Клапан Игнациуса отреагировал на обиду, накрепко захлопнувшись. Руки проявили сочувствие, обильно покрывшись белыми пупырышками, которые чесались так, что можно было сойти с ума. Что же теперь расскажет он Мирне о движении за мир? Как и провалившийся Крестовый Поход за Мавританское Достоинство, сейчас у него на зудевших руках была еще одна катастрофа. Фортуна, злобная шлюха. Вечер едва начался; он не мог вернуться на Константинопольскую улицу ко всему ассортименту материнских нападок – по крайней мере сейчас, когда все его эмоции были нацелены на кульминацию, так безжалостно выхваченную прямо из пальцев. Почти неделю помыслы его занимало первое собрание нового движения, теперь же, выброшенный с политической арены тремя сомнительными девками, он стоял, разочарованный и разъяренный, на мокрой брусчатке улицы Святого Петра.
Взглянув на часики с Мики-Мышем, как обычно, почивавшие в бозе, он задался вопросом, который теперь час. Может, он еще успеет на первое представление в «Ночь утех». Вероятно, у мисс О’Хара уже премьера. Если им с Мирной не суждено провести турнир в политике, пусть он состоится в области секса. Каким великолепным копьем – Мирне прямо между отвратительных глаз – может стать мисс О’Хара. Игнациус еще раз посмотрел на снимок – у него текли слюнки. Что же у нее за любимец? Вечер еще получится вырвать из челюстей неудачи.
Почесав поочередно лапы, он решил, что, по крайней мере, соображения безопасности требуют движения. Три дикарки могут запросто сдержать слово. Он заколыхался телом по улице Святого Петра к Бурбоновой. Мужчина в шелковом костюме и фетровой шляпе выступил из проема и двинулся за ним. На Бурбоновой Игнациус свернул и сквозь ночной парад туристов и обитателей Квартала зашагал к Канальной. В этой толпе он отнюдь не выглядел странно. Он расталкивал толпу на узеньком тротуаре, бедра его свободно колыхались, тараня прохожих. Когда Мирна прочитает о мисс О’Хара, она в ужасе поперхнется эспрессо и забрызгает все письмо.
Едва вступив в квартал, где располагалась «Ночь утех», Игнациус услыхал крики обдолбанного негра:
– В-во! Заходи, смотри, как мисс Харля Во-Харя с любимцей трынцует. Гарантирыет сто перцентов настоящщих танцыв с плантацый. Гажный мамаёбаный стакан гарантирывано с ног шибает. В-во! Гажному гарантирывано сифлис из стакана подхватить. Й-их! Никто никада не видал, как мисс Харля Во-Харя трынцует с любимцей, прям как на Старых Югах. Сёдни примера, может, тока один раз и застанете. Ууу-иии.
Игнациус увидел его сквозь толпу, спешившую мимо «Ночи утех». Кликам зазывалы явно никто не внимал. Да и сам крикун сделал паузу и изрыгнул нимбовидное образование дыма. На зазывале были фрак и цилиндр, своим фасадом нависавший над черными очками; из тучи дыма Джоунз улыбался людям, не поддававшимся его обаянию.
– Эй! Публики, харэ тут шляться. Заходи, пристрой себе очко на тубаретку в «Ночью тех», – начал он снова. – В «Ночью тех» настоящщие черные публики пашут ниже минималой заплаты. В-во! Гарнтирывана настоящщая тамосфера, прям как на плантацый, прям на истраде хлопки растут, прям на глазу работчика граждамских прав по заднице лупят прям промеж скриптакыля. Эй!
– Мисс О’Хара уже начала? – всхлипнул Игнациус локтю зазывалы.
– Уу-ии! – Толстая мамка объявилась. Перцуально. – Эй, чувак, а чё ты серёгу не снял свою и шафрик? Ты это кого соображашь?
– Я вас умоляю. – Игнациус побряцал абордажной саблей. – У меня нет времени на болтовню. Боюсь, у меня сегодня вечером не найдется для вас советов, как преуспеть в жизни. Мисс О’Хара уже начала?
– Через пару минут в аккурат. Ты бы втянул туда свою очко, да сел бы под истраду. Я догыварился с фицантом, он гаврит, там тебе весь столик огородил.
– Это правда? – нетерпеливо спросил Игнациус. – Нацистской владелицы нет, я надеюсь?
– Сёдни в Колыфорнию на ревактивном умотала, гаврит Харля Во-Харя такая клёвая, что она себе жопку в окиян покуда макнет, а на клуб волнывацца не будет вапще.
– Чудесно, чудесно.
– Давай, чувак, заваливай, а то скриптакыль начнецца. В-во! А так не проморгашь. Ёбть. Харля через сикунду выдет, иди садись под эту мамаёбану истраду, увишь пупырки у мисс О’Хари на пырке.
И Джоунз быстро втолкнул Игнациуса в обитые двери бара «Ночь утех».
Игнациус ввалился внутрь с таким ускорением, что халат взвихрился у него вокруг лодыжек. Даже в темноте он обратил внимание, что «Ночь утех» как-то еще больше испачкалась после его первого визита. На полу-то уж точно скопилось достаточно грязи, чтобы вырастить ограниченный урожай хлопка; правда, хлопка не заметно. Должно быть, это – часть какого-то порочного розыгрыша «Ночи утех». Он поискал глазами метрдотеля и не обнаружил его, поэтому лишь прогромыхал мимо стариков, рассеянных в полумраке, и уселся за небольшой столик прямо под эстрадой. Его шапочка смахивала на одинокий зеленый прожектор. С такого расстояния, возможно, ему удастся подать какой-то знак мисс О’Хара или прошептать что-нибудь про Боэция, чтобы привлечь ее внимание. Ее ошеломит присутствие родственной души в аудитории. Игнациус бросил взгляд на горстку пустоглазых мужчин за столиками. Мисс О’Хара предстоит метать бисер перед удручающим свиным стадом, перед смутными, выпотрошенными стариками, что обычно пристают к детишкам на утренних сеансах.
Оркестровое трио за кулисами крохотной эстрады запумкало вступление к песенке «Ты моя счастливая звезда». Пока еще свободная от оргиастов эстрада была на вид гораздо грязнее. Игнациус окинул взором стойку бара, чтобы пробудить к жизни хоть какой-нибудь сервис, и поймал взгляд бармена, когда-то обслуживавшего их с матерью. Бармен сделал вид, что его не заметил. Потом Игнациус неистово подмигнул какой-то женщине, опиравшейся о стойку, – латине лет сорока, та в ответ ужасающе осклабилась, сверкнув одним-двумя золотыми зубами. Она отклеилась от стойки, не успел бармен ее остановить, и подошла к Игнациусу, съежившемуся под эстрадой, точно у теплой печки.
– Ты выипить хочшиш, чшиико?
Дуновение халитоза просочилось сквозь его усы. Игнациус сорвал с шапочки кашне и загородил им ноздри.
– Благодарю вас, да, – придушенно ответил он. – «Доктор Орешек», если не возражаете. И удостоверьтесь, что он холоден, как лед.
– Смотрю, чшиво иесть, – загадочно ответила женщина и зашлепала соломенными сандалиями обратно к стойке.
Игнациус наблюдал, как она пантомимой изъясняется с барменом. Они оба разнообразно жестикулировали, преимущественно тыча в сторону Игнациуса. По крайней мере, подумал он, в этом притоне будет безопасно, если жилистые девки пойдут рыскать по Кварталу. Бармен и женщина обменялись еще несколькими знаками; затем она захлопала обратно к Игнациусу с двумя бутылками шампанского и двумя бокалами.
– Ниету «Докторешек», – сказала она, шваркнув подносом о стол. – Мира, с тиебя должен дваццать чшитыыр долляр за эти чшимпань.
– Это возмутительно! – Он несколько раз ткнул саблей в направлении женщины. – Принесите мне кока-колы.
– Ниету кока. Ничшиво ниету. Только чшимпань. – Женщина уселась за его столик. – Давай, миилачшка. Открывай чшимпань. Пиить очшинь хочшитцца.
Снова дыхание ее доплыло до Игнациуса, и он так плотно прижал к носу кашне, что едва не задохнулся. От этой женщины он точно подхватит какой-нибудь микроб – тот помчится к его мозгу и превратит в олигофрена. Злоупотребленная мисс О’Хара. Никуда не деться от недоженщин, что набиваются в соратницы. По необходимости, боэцийская отчужденность мисс О’Хары должна быть довольно возвышенной. Латина выронила счет Игнациусу на колени.
– Не смейте меня трогать! – взревел он сквозь кашне.
– Аве Мария! Ке пато! – буркнула женщина себе под нос. Потом добавила громче: – Мира, тиы платииш сейчшас, марикон. А то миы тиебе по чжиырный кюлё получшиш.
– Как любезно, – пробормотал Игнациус. – Что ж, я сюда не пить с вами пришел. Подите прочь от моего столика. – И он поглубже втянул воздух через кашне. – И унесите с собой свое шампанское.
– Ой, лёко, так тиы…
Угроза женщины потонула в шуме оркестра, испустившего нечто вроде изможденного туша. На эстраде возникла Лана Ли в каком-то парчовом комбинезоне.
– О, мой бог! – поперхнулся Игнациус. Обдолбанный негритос его надул. Игнациусу захотелось стремглав выскочить из клуба, но он понял, что мудрее будет дождаться, когда женщина закончит и покинет сцену. Он вмиг съежился под столиком. Над головой его хозяйка-нацистка вещала:
– Бледи и жантильёмы, добро пожаловать. – Начало было настолько кошмарным, что Игнациус едва не опрокинул столик.
– Тиы платииш сейчшас, – требовала латина, засунув голову под клеенку, пытаясь отыскать лицо клиента.
– Заткнитесь, прошмандовка, – громко прошипел он.
На счет четыре оркестр, спотыкаясь, пустился в «Изысканную даму». Нацистка орала:
– А теперь – наша непрочная Вирд-женская Лиственница, мисс Шмарлетт О’Хара. – Старик за столиком немощно зааплодировал, и Игнациус, приподнявшись, выглянул из-за края сцены. Владелица ушла. Вместо нее теперь стояла вешалка, украшенная кольцами. Что же задумала мисс О’Хара?
И тут на эстраду величаво выплыла Дарлина – в бальном платье, за которым шлейфом волочилось несколько ярдов нейлоновой сетки. На голове у нее красовалась чудовищная широкополая шляпа с перьями, а на руке сидела не менее чудовищная птица. Кто-то захлопал.
– Мира, тиы мние платииш сейчшас или хучже потом, каброн.
– Там стока херов на балу было, дорогуша, но честь моя осталась внезапной, – осторожно вымолвила Дарлина попугаю.
– О, бог мой! – взревел Игнациус, не в силах сдерживать себя долее. – И эта кретинка – Шмарлетт О’Хара?
Какаду заметил его прежде Дарлины: едва хозяйка вынесла попугая на сцену, бусинки глаз отметили блестящее кольцо в ухе Игнациуса. Когда тот взревел, попугай захлопал крыльями, слетел с руки Дарлины на эстраду и, кудахтая и подпрыгивая, устремился прямо к большой голове.