– Клод хоть умом и не блещет, но он хороший человек. И к семье своей хорошо относится – вот что самое главное. Санта говорит, ему комунясты не нравятся, потому что он одинокий. Ему больше заняться нечем. Ежли б он мне сию же минуту предложение сделал, я б сразу ответила: «Так и быть, Клод». Точно тебе говорю, Игнациус. И даже б не задумалась. Я заслужила, чтоб ко мне хорошо относились, пока я еще не померла. Я заслужила, чтоб не думать, где доллар себе раздобыть. Когда мы с Клодом твою одежу у этой кастелянши в больнице забирать пошли, она бамажник твой отдает, а в нем аж тридцать долларов – ну все, это точно последняя капля была. Все это головотяпство твое еще куда ни шло, но деньги от своей бедной мамули прятать…
– Мне эти средства были нужны для определенной цели.
– Для какой еще цели? С грязными женщинами болтаться? – Миссис Райлли тяжело поднялась с могилы Рекса. – Ты ж не только самашетший, Игнациус. Ты гадкий.
– Вы всерьез полагаете, что roué[87] Клод стремится к женитьбе на вас? – захлебнулся слюной Игнациус, меняя тему. – Вас будут таскать из одного вонючего мотеля в другой. Вы покончите с собой.
– Я выйду замуж, если захочу, мальчик. И ты меня не остановишь. Уже не получится.
– Этот субъект – опасный радикал, – зловеще произнес Игнациус. – Одному богу известно, какие политические и идеологические ужасы таятся в его мозгу. Он подвергнет вас пыткам или даже хуже.
– Да к чертовой матери, кто ты такой, чтобы мне тут указывать, Игнациус? – Миссис Райлли уперлась несгибаемым взглядом в отпрыска, окончательно выведенного из себя. Она устала; ей было противно и неинтересно, что бы он ей ни говорил. – Клод – простофиля. Ладно. Этого у него не отнять. Клода все время эти самые комунясты беспокоят. Ладно. Может, он и в политике ни черта не смыслит. Но мне-то политика до лампочки. Мне главное – помереть хоть чуток пристойно. Клод прилично к людяˊм относится, а тебе со всей твоей политикой таким никогда не стать. Ума нахватался со всем этим образыванием, а я сколько добра тебе сделала – мне одни пинки достаются. Я хочу, чтобы ко мне хорошо относились, пока не померла еще. Ты всему научился, Игнациус, не научился только, как человеком быть.
– Хорошее отношение – не ваша судьба, – вскричал Игнациус. – Вы – явный мазохист. Хорошее обращение повергнет вас в смятение и погубит.
– Пошел ты к черту, Игнациус. Ты мне столько раз сердце портил, что я уж и со счета сбилась.
– Этот субъект ни за что не войдет в этот дом, покуда я остаюсь здесь. Как только он устанет от вас, вероятно, обратит свое извращенное внимание на меня.
– Это еще что такое, полоумный? Закрой сейчас же свой глупый рот. С меня хватит. Я сама о тебе позабочусь. Говоришь, отдохнуть хочешь? Я устрою тебе хорошенький отдых.
– Стоит мне подумать о моем дорогом усопшем отце, едва остывшем в своей могиле, – пробормотал Игнациус, делая вид, что смахивает влагу с глаз.
– Мистер Райлли умер двадцать лет назад.
– Двадцать один, – злорадно поправил ее Игнациус. – Видите? Вы уже забыли своего возлюбленного супруга.
– Прошу прощения, – бессильно вымолвил мистер Леви. – Могу я с вами поговорить, мистер Райлли?
– А? – переспросил Игнациус, только что заметив человека на крыльце.
– Вам чего надо от моего Игнациуса? – осведомилась миссис Райлли. Мистер Леви представился. – Вот это он самый и есть. Надеюсь, вы не поверили, когда он вам эту смешную историю рассказывал по чилифону тут как-то на днях? Я так из сил выбилась, что не успела трубку вырвать.
– Мы не могли бы все зайти в дом? – спросил мистер Леви. – Мне бы хотелось побеседовать с ним наедине.
– Мне-то что? – равнодушно пожала плечами миссис Райлли. Она окинула взглядом квартал и наблюдавших за ними соседей. – Вся окреснось и так уж все знает.
Тем не менее она распахнула дверь, и троица вступила в крохотную прихожую. Миссис Райлли поставила на пол бумажный пакет с кашне и абордажной саблей сына и спросила:
– И что вам нужно, мистер Леви? Игнациус! Выходи немедленно и поговори с этим человеком.
– Мамаша, мне следует уделить внимание своему кишечнику. Он взбунтовался против травмы последних суток.
– Выходи сейчас же из ванны, мальчик, и иди сюда. Так что вам нужно от этого самашетшево, мистер Леви?
– Мистер Райлли, известно ли вам что-нибудь вот об этом?
Игнациус взглянул на два письма, извлеченные мистером Леви из кармана пиджака:
– Разумеется, нет. Здесь ваш автограф. Покиньте этот дом немедленно. Мамаша, это тот самый изверг, который уволил меня столь бессердечно.
– И вы этого не писали?
– Мистер Гонсалес вел себя крайне авторитарно. Он не позволял мне даже приближаться к пишущей машинке. А в действительности он закатил мне довольно злобную оплеуху, когда моему взору случилось остановиться на какой-то корреспонденции, которую он в тот момент сочинял в известной мере ужасной прозой. Если мне дозволялось чистить его дешевые башмаки, я бывал благодарен. Вы же знаете, какой он собственник по отношению к этой вашей клоаке.
– Знаю. Но он утверждает, что ничего подобного не писал.
– Очевидная неправда. Каждое его слово – ложь. Говорит одно, а думает другое.
– Абельман хочет отсудить у нас кучу денег.
– Это Игнациус сделал, – бесцеремонно вмешалась миссис Райлли. – Что бы у вас там ни случилось, это сделал Игнациус. Куда б он ни пошел – везде бедокурит. Давай же ж, Игнациус. Скажи дяде правду. Скорей, Туся, пока я тебя не прибила.
– Мамаша, заставьте этого субъекта нас покинуть, – вскричал Игнациус, подталкивая мать к мистеру Леви.
– Мистер Райлли, этот человек подал на меня в суд на 500 тысяч долларов. Он может меня погубить.
– Ай какой ужас! – воскликнула миссис Райлли. – Игнациус, что ж ты сделал этому бедняжечке, а?
Игнациус уже готов был пуститься в обсуждение осмотрительности своего поведения в «Штанах Леви», но тут зазвонил телефон.
– Алё? – ответила миссис Райлли. – Я его мама. Конечно, трезвая. – Она бросила на сына яростный взгляд. – Вот как? Правда? Что? Ой, нет. – Она пристально посмотрела на Игнациуса, начавшего скрести одной лапой по другой. – Ладно, мистер, все свое вы получите – только кроме сережки. Она у птички осталась. Ладно. Чего б я не запомнила, что вы мне сказали? Я ж не выпивоха какая-нибудь! – И миссис Райлли шваркнула трубкой о рычаг и повернулась к сыну: – Звонил сосысочник. Тебя уволили.
– Хвала господу, – вздохнул Игнациус. – Боюсь, я бы не вынес вида этой тележки снова.
– Что ты ему наплел про меня, мальчик? Ты сказал ему, что я выпивоха?
– Разумеется, нет. Как смехотворно. Я не обсуждаю вас с посторонними. Вне сомнения, он уже разговаривал с вами прежде, когда вы пребывали в состоянии интоксикации. Возможно, вы даже назначили ему свидание и учинили пьяный дебош в нескольких сосисочных boites[88].
– Да ты даже сосыски торговать на улице средь бела дня не можешь. Человек этот так сердился, так сердился. Говорит, ты ему больше безобразий учинил, чем все остальные киоскеры вместе.
– Мое мировоззрение пришлось ему не по вкусу довольно активно.
– Ох, да заткнись же ты, пока я тебя вообще не угробила, – взвилась миссис Райлли. – А теперь скажи мистеру Леви правду.
Как же убог их быт, подумал мистер Леви. Эта женщина явно держит сына под каблуком.
– Но я и говорю правду, – возмутился Игнациус.
– Дайте-ка, я погляжу на это письмо, мистер Леви.
– Не предъявляйте ей. Она умеет читать довольно-таки кошмарно. Оно повергнет ее в смятение на несколько дней.
Миссис Райлли стукнула сына сумочкой в висок.
– Вы опять за свое? – вскричал Игнациус.
– Не бейте его, – вмешался мистер Леви. У этого ненормального и так уже вся голова забинтована. От насилия за канатами профессионального ринга мистера Леви тошнило. Дурачок Райлли и без того представлял собой жалкое зрелище. Мать спуталась с каким-то стариком, пьет, сын ей мешает. Полиция ее уже на карандаш взяла. Если у дурачка что-то и было в жизни – видимо, лишь та собака. Иногда чтобы рассмотреть человека по-настоящему, нужно увидеть его в естественной среде. Райлли по-своему был весьма заинтересован в «Штанах Леви». И теперь мистер Леви пожалел, что его уволил. Дурачок так гордился своей работой в компании. – Оставьте его в покое, миссис Райлли. Мы сами во всем разберемся.
– Помогите же мне, сэр, – пролепетал Игнациус, театрально хватаясь за лацканы спортивного пиджака мистера Леви. – Одной Фортуне ведомо, что мамаша со мной сделает. Мне слишком хорошо известна вся ее сомнительная активность. Она стремится меня ликвидировать. Вы не думали побеседовать с этой женщиной Трикси? Она знает больше, чем вы подозреваете.
– То же самое говорит мне и моя супруга, но я ей никогда не верил. В конечном итоге мисс Трикси слишком стара. Она даже список покупок составить не может.
– Старая? – спросила миссис Райлли. – Игнациус! Ты ж мне говорил, что так девчоночку хорошенькую звали, которая в «Штанах Леви» работает. Ты ж мне говорил, что вы друг другу нравитесь. А сейчас она, оказывается, бабуся, да еще и писать не умеет. Игнациус!
Тут все гораздо прискорбнее, чем мистер Леви думал вначале. Бедный дурачок пытался убедить мамашу, что у него есть подружка.
– Я вас умоляю, – прошептал Игнациус мистеру Леви. – Зайдите ко мне в комнату. Я должен вам кое-что показать.
– Не верьте ни единому его слову, – крикнула им вслед миссис Райлли, когда Игнациус втаскивал мистера Леви в свои затхлые апартаменты.
– А вы оставьте его в покое, – довольно жестко отвечал ей мистер Леви. Эта Райлли сыну ни единого шанса не дает. Ничем не лучше миссис Леви. Неудивительно, что дурачок – такая развалина.
Дверь за ними закрылась, и мистер Леви неожиданно ощутил подступившую тошноту. В спальне воняло спитой заваркой, и этот запах напомнил ему о чайнике, вечно стоявшем под рукой у Леона Леви, о фарфоровом чайнике с нежными трещинками, дно которого постоянно закрывал осадок прокипяченных чаинок. Он подошел к окну и приотворил ставень, однако снаружи его глаза встретили взгляд мисс Энни – та подсматривала за домом Райлли в щелочку. Мистер Леви отвернулся и увидел, что Игнациус ищет что-то в большой конторской папке.