«О, как ужасно». «Совершенно не смешно». «Я вынужден буду уйти, если эта убогая шарада не завершится». «С таким дурным вкусом». «Включите же кто-нибудь пластинку. Милая, милая Лина». «Где мое пальто?» «Пойдемте в какой-нибудь фешэнебельный бар». «Смотрите, я пролил мартини на свой самый бесценный жакет». «Пойдемте в фешенэбельный бар».
– Мир сегодня пребывает в состоянии сурового беспокойства, – орал Игнациус, перекрывая мяуканье и шипение. Он запнулся и глянул в карман, куда положил конспект речи, нацарапанный на листах из блокнота «Великий Вождь». Вместо заметок, однако, он извлек рваную и замусоленную фотографию мисс О’Хары. Некоторые гости увидели ее и завизжали. – Мы должны предотвратить апокалипсис. Мы должны ответить на огонь огнем. Следовательно, я обращаюсь к вам.
«О чем, во имя всего святого, он говорит?» «Это меня так угнетает». «Глаза у него такие страшные». «Пойдемте в фешенебельный бар». «Поехали в Сан-Франциско».
– Молчать, извращенцы! – рявкнул Игнациус. – Слушайте меня.
– Дориан, – лирическим сопрано взмолился ковбой. – Заставь же его посидеть тихо. Мы так здорово веселились, мы так великолепно, так забавно проводили время. О, нас он даже не развлекает.
– Это правда, – сказал крайне элегантный гость, чье подтянутое лицо было покрыто гримом, изображавшим загар. – Он поистине ужасен. Так гнетуще.
– Должны ли мы выслушивать все это? – осведомился другой гость, взмахивая сигаретой, точно волшебной палочкой, от которой Игнациус наверняка должен испариться. – Это какой-то фокус, Дориан? Ты же знаешь, мы искренне любим вечеринки с изюминкой, но это. Я имею в виду, я даже новости по телевидению никогда не смотрю. Я в магазине и так весь день работаю, я не хочу приходить на вечеринку и слушать то же самое. Пусть попозже выступит, если ему так нужно. Его речь отдает таким дурным вкусом.
– Так неуместно… – с неожиданной обреченностью вздохнул черный кожан.
– Ладно, – провозгласил Дориан. – Включайте пластинку. Я думал, будет весело. – Он посмотрел на Игнациуса – тот громко фыркал. – Боюсь, мои дорогие, что это оказалось ужасной, ужасной бомбой.
«Чудесно». «Дориан великолепен». «Вот розетка». «Обожаю Лину». «Я поистине считаю, что это ее лучшая пластинка». «Так фешенебельно. Такие особые стихи». «Я однажды видел ее в Нью-Йорке. Изумительно». «Поставь следующей «Цыганку». Обожаю Этел»[84]. «О, хорошо, уже начинается».
А Игнациус стоял, точно юнга на горящей палубе. Музыка снова взмыла от алтаря к потолку. Дориан сбежал поболтать с группой своих гостей, активно игнорируя Игнациуса, все остальные в зале – тоже. Игнациус чувствовал себя одиноко, совсем как в тот черный день в школе, когда на уроке химии взорвалась его лабораторная работа, опалив ему брови и перепугав до смерти. От шока и ужаса он обмочил тогда брюки, и никто в классе не хотел его замечать, в том числе учитель, давно и искренне возненавидевший его за подобные взрывы. Весь остаток дня, вяло бродя по школе, Игнациус понимал: все делают вид, будто он стал невидимкой. Стоя в гостиной Дориана и чувствуя себя таким же изгоем, он принялся фехтовать абордажной саблей с невидимым противником, чтобы как-то одолеть робость.
Многие уже подпевали пластинке. Какая-то парочка пустилась танцевать возле фонографа. Танцы лесным пожаром охватили залу, и вскоре вся она заполнилась парами; гости покачивались и подскакивали вокруг оставшейся в одиночестве Гибралтарской скалы – Игнациуса. Когда мимо него в объятиях ковбоя пронесся Дориан, Игнациус тщетно попытался привлечь его внимание. Ему удалось даже ткнуть в ковбоя саблей, но парочка была проворна, слаженна и ускользнула. Он уже совсем было решил исчезнуть, как из кухни в залу ворвались Фрида, Лиз и Бетти.
– Нам уже эта кухня обрыдла, – сообщила Игнациусу Фрида. – В конце концов, мы тоже люди. – Она легонько ткнула Игнациуса в живот. – Похоже, тебя не взяли, Жирный.
– Что именно вы имеете в виду? – высокомерно вопросил Игнациус.
– Похоже, твой костюм не пользуется успехом, – заметила Лиз.
– Прошу прощения, дамы. Я должен вас оставить.
– Эй, не уходи, Пузо, – сказала Бетти. – Кто-нибудь тебя пригласит. Это они специально тебя злят. Не сдавай корабля. Да они разозлят даже собственную мамашу.
В эту минуту Тимми, который чуть раньше улепетнул в помещения для прислуги – отыскать затерявшийся браслетик с талисманом, а заодно, как он надеялся, – еще немножко позабавиться с цепями и кандалами, снова объявился в зале. Он подрулил к Игнациусу и с тоской поинтересовался:
– А потанцевать ты не хочешь?
– Вот. Видишь? – спросила у Игнациуса Фрида.
– Я хочу на это посмотреть, – крикнула Лиз. – Давайте глянем, как вы лимбо сбацаете. Ну же. Я сейчас швабру принесу, вместо шеста будет.
– О, мой бог! – вымолвил Игнациус. – Я вас умоляю. Я не танцую.
– Ой, да ладно тебе, – сказал Тимми. – Я тебя научу. Обожаю танцевать. Я буду вести.
– Давай-давай, толстожопый, – пригрозила Бетти.
– Нет. Это невозможно. Сабля, халат. Я нанесу кому-нибудь увечья. Я сюда шел произносить речь, а не танцевать. Я не танцую. И никогда не танцевал. Я в жизни никогда не танцевал.
– Ну, а сейчас вот затанцуешь, – сообщила ему Фрида. – Если не хочешь обидеть вот этого морячка.
– Я не танцую! – рявкнул Игнациус. – Я никогда не танцевал и определенно не намереваюсь начинать с каким-то пьяным извращенцем.
– Ох, да не будь же таким занудой, – вздохнул Тимми.
– Мне всегда было присуще несколько неполноценное чувство равновесия, – объяснил Игнациус. – Мы рухнем на пол и переломаем себе все кости. Этот психически неуравновешенный моряк останется калекой или того хуже.
– Похоже, Пузо у нас – смутьян, – сообщила Фрида подругам. – Правда?
Она подмигнула, и три девочки накинулись на Игнациуса. Одна обхватила мясистой ногой его ногу; вторая пнула его под коленку; третья толкнула на ковбоя, самозабвенно кружившегося поблизости. Игнациус удержался на ногах, ухватившись за ковбоя, которого вырвало из объятий ахнувшего от ужаса Дориана и повергло на паркет. От его приземления игла соскочила с пластинки, и музыка замерла. Ее сменили хоровой визг и вопли гостей.
– О, Дориан, выведи же его прочь! – визжал в панике один из элегантных.
Раздался металлический лязг перстней, браслетов и запонок – это в углу часть гостей сбилась в испуганную кучку.
– Эй, а ты ведь сшиб этого сучару-ковбоя, как кеглю, – с восторгом заорала Фрида Игнациусу, который все еще неистово колошматил руками вокруг себя, пытаясь сохранить равновесие.
– Отличная работа, Жирный, – одобрительно промолвила Лиз.
– Давай прицелимся им еще в кого-нибудь, – сказала компаньонкам Бетти.
– Что вы наделали, озверевшее чудовище? – со слезами в голосе крикнул Игнациусу Дориан.
– Это безобразие! – орал Игнациус. – Меня на этом сборище не только игнорировали и порочили. Я подвергся злонамеренному нападению в тенетах этого дома. Надеюсь, вы застрахованы от ответственности. Если нет, то вы запросто можете потерять свою вычурную собственность, как только вами займутся мои юридические советники.
Дориан стоял на коленях, обмахивая падшего ковбоя, чьи веки уже начинали трепетать.
– Заставь его уйти, Дориан, – всхлипнул ковбой. – Он меня едва не убил.
– Я-то думал, вы – другой, смешной, – прошипел Игнациусу Дориан. – А вы оказались самой ужасной тварью, какая ступала в мой дом. С той секунды, когда вы сломали дверь, мне следовало понять, что все этим и закончится. Что вы сделали с этим милым мальчиком?
– У меня брюки испачкались! – взвизгнул ковбой.
– На меня жестоко напали и толкнули на этого фатоватого батрака.
– Только не ври, Жирный, – сказала Фрида. – Мы все видели. Он приревновал, Дориан. Ему хотелось потанцевать с тобой.
«Ужасно». «Пусть уйдет». «Испортил вечер». «Так чудовищно». «Он опасен». «Полный провал».
– Пошел вон! – заорал Дориан.
– Мы с ним справимся, – сказала Фрида.
– Хорошо, – величественно произнес Игнациус, когда три девочки вцепились своими окороками рук в его халат и поволокли к дверям. – Вы сделали свой выбор. Живите в мире войн и кровопролитий. Когда свалится бомба – не бегите ко мне. Я уже буду сидеть в своем убежище!
– Вали, – ответила Бетти.
Девочки протащили Игнациуса в двери и по дорожке к воротам.
– Благодарите Фортуну, что я отмежевался от этого движения, – громыхал по пути Игнациус. Девочки сдвинули ему кашне на один глаз, и теперь он не очень ясно видел, куда направляется. – Вы – помраченные люди, едва ли вы сможете привлечь избирателей.
Они выпихнули его в ворота на тротуар. Стилеты испанской юкки пребольно кололи икры, пока Игнациус спотыкался, восстанавливая баланс.
– Ладно, сволочь, – крикнула ему Фрида, захлопывая ворота. – Даем тебе десять минут форы. А потом начнем прочесывать Квартал.
– И лучше, если мы твою жирную задницу не найдем, – сказала Лиз.
– Отваливай, Пузо, – добавила Бетти. – Мы уже давно хорошенько не махались. А сейчас подходящий случай.
– Ваше движение обречено, – брызгал слюной им в затылок Игнациус, пока девочки, возвращаясь в дом, дружески сталкивали друг друга с дорожки. – Вы слышите меня? Об-ре-че-но. Вы ничего не знаете ни о политике, ни о работе с избирателями. Вы не пройдете ни по одному округу в стране. Да вы даже в Квартале не пройдете!
Дверь захлопнулась, девочки вернулись на вечеринку, которая, казалось, снова набрала обороты. Опять зазвучала музыка, до Игнациуса громче прежнего донеслись визги и вопли. Он постучал по задним ставням абордажной саблей и заорал:
– Вы проиграете! – Ответом ему были топот и шарканье множества танцующих ног.
Из тени соседнего дверного проема на секунду выступил человек в шелковом костюме и фетровой шляпе – проверил, скрылись ли девочки. Затем скользнул обратно во тьму, наблюдая за Игнациусом, в неистовстве ковылявшим туда и сюда перед фасадом.