– Да они же сделают все, чтобы превратить меня в дебила, которому нравится телевидение, новые автомобили и замороженные полуфабрикаты. Неужели вы не понимаете? Психиатрия хуже коммунизма. Я отказываюсь от промывки мозгов. Я не стану роботом!
– Но Игнациус, они же ж многим помогают, у кого промблемы.
– Думаете, у меня проблема? – заревел Игнациус. – Подобные мне личности сталкиваются с единственной проблемой – им не нравятся новые автомобили и лак для волос. Именно поэтому таких личностей запирают. Они пугают прочих членов общества. Приюты в этой стране набиты несчастными душами, которые просто-напросто терпеть не могут ланолин, целлофан, пластик, телевидение и разукрупнение.
– Игнациус, это неправда. Помнишь старого мистера Бекнела, который дальше по нашему кварталу жил? Его заперли, потому что по улице голым бегал.
– Ну, разумеется, он бегал голым по улице. Его кожа не могла больше выносить одежды из дакрона и нейлона, закупорившей все поры его тела. Я всегда расценивал мистера Бекнела как одного из мучеников нашей эпохи. Несчастного принесли в жертву. А теперь сбегайте к парадной двери, посмотрите, не прибыло ли уже мое такси.
– Откуда у тебя деньги на такси, а?
– У меня несколько пенни завалялось под матрацем, – ответил Игнациус. Он шантажом вытянул из беспризорника еще десять долларов, заставив этого гавроша к тому же сторожить весь день тележку, пока сам смотрел в «Лёу» фильм о подростковых гонках на выбывание. Сорванец определенно был находкой, подарком Фортуны, пытавшейся таким образом извиниться за то, что крутила колесо не в ту сторону. – Идите подглядывать сквозь чужие ставни.
Дверь со скрипом открылась, и Игнациус выступил во всем своем пиратском убранстве.
– Игнациус!
– Я так и полагал, что вы отреагируете подобным образом. Потому я и хранил эту параферналию на складе корпорации «Райские Киоскеры».
– Анджело был прав, – возопила миссис Райлли. – Ты все это время по улице бродил ряженый, как на Марди-Гра.
– Тут кашне. Там абордажная сабля. Одна-другая искусная деталь, подобранная со вкусом, – и все. Общее впечатление довольно привлекательно.
– Ты в таком виде никуда не пойдешь, – заверещала миссис Райлли.
– Я вас умоляю. Только не надо мне устраивать еще одну истерику. Вы сместите все мысли, что формируются у меня в уме в связи с предстоящей лекцией.
– Вернись сейчас же к себе в комнату, мальчик. – Миссис Райлли принялась колотить Игнациуса по рукам. – Сейчас же вернись к себе. Я тут не шутки с тобой шучу. Какой стыд и срам же ж на мою голову.
– Господи боже мой! Мамаша, немедленно прекратите. Я буду не в состоянии произнести речь.
– И что это за речи ты пронзосить собрался, а? Куда это ты навострился, Игнациус? Скажи ж мне сейчас же! – Миссис Райлли несильно шлепнула Игнациуса по физиономии. – Ты никуда из дому не выйдешь, самашетший.
– О, мой бог, да вы совсем спятили! Отойдите от меня сей же момент! Надеюсь, вы заметили тот ятаган, что пришпилен к моей униформе.
Ладонь матери попала Игнациусу по носу; второй удар пришелся прямо в глаз. Переваливаясь с ноги на ногу, Игнациус сквозанул в прихожую, рванул настежь дверные ставни и выскочил во двор.
– Сейчас же вернись в дом, – орала ему вслед миссис Райлли. – Ты никуда не пойдешь, Игнациус.
– Готов спорить, вы не кинетесь за мною в погоню в этой своей изодранной сорочке! – с вызовом ответил Игнациус и дерзко высунул массивный розовый язык.
– Вернись сюда, Игнациус!
– Эй, а ну прекращайте, вы! – заорала из-за своих передних ставень мисс Энни. – Все нервы мне к черту измотали.
– Вы поглядите только на Игнациуса! – крикнула ей миссис Райлли. – Ну какой ужас, а?
Но Игнациус махал ручкой с кирпичного тротуара, а серьга его ловила отблески уличного фонаря.
– Игнациус, ну иди же ж сюда, будь хорошим мальчиком, – взмолилась миссис Райлли.
– У меня уже и так голова раскалывается от свиста этого проклятущщего почтальёна, – громко пригрозила мисс Энни. – Я щас буквально через минуту полицаям позвоню.
– Игнациус! – взмолилась миссис Райлли, но было уже слишком поздно. Из-за угла выплыло такси. Игнациус махнул ему как раз в тот момент, когда мать, позабыв про стыд и позор изодранной ночнушки, выскочила на обочину. Игнациус захлопнул заднюю дверцу, едва не прищемив материнскую свекольную прическу, и рявкнул таксисту адрес. Приказывая водителю трогаться с места немедленно, он тыкал в руки матери абордажной саблей. Такси рвануло, из-под колес полетел мелкий гравий, больно жаля ноги миссис Райлли сквозь лохмотья сорочки из искусственного шелка. Еще какое-то мгновение мать провожала взглядом красные габаритные фонари удалявшейся машины, а потом бросилась назад в дом звонить Санте.
– На маскарад собрался, приятель? – спросил таксист, когда они свернули на проспект Святого Карла.
– Смотрите, куда едете, и отвечайте, только если к вам обращаются, – громыхнул Игнациус.
За всю поездку водитель не произнес больше ни слова, зато Игнациус на заднем сиденье громко репетировал свою речь, стуча о спинку переднего сиденья абордажной саблей, чтобы подчеркнуть значимость ключевых моментов.
На улице Святого Петра он вышел и первым делом услыхал шум: невнятное, однако, исступленное пение и хохот доносились из трехэтажного оштукатуренного особняка. Какой-то зажиточный француз построил его в конце 1700-х годов, чтобы разместить в нем все свое хозяйство: жену, детей и старых дев-tantes. Tantes хранились на чердаке вместе с иной избыточной и непривлекательной мебелью, а из двух крохотных слуховых окон могли наблюдать ту небольшую порцию вселенной, которая, как они полагали, только и существовала за пределами их собственного monde[78] клеветнических сплетен, вышивки и циклических переборов четок. Однако позже рука профессионального декоратора изгнала всех духов французской буржуазии, что еще могли населять толстые кирпичные стены особняка. Фасад был выкрашен в яркий канареечный цвет; газовые горелки в репродукциях латунных светильников, установленных по обе стороны подъездной дорожки, мягко мигали, и янтарные язычки пламени подрагивали, отражаясь в черной эмали ворот и ставней. На брусчатке под светильниками стояли древние кадки с плантаций – из них тянули свои отточенные стилеты испанские юкки.
Игнациус остановился перед особняком и обозрел его с крайней неприязнью. Его изжелта-небесный взор осудил блистательность экстерьера. Нос взбунтовался против весьма ощутимого запаха свежей эмали. Уши съежились от этого бедлама – пения, гогота и хихиканья, имевшего место за сдвинутыми ставнями из лакированной кожи.
Брюзгливо прочистив горло, он осмотрел три дверных звонка из желтой меди и три маленькие белые карточки сверху:
Он ткнул пальцем в нижний и стал ждать. Неистовство за ставнями умерилось лишь ненамного. Где-то открылась дверь, и по дорожке к воротам подошел Дориан Грин.
– Ох, дорогуша ж вы мой, – произнес он, когда разглядел, кто стоит на тротуаре. – Ну куда же вы запропастились? Боюсь, наш первый митинг немного выходит из-под контроля. Я безуспешно попробовал разок-другой призвать сборище к порядку, но чувства, по всей видимости, чересчур воспламенились.
– Я надеюсь, вы не совершили ничего, чтобы остудить их моральный пыл, – сурово проговорил Игнациус, нетерпеливо постукивая абордажной саблей по чугунным воротам. Несколько сердито он подметил, что Дориан идет к нему как-то нестойко; не этого он ожидал.
– О, какая тусовка! – воскликнул Дориан, отворяя ворота. – Все просто отвязываются как могут.
Он резво и несогласованно изобразил пантомимой происходящее.
– О, мой бог! – произнес Игнациус. – Прекратите эту отвратительную непристойность.
– Несколько человек совершенно погубят себя после этого вечера. Наутро случится массовый исход в Мехико. Но Мехико ведь – такой дикий город.
– Я весьма надеюсь, что никто не попытался навязать сборищу никаких милитаристских резолюций.
– Ой, мамочки же ж, нет.
– Это успокоительно слышать. Одному господу известно, с какой оппозицией нам придется столкнуться уже в самом начале. У нас может оказаться «пятая колонна». Вероятно, что-то просочилось в военно-промышленный комплекс нации и, собственно говоря, всего мира.
– Ну пойдемте же, Цыганская Царица, заходите.
Шагая по дорожке, Игнациус сказал:
– Особняк отвратно вычурен. – Он взглянул на пастельные светильники, таившиеся за пальмами вдоль стен. – Кто несет ответственность за этот архитектурный аборт?
– Я, разумеется, Мадьярская Дева. Я – владелец здания.
– Мне следовало догадаться. Могу я осведомиться, откуда поступают деньги на содержание этой вашей декадентской причуды?
– От моей дражайшей семьи, засевшей в овсах, – вздохнул Дориан. – Они шлют мне крупные чеки каждый месяц. Взамен я гарантирую, что буду держаться подальше от Небраски. Я покинул ее, как вы понимаете, под пологом несколько сгустившихся туч. Эти хлеба, эти бескрайние просторы равнин. Даже не могу вам передать, насколько все это меня угнетало. Если кто подобное и романтизировал, так разве Грант Вуд[79]. Я съездил на Восток поучиться в колледже, а потом приехал сюда. О, Новый Орлеан – это такая свобода.
– Ну, по крайней мере у нас есть штаб-квартира для нашего путча. Однако, увидев место воочию, я бы все же предпочел, чтоб вы арендовали зал «Американского Легиона» или что-либо еще, равно уместное. Этот дом больше похож на декорацию для извращенной деятельности вроде танцев с чаепитием или вечеринки в саду.
– А вы знаете, что национальный журнал по интерьерам и домоводству хочет опубликовать два цветных разворота об этом здании? – спросил Дориан.
– Обладай вы хоть каким-то здравым смыслом, вы осознали бы, что это – крайняя степень оскорбления, – фыркнул Игнациус.
– О, Девушка с Золотой Серьгой, вы просто сводите меня с ума. Смотрите, дверь вот здесь.