– На дневных сеансах в самом деле чудики попадаются, – сказала своей спутнице дама с хозяйственной сумкой. – Ты только на него погляди: у него серьга в ухе.
Затем последовала размытая любовная сцена, снятая мягкорисующим объективом, и Игнациус начал терять контроль над собой. Он чувствовал, как его охватывает истерика. Он честно старался промолчать, но понял, что не в силах.
– Да они же снимают через несколько слоев суровой марли, – заорал он, брызжа слюной. – О, мой бог! Возможно ли представить, насколько в действительности эти двое морщинисты и отвратительны? Меня, наверное, сейчас стошнит. Неужели никто в кинобудке не может выключить электричество? Я прошу вас!
И он загрохотал своей пластмассовой абордажной саблей по подлокотнику сиденья. К нему подскочила старенькая билетерша и попыталась выхватить оружие, но Игнациус одолел бабусю в рукопашной схватке, и она осела прямо на ковровую дорожку. Затем поднялась и заковыляла прочь.
Героиня, полагая, что под сомнение поставлена ее честь, поимела целую серию параноидальных фантазий, в которых вместе со своим соблазнителем возлежала на кровати. Кровать в это время таскали по улицам и пускали в плавание по бассейну модного курорта.
– Господи боже мой. И эту сальность они выдают за комедию? – вопросил у темноты Игнациус. – Я не рассмеялся ни разу. Мои глаза никак не могут поверить, что действительно видят этот в высшей степени обесцвеченный мусор. Да эту женщину следует сечь кнутом, пока не упадет. Она подрывает всю нашу цивилизацию. Она – китайский коммунистический агент, засланный сюда, чтобы уничтожить всех нас! Кто-нибудь, в ком осталась хотя бы капля порядочности, – вырвите же наконец предохранители! Сотни людей в этом театре деморализованы. Если нам всем повезет, «Орфеум» забудет оплатить свои счета за электричество.
Когда фильм закончился, Игнациус вскричал:
– Под этим до мозга костей американским лицом на самом деле таится «токийская роза»![74]
Ему хотелось остаться еще на один сеанс, но он вспомнил про юного паразита. Портить хорошее дело тоже нежелательно. Мальчишка ему необходим. Игнациус немощно перебрался через четыре пустых пакета из-под воздушной кукурузы, скопившихся вокруг его кресла за весь фильм. Нервы были совершенно расстроены. Эмоции – выжаты. Ловя ртом воздух, поминутно спотыкаясь, он добрался до конца прохода и вывалился на залитую солнцем улицу. Там, около остановки такси у отеля «Рузвельт», Джордж уныло охранял сосиску на колесах.
– Боже, – осклабился он. – Я думал, ты оттуда уже никогда не вылезешь. Чё у тебя там за риндиву было? Ты ж просто в кино ходил.
– Я вас умоляю, – вздохнул Игнациус. – Я только что пережил травму. Ступайте прочь. Встретимся завтра ровно в час на углу Канальной и Королевской.
– Лады, проф. – Джордж забрал свои пакеты и намылился дальше. – Только язык не распускай, а?
– Посмотрим, – сурово ответил Игнациус.
Он съел «горячую собаку», держа ее дрожащими руками и поминутно заглядывая к себе в карман, где лежала фотография. Сверху женщина выглядела еще интеллигентнее и серьезнее. Какая-нибудь обедневшая преподавательница римской истории? Загубленная медиевистка? Если бы только она открыла лицо. В ней было что-то одинокое, отчужденное, вокруг нее витал дух чувственного отшельничества и академического наслаждения, невероятно Игнациуса привлекавший. Он взглянул на клочок оберточной бумаги, на адрес, грубо нацарапанный крошечными буквами. Бурбонова улица. Падшая женщина – в руках коммерческих эксплуататоров. Какой многообещающий персонаж для «Дневника». Этой конкретной работе, подумал Игнациус, довольно-таки недостает сенсуального раздела. Ей необходима хорошая инъекция аппетитных скабрезных инсинуаций, от которых можно лишь губами причмокнуть. Быть может, исповедь этой женщины ее немного оживит.
Игнациус вкатил сосиску в Квартал и какое-то дикое, но крайне мимолетное мгновение обдумывал возможность закрутить с медиевисткой роман. Мирна от зависти будет просто глодать край кофейного стаканчика. Он опишет ей в красках каждую соблазнительную минуту, проведенную с этой ученой женщиной. С ее образованием и боэцийским мировоззрением медиевистка весьма стоически и фаталистично отнесется к любым сексуальным бестактностям и ляпсусам, которые он может совершить. Она его поймет. «Будьте милостивы», – вздохнет ей Игнациус. Мирна, вероятно, кидается на секс так же неистово и серьезно, как выходит на демонстрации социального протеста. Какие муки она испытает, когда Игнациус расскажет ей о своих нежных наслажденьях.
– Осмелюсь ли я? – спросил он себя, рассеянно тараня тележкой припаркованный автомобиль. Рукоятка уперлась в живот, Игнациус рыгнул. Он не станет рассказывать этой женщине, как именно узнал о ней. Нет, сначала они обсудят Боэция. Она будет ошеломлена.
Игнациус нашел искомый адрес и простонал:
– О, мой бог! Бедная женщина – в тисках у изуверов.
Он внимательно осмотрел весь фасад «Ночи утех» и, неуклюже переваливаясь, подошел к афише в стеклянном ящике. Та гласила:
Кто такая эта Шмарлетт О’Хара? А еще важнее – что у нее за любимец? Игнациус был заинтригован. Боясь навлечь на себя гнев нацистской владелицы, он неудобно пристроился на бордюре и решил ждать.
Лана Ли наблюдала за Дарлиной и ее птицей. Все было почти готово к премьере. Не перепутала бы Дарлина ничего в своей реплике. Она отошла от эстрады и дала Джоунзу кое-какие дополнительные указания: в частности, хорошенько вычищать из-под табуретов, – а потом выглянула в стеклянный иллюминатор обитой входной двери. На представление сегодня она уже насмотрелась. Оно по-своему было достаточно неплохим. Джордж вообще-то начал приносить хороший навар от новой продукции. Жизнь налаживалась. И Джоунз, кажется, уже сломался.
Лана толкнула дверь и заверещала на всю улицу:
– Эй, ты, крендель! А ну пошел вон с моего тротуара!
– Я вас умоляю, – донесся до нее густой голос, потом замер, пытаясь придумать какое-нибудь оправдание. – Я лишь даю отдых своим довольно-таки натруженным нижним конечностям.
– Иди давай им отдых где-нибудь в другом месте. И убери эту сраную повозку от входа в мой бизнес.
– Позвольте мне заверить вас, что я не сам выбрал рухнуть здесь, перед притоном вашей газовой камеры. Я вернулся сюда отнюдь не по собственной воле. Ноги мои просто перестали функционировать. Я парализован.
– Парализуйся в соседнем квартале. Мне только и нужно сейчас, чтобы ты тут ошивался и гробил мне инвестицию. С этой серьгой ты вообще на педрилу похож. Люди подумают, что тут бар для гомиков. Пошел вон.
– Люди никогда не совершат подобной ошибки. Вне всякого сомнения, вы управляете самым удручающим заведением в городе. Могу я заинтересовать вас в приобретении «горячей собаки»?
К двери подошла Дарлина:
– Ой, поглядите-ка, кто тут у нас. Как ваша бедная мамуля?
– О, мой бог! – взревел Игнациус. – И почему только Фортуна привела меня именно в это место?
– Эй, Джоунз, – позвала Лана Ли. – Хватит там стучать шваброй, иди отгони отсюда этого кренделя.
– Звиняй. Вышибала начинает с заплаты пийсят в неделю.
– Вы в самом деле жестоко со своей мамулей обходитесь, – высказалась из дверного проема Дарлина.
– Я даже не позволю себе представить, что кто-либо из вас, дамы, когда-нибудь читал Боэция, – вздохнул Игнациус.
– Нечего с ним лясы точить, – сказала Дарлине Лана. – Тоже, блядь, умник нашелся. Джоунз, даю тебе примерно две секунды на то, чтобы ты сюда подошел, пока я не сдала тебя за бродяжничество вместе с этим кренделем. Умники у меня вообще уже поперек горла стоят.
– Одному господу известно, какой наемник налетит сейчас на меня и изобьет до бесчувствия, – хладнокровно заметил Игнациус. – Вам меня не испугать. На сегодня я уже травмирован.
– Ууу-иии! – только и смог вымолвить Джоунз, тоже выглянув в дверь. – Мамка в зеленой шапчонке. Перцуально. Живьем.
– Я уже вижу, что вы мудро решили нанять самого устрашающего с виду мавра, чтобы он защищал вас от разъяренных обсчитанных клиентов, – заметила мамка в зеленой шапчонке Лане Ли.
– Вышвырни его отсюда, – велела Лана Джоунзу.
– В-во! Это как вы слонами швыряться будешь?
– Взгляните только на эти темные очки. Вне всякого сомнения, анатомическая система его купается в наркотиках.
– А ну марш внутрь, к чертовой матери, – приказала Лана Дарлине, вытаращившейся на Игнациуса, толкнула ее в дверь и снова повернулась к Джоунзу: – Ладно. Хватай его.
– Доставайте свою бритву и режьте меня, – сказал Игнациус, когда Лана с Дарлиной скрылись внутри. – Плещите мне щелоком в лицо. Колите меня. Вам, разумеется, никогда не понять, что меня к амплуа искалеченного торговца сосисками привел мой интерес к гражданским правам. Я лишился в особенности успешной должности из-за своей твердой позиции по расовому вопросу. Мои натруженные ноги сейчас – косвенный результат моего чувствительного социального сознания.
– В-во! Так «Штаны Леви» тебя выперли за того, что ты там всех бедных черных публик в каталашку хотел засадить, а?
– Как вам стало об этом известно? – осторожно поинтересовался Игнациус. – Вы участвовали в этом особенно бесплодном путче?
– Не-а. Я же слышу, чего публики болтают.
– Вот как? – заинтересовался Игнациус. – Вне всякого сомнения, они в таком случае как-то упоминали о моей осанке и манере держаться. Таким образом, меня стали узнавать. Едва ли я заподозрил бы, что стану легендарным. Вероятно, я слишком поспешил оставить это движение на произвол судьбы. – Игнациус был в восторге. День все же обещал быть прекрасным – после множества пасмурных. – Я, вероятно, превратился некоторым образом в мученика. – Он рыгнул. – Хотите сосиску? Я предлагаю эту любезную услугу клиентам всех цветов кожи и вероисповеданий. «Райские Киоскеры» стали пионерами подобного обслуживания в местах общественного пользования.