Сговор остолопов — страница 62 из 77

– Секундочку, – опасливо произнес Игнациус. – Что это за ужасный шум? Похоже, кого-то приносят в жертву.

Они остановились в пастельном свете подъездной дорожки и прислушались. Где-то во внутреннем дворике жалобно орал человеческий голос.

– Ой, мамочки, что они там творят? – нетерпеливо сказал Дориан. – Вот дурашки. Никогда себя вести не умеют.

– Я бы предложил провести расследование, – заговорщически прошептал Игнациус. – Одержимый военный офицер мог прокрасться на собрание инкогнито и теперь посредством пыток выведывает наши секреты из преданного члена партии. Солдафоны до мозга костей ни перед чем не остановятся. Там может оказаться даже иностранный агент.

– Ой, как весело! – взвизгнул Дориан.

Спотыкаясь и ковыляя, они с Игнациусом ввалились во дворик. Преданный член партии звал на помощь со стороны помещений для черной прислуги. Дверь туда была приотворена, но Игнациус все равно кинулся на нее всей тушей, расколотив несколько стеклянных панелей.

– О, мой бог! – возопил он, увидев то, что оказалось перед ним. – Они нанесли удар!

Перед ним, в кандалах и прикованный к стене, извивался маленький морячок. Это был Тимми.

– Вы видите, что вы сделали с моей дверью? – допытывался из-за спины Игнациуса Дориан.

– Среди нас враг, – неистово вещал тем временем Игнациус. – Кто проболтался? Скажите мне. Кто-то напал на наш след.

– Ой, выпустите меня отсюда, – выл морячок. – Тут ужасно темно.

– Ах ты, дурашка, – фыркнул Дориан. – Кто тебя здесь приковал?

– Эти кошмарные Билли с Раулем. Они такие ужасные. Привели меня сюда показать, как ты отделал интерьер рабских квартир, а я опомниться не успел, как они меня сунули в эти грязные цепи и убежали обратно к гостям.

Морячок полязгал цепями.

– Я только что сделал тут ремонт, – сообщил Дориан Игнациусу. – О, моя дверь.

– Где сейчас эти агенты? – Игнациус отстегнул абордажную саблю и кому-то погрозил. – Мы должны задержать их, пока они не покинули здание.

– Вытащите меня отсюда, пожалуйста. Я не выношу темноты.

– Мне из-за тебя дверь поломали, – прошипел Дориан окончательно рехнувшемуся мореходу. – Доигрался с этими курвами сверху.

– Так он же двери сломал!

– А чего еще от него ждать? Только посмотри на него.

– Это вы обо мне беседуете, уклонисты? – рассердился Игнациус. – Если вы и дальше будете так волноваться из-за какой-то двери, я серьезно сомневаюсь, что вам удастся долго протянуть на жестокой арене политики.

– Ох, заберите же меня отсюда. Я буду кричать, если еще хоть на чуть-чуть останусь в этих гадких оковах.

– Ой, заткнись, сикушка, – рявкнул Дориан, хлобыстнув Тимми по розовой щеке. – Пошел вон из моего дома – твое место на улице.

– О-о! – взвыл моряк. – Какие ужасные слова!

– Я вас умоляю, – предостерег Дориана Игнациус. – Наше движение нельзя саботировать междоусобицами.

– Я-то думал, что у меня хоть один настоящий друг остался, – плакался моряк Дориану. – Теперь я вижу, как ошибался. Валяй дальше. Дай мне еще одну пощечину, если тебе это доставляет такое наслаждение.

– Да я б до тебя даже дотронуться побрезговал, додик.

– Я сомневаюсь, что какой-либо писака даже под нажимом смог бы накарябать подобную отвратительную мелодраму, – отметил Игнациус. – Прекратите этот балаган немедленно, дегенераты. Примените хотя бы немного вкуса и пристойности.

– Шлепни меня! – визжал морячок. – Я знаю, тебе смерть как хочется. Тебе же не терпится сделать мне больно, правда?

– Очевидно, он не успокоится, покуда вы не согласитесь нанести ему хотя бы небольшое физическое увечье, – сообщил Игнациус Дориану.

– Да я и пальцем не коснусь его блядского теˊльца.

– Ну мы же должны как-то его утихомирить. Мой клапан не в силах вынести неврозы этого психически неуравновешенного моряка в таких количествах. Мы должны вежливо дать ему отставку от нашего движения. Он просто не соответствует уровню. Любой почует исторгаемый им тяжелый мускус мазохизма. Он в данный момент завонял им уже все апартаменты для прислуги. А помимо этого, мне кажется, он довольно-таки пьян.

– И ты меня тоже ненавидишь, чудовище, – завопил морячок Игнациусу.

Тот крепко приложил Тимми по макушке абордажной саблей, и мореход испустил жалобный стон.

– Одному всевышнему известно, какие испорченные фантазии поселились у него в голове, – заметил Игнациус.

– Ох, шмякните его еще, – счастливо зачирикал Дориан. – Как это весело!

– Пожалуйста, снимите же с меня эти ужасные цепи, – взмолился морячок. – У меня весь матросский костюмчик уже ржавый.

Пока Дориан отпирал кандалы ключиком, обычно хранившимся на дверной притолоке, Игнациус рассуждал:

– Знаете, кандалы и цепи в современной жизни обладают такими функциями, о которых пылкие и рьяные изобретатели их в более простые ранние века и не помышляли. Если бы я проектировал пригородные районы, я бы прикреплял хотя бы по одному комплекту к стенам каждого нового ранчо из желтого кирпича, к каждому смещенному уровню дачного особняка. Жители пригородов, устав от телевидения и пинг-понга, или чем они там еще занимаются в своих домишках, могут для разнообразия немножко заковывать друг друга. Всем очень понравится. Жены будут хвастаться: «Мой вчера вечером посадил меня на цепь. Изумительно. А твой тебе так делает?» Детишки же будут спешить домой из школы, к матерям, которые ждут не дождутся, чтобы надеть на них кандалы. Это поможет развивать в детях воображение, которого они лишены из-за телевидения, а также благотворно снизит уровень детской преступности. А когда вернется отец, все семейство будет поджидать его, чтобы схватить и приковать за то, что он, как последний олух, весь день корячился на работе, силясь их прокормить. Назойливую пожилую родню следует сажать в колодки в гараже, а руки им освобождать только раз в месяц, чтобы могли подписать пенсионные чеки. Кандалы и цепи всем могли бы обеспечить лучшую жизнь. Я должен уделить этой мысли некоторое пространство в своих заметках и набросках.

– Ох, дорогой же ж мой, – вздохнул Дориан. – Вы когда-нибудь заткнетесь или нет?

– У меня все руки и правда в ржавчине, – захныкал Тимми. – Ну погодите – доберусь я до этих Билли с Раулем.

– Наша маленькая конвенция, кажется, проходит весьма непокорно, – заметил Игнациус по поводу шума буйного веселья, долетавшего из квартиры Дориана. – Очевидно, чувства, вызываемые вопросами повестки дня, поражают более чем один нервный ганглий.

– Ой, матушки, я лучше не буду на это смотреть, – сказал Дориан, толчком распахивая застекленную паутинку французской провинциальной двери.

Внутри Игнациус увидел кишащую массу народа. Сигареты и бокалы для коктейлей дирижерскими палочками летали в воздухе, управляя симфонией болтовни, визга, пения и хохота. Из недр гигантского стереофонического фонографа сквозь назойливый шум толпы пробивался голос Джуди Гарланд[80]. Кучка молодых людей – единственная неподвижная композиция в зале – стояла перед фонографом, точно перед алтарем. «Божественно!» «Фантастика!» «Так человечно!» – говорили они о голосе электрической скинии.

Изжелта-небесный взор Игнациуса перебегал с этого ритуала на остальное пространство залы, где гости атаковали друг друга разговорами. Ткани в елочку, в полоску, поярковые и кашемировые сливались в сплошные мазки, а руки и пальцы разрывали воздух разнообразием изящных жестов. Ногти, запонки, перстни на мизинцах, зубы, глаза – все сверкало. В центре одной кучки элегантных гостей ковбой щелкнул маленькой плеткой для верховой езды кого-то из своих поклонников – в ответ раздались преувеличенные взвизги и довольное хихиканье. Посреди другой группы стоял какой-то оболтус в черной кожанке и, к немалому восторгу своих бесполых учеников, показывал захваты дзюдо. «Ох, научи меня тоже», – завопил кто-то из свиты борца, когда другого элегантного гостя скрутили в непристойную позицию, а затем швырнули на пол, и он приземлился под грохот запонок и прочей бижутерии.

– Я приглашал только лучших, – сообщил Дориан Игнациусу.

– Боже милостивый, – поперхнулся слюной тот. – Я уже вижу: у нас будет много сложностей с привлечением консервативных деревенских избирателей из числа батраков-кальвинистов. Нам необходимо перестроить свой имидж в соответствии с линией, отличной от той, что я наблюдаю здесь.

Тимми, пожиравший глазами быдловатого кожана, что крутил и бросал оземь нетерпеливых партнеров, вздохнул:

– Как весело.

Само помещение декораторы, вероятно, назвали бы суровым. Белые стены и высокие потолки, скудная обстановка состояла из нескольких предметов антикварной мебели. Единственным чувственным элементом убранства огромной залы служили бархатные драпировки цвета палевой шампани, подвязанные белыми лентами. Двум или трем антикварным креслам, очевидно, отдали предпочтение за причудливый внешний вид, а не за возможность на них сидеть, ибо они представляли собой скорее хрупкие предположения, намеки на мебель с подушками, едва способными разместить младенца. Не рассчитывалось, что человек в такой зале будет отдыхать, сидеть или даже расслабляться – ему следовало принимать позы, тем самым трансформируя себя в одушевленную меблировку, что почти идеально компенсировала отсутствие убранства.

Изучив означенный декор, Игнациус сказал Дориану:

– Единственный функциональный предмет здесь – вот этот фонограф, да и тот, по всей видимости, используется не по назначению. В этой зале нет души. – И он громко фыркнул, отчасти по поводу залы, отчасти – по поводу того факта, что никто из собравшихся его не заметил, хотя с обстановкой он сочетался не менее эффектно, чем какая-нибудь неоновая вывеска. Митингующих, казалось, больше всего в этот вечер заботили их личные судьбы, а вовсе не судьба мира. – Я замечаю, что никто в этом побеленном склепе на нас даже не взглянул. Ни один из них не удостоил кивком хозяина, чьи напитки они потребляют и чей круглогодично кондиционированный воздух отягощают своими всепобеждающими одеколонами. Я скорее чувствую себя наблюдателем на кошачьих боях.