, мы будем отправлять подмогу, чтобы мятежники могли свергнуть свои правительства. Когда мы наконец сокрушим все существующие режимы, мир сможет насладиться не войной, а глобальными оргиями, проводимыми в соответствии с тщательно разработанным протоколом в поистине международном духе, ибо эти люди в самом деле выходят за пределы простых национальных различий. Сознание их устремлено к одному; они поистине едины; они думают как одно целое.
Ни один из этих педерастов, пришедших к власти, разумеется, не окажется настолько практичным, чтобы понимать что-либо в таких приспособлениях, как бомбы; эти ядерные виды оружия будут гнить в своих хранилищах. Время от времени начальник Генерального штаба, Президент и т. д., облаченные в перья и блестки, будут развлекать глав, т. е. извращенцев, остальных государств на балах и приемах. Любого рода разногласия можно будет легко уладить в мужском туалете соответственно переоборудованной Организации Объединенных Наций. Повсюду начнут процветать балеты, бродуэйские мюзиклы и иные развлечения подобного сорта, отчего простой люд, вероятно, будет счастливее, нежели от мрачных, враждебных и фашистских заявлений своих бывших вождей.
Почти у всех прочих уже имелась возможность поуправлять миром. Я не понимаю, почему бы именно этим людям не предоставить такого шанса. Определенно, они оставались обездоленными слишком долго. Их приход к власти в некотором смысле станет лишь частью всемирного движения к процветанию, справедливости и равенству для всех. (Например, можете ли вы назвать хоть одного хорошего практикующего трансвестита у нас в Сенате? Нет! Эти люди испокон веку лишены собственного представительства. Их незавидное положение – национальный, глобальный позор.)
Дегенерация, вместо того чтобы сигнализировать об общественном упадке, как это было раньше, теперь будет означать лишь мир для обуянной напастями планеты. Нам требуются новые решения для новых проблем.
Я выступлю в роли некоего ментора и провожатого этого движения, и мои отнюдь не ничтожные познания во всемирной истории, экономике, религии и политической стратегии послужат резервуаром, так сказать, из которого эти люди смогут черпать правила и процедуры своих оперативных действий. Сам Боэций играл в чем-то сходную роль в вырождавшемся Риме. Как выразился о Боэции Честертон: «Таким образом, он поистине служил провожатым, философом и другом многим христианам; именно потому, что его времена в целом были растленны, его собственная культура оставалась цельной».