Дориан подобрал ковбойский сапог с отломанным каблуком и бросил его в урну. Интересно, у этого невозможного Игнациуса Ж. Райлли уже все хорошо? Некоторые люди бывают просто чересчур. Милая мамочка Цыганской Царицы, должно быть, безутешна после такой кошмарной газетной славы.
XI
Дарлина вырезала свой портрет из газеты и положила на кухонный стол. Ну и премьера. По крайней мере немножко рекламы с нее она получила.
Она взяла с дивана вечернее платье Шмарлетт О’Хары и повесила в шифоньер, а какаду наблюдал за нею и покрякивал со своего насеста. Джоунз ловко взял все в свои руки, когда выяснилось, что мужик – легавый, и потащил его прямо к шкафчику под стойкой. А теперь и Джоунз, и она остались без работы. «Ночь утех» вылетела из бизнеса. Лана Ли вышла в расход. Вот так Лана. Позировала для французских открыток. За доллар удавится.
Дарлина посмотрела на золотую серьгу, которую какаду приволок домой. Лана всю дорогу была права. Этот чокнутый громила – в самом деле поцелуй смерти. И бедную мамочку свою тиранил как пить дать. Несчастная женщина.
Дарлина села и задумалась о перспективах новой работы. Какаду хлопал крыльями и вякал, пока она не засунула галантерейную сережку – его любимую игрушку – ему прямо в клюв. И тут зазвонил телефон, а едва Дарлина сняла трубку, раздался мужской голос:
– Послушайте, у вас такая клевая реклама была. У меня клуб есть в пятисотом квартале по Бурбоновой, так что….
XII
На стойке «Гуляй-Инн Мэтти» Джоунз развернул газету и накрыл ее дымовой завесой.
– В-во! – сообщил он мистеру Уотсону. – Ты мне точно мыслишку подкинул нащот всей этой дурки за сапаташ. Я теперя досапатировался, что снова бомжевать пошел. Й-их!
– Похоже, у тебя саботаж пошел, точно твоя томная бонба.
– Да этот жирный придурок гарантирыет сто перцентов томной бонбы. Ёбть. Ево на кого-нить скинешь, так все остальные под осадки попадут да жопами своими подзорвуцца. Ууу-иии. «Ночью тех» вчера сушчий завапарк была. Сперва у нас там попрыгай, потом толстая мамка притащщилась, потом три кыски прискакали, точно сбежали тока-тока из порзала. Ёбть. Все кулыками машут, царапаюцца, орут, а этот жирный придурок в канаве валяецца, ровно подох совсем, а публики знай себе деруцца, матеряцца, кувыркаюцца, кошак этот здоровый знай себе на проежжей части в отрубе. Ну чисто кино – что ковбои махаюцца, как ганстеры какие. На Бурбонову такая толпа привалила, что тебе на футбол. И падлиция тут как тут, эту подлюку Ли уволокла. Й-их! А дружков у нее в ухрястке и нету никаких. Можа, и сироток привлекут, каким она благо впаривала. В-во! А газета-то кучу мамок понагнала – все фотки сымают, да меня вопросы спрашивают, чё было. Кто сказал, что черный чувак передней страниццей в гызете не пыпадет? Ууу-иии! В-во! Да я самый заменитый бомж в городе буду. Я этому патрулю Манкузе гаврю: я грю – «Эй, раз уж этот бардак закрыли, как нащот скажи дружбану свому в ухрястке, что я тебе помогал, так меня, мож, и не возьмут за шкворень за бомжа?» Кому в Анголу с Ланой Ли охота? Она и снаружи паршивка. Ёбть.
– Так ты на работу устраиваться планирыешь, Джоунз?
Джоунз выдохнул темную тучку – штормовое предупреждение – и ответил:
– Да после того как я вкалывал ниже минималой заплаты, я плаченый отпуск заслужил. Ууу-иии. Где ж я себе другую работу найду? Уже и так по улице ссышком много черных мамок жопы свои таскают. В-во! Очко себе по найму устроить – это не два пальца облюзать. Я не один тут такой с пронблемой. Вона у Дарлины девчонки тож нелегко будет себе по найму вписаться, с этим ее лысым орлом. Публик увидел, как она первый раз свою попку на истраду вытаскиват, так щас в лицо ей плювать будут, как нанимацца придет. Поал, да? Тока сунешь какую жирную мамку в сапаташ, так кучу невиноватых публик, вроде той Дарлины, в какую лажу втюхашь. Это как мисс Ли всю дорогу говорила: этот жирный придурок кому хошь вестицию запоганит. Дарлина щас, наверно, со своим лысым орлом друг дружке пяляцца и гаврят: «В-во! Шик-карная у нас примера была. Й-их! Што надо примерились». Жалко, конешно, што сапаташ так девку подставил, но я как увидел ту жирную мамку, так просто удержу не было. Я ж знал, что он как-то всю эту «Ночью тех» подзорвет. Ууу-иии. И в натуре громыхнуло. Й-их!
– Так тебе еще подвезло, что подлиция тебя тоже не загребла, что в этом баре работаешь.
– Этот патруль Манкуза гаврит, ценю, что ты мне тымбочку показал. Гаврит: «Нам, мамкам в падлиции, таких, как ты, надо, чтобы подмогу показывать». Гаврит: «Такие, как ты, мне вперед добицца дают». А я гаврю: «В-во! Вы тока точно скажи дружбану свому в ухрястке, штоб меня грабастать не стали за бомжа». А он гаврит: «Точняк и скажу. У нас все в ухрястке сильно ценят, что ты для нас сделал, чувак». Вишь как – таперь эти падлицейские мамки меня ценят. Й-их! Мож, какая миндаль обломицца. В-во! – Джоунз прицелился дымом поверх смуглой головы мистера Уотсона. – А у этой подлюки Ли в тымбочке та ищщо фотыграфия была. Патруль Манкуза как увидел их, так у него чуть зенки на пол не выкатились. Он гаврит: «В-во! Й-их! У-ух!» Гаврит: «Ух ты, во таперь я точно вперед добьюсь». А я себе гаврю: «Мож, кто-то вперед и добьёцца. А кой-кто ищщо так и бомжевать снова». Кой-кто завтра уже не будет по найму калымить ниже минималой заплаты. Кой-кто свою задницу по всему городу таскать будет, а не кондицанеры себе с разноцветыми чиливизарами покупать». Ёбть. Тут я тебе прославный спицалис по швабре, а тут уже – бомж.
– Все могло быть хреновей.
– Ага. Тебе гаврить лехко, чувак. У тебя вон свое приприятие маленько, и сынок школу приподает, у него ж, наверно, комплек бабикю есть, «бюйк», кондицанер, чиливизар. В-во! А у меня даже транзитерной радиы нету. – Джоунз образовал облако довольно философского склада. – Но ты тут навроде прав, Уотсон. Все могло быть хреновей. Я мог быть этой жирной мамкой. В-во! А чё с такими мамками бывает, а? Й-их!
XIII
Мистер Леви расположился на желтой нейлоновой кушетке и развернул газету, которую каждое утро ему доставляли на побережье за боˊльшую подписную стоимость. Когда кушетка достается тебе одному – это прекрасно, однако исчезновения мисс Трикси мало, чтобы поднять мистеру Леви настроение. Он провел бессонную ночь. Миссис Леви подвергала свою пухлотелость раннеутренней порции подскоков на гимнастической доске. Она хранила молчание – ее занимали какие-то планы Фонда, и она записывала их на листке, прижимая его к вздымающейся передней секции доски. Отложив на мгновение карандашик, она протянула руку к коробке печенья, стоявшей на полу. Из-за печенья ночь мистера Леви и была бессонной. Они с миссис Леви поехали через все эти сосняки в Мандевилль навестить мистера Райлли, но не только обнаружили, что его там нет, но и подверглись грубому обращению администрации этого богоугодного заведения, принявшей их за хулиганов. Миссис Леви, правда, несколько смахивала на хулиганку: белые с позолотой волосы, очки со стеклами берлинской лазури, аквамариновые тени, аурой окружавшие синие линзы. Должно быть, администрация сочла ее подозрительной, подумал мистер Леви, – с огромной коробкой голландского печенья на коленях в открытой спортивной машине, что остановилась перед главным корпусом лечебницы. Однако миссис Леви восприняла известие очень спокойно. Казалось, поиски мистера Райлли ее особо не волнуют. Супруг ее даже начал подозревать: вдруг ей и не сильно хочется, чтобы он отыскал мистера Райлли. Вдруг в каком-то глухом уголке разума она тешит себя надеждой, что Абельман выиграет это дело, и можно будет щеголять перед Сьюзен и Сандрой своею благоприобретенной нищетой как признаком окончательной несостоятельности их отца. Разум этой женщины был хитер и коварен: предсказуемым он становился, едва ей удавалось нащупать новую возможность подмять под себя супруга. И теперь ему было непонятно, на чьей она стороне – его или Абельмана.
Он попросил Гонсалеса отменить все брони весенних тренировок. Сначала нужно разобраться с Абельманом. Мистер Леви разгладил газету и в очередной раз осознал, что если бы его пищеварительная система могла это переварить, ему следовало бы уделить немного времени руководству «Штанами Леви». Тогда бы такого не произошло. Жизнь текла бы мирно. Однако само название, четыре слога – «Шта-ны Ле-ви» – вызывало у него в груди кислотные осложнения. Наверное, имя нужно было сменить. Наверное, нужно было сменить Гонсалеса. Хотя управляющий конторой так ему предан. Обожает свою неблагодарную, низкооплачиваемую работу. Нельзя же просто так дать ему пинка под зад. Где он себе другое место найдет? Но что еще важнее – кому захочется сесть на его место? «Штаны Леви» не следует закрывать хотя бы для того, чтобы сохранить работу Гонсалесу. Как мистер Леви ни старался, другой причины он придумать не мог. Если фабрику закрыть, Гонсалес может покончить с собой прямо на рабочем месте. Нужно подумать о человеческой жизни. К тому же фабрику покупать все равно никто не собирался.
Леон Леви мог бы назвать этот монумент «Брюки Леви». А что – неплохое имя. Всю свою жизнь, а особенно в детстве, Гас Леви говорил: «Штаны…», – и получал стандартный ответ: «На все стороны равны». Когда ему исполнилось двадцать, он намекнул отцу, что смена вывески могла бы как-то помочь бизнесу, а отец только простонал: «Тебя что – перестало устраивать имя «Штаны Леви»? Еда, которую ты ешь, – это «Штаны Леви». Машина, на которой ты гоняешь, – «Штаны Леви». Я сам – «Штаны Леви». И это – твоя благодарность? Это твоя сыновняя преданность? А потом мне что – свое имя поменять? Закрой рот, лоботряс. Иди играйся со своими машинками и вертихвостками. У меня тут и так Великая Депрессия, мне твои советы без надобности. Умник выискался. Иди Хуверу советы давай. Посоветуй ему сменить фамилию на Шлемиль. Вон из моего кабинета! Заткнись!»
Гас Леви посмотрел на фотографии и статью на первой странице газеты и присвистнул:
– Вот так так!