Как смеет его мать строить матримониальные планы? Только такая недалекая персона, как она, может оказаться столь вероломной. Престарелый фашист будет развязывать одну охоту на ведьм за другой, покуда от некогда полноценного Игнациуса Ж. Райлли не останется нашинкованный болбочущий овощ. Престарелый фашист даст мистеру Леви любые показания, лишь бы потенциального пасынка заперли подальше, а он сам мог бы удовлетворять свои извращенные архаические прихоти с ни о чем не подозревающей Ирэной Райлли, осуществлять с ней свои консервативные практики, полностью развязав себе руки. На проституток не распространяются системы социального обеспечения и компенсации по безработице. Вне сомнения, roué Робишо они столь сильно влекли. Лишь Фортуне ведомо, чему он научился в их руках.
Миссис Райлли прислушивалась к скрипу и отрыжке, извергавшимся из комнаты сына: вот не было печали, так у него еще что – припадок? Однако смотреть на Игнациуса ей не хотелось. Всякий раз, заслышав, как открывается его дверь, она спешила в свою комнату, чтобы только с ним не встречаться. Пятьсот тысяч долларов – такой суммы она и представить себе не способна. Она едва ли вообще могла вообразить преступление настолько ужасное, чтоб оно каралось изъятием пятисот тысяч долларов. Если даже у мистера Леви возник повод к подозрениям, то ей все было предельно ясно. Что бы там ни было, это написал Игнациус. Какая же была бы красота, а? Игнациус в тюрьме. Спасти его можно только одним способом. Она перенесла телефон в дальний угол прихожей, насколько позволял шнур, и уже в четвертый раз за день набрала номер Санты Баттальи.
– Хспти, голуба моя, как ты дёргаисси, – сказала Санта. – Ну чего там у тебя опять стряслось?
– Ой, боюсь, Игнациус в такую передрягу запопал, что еще хуже, чем фытография в газете, – прошептала миссис Райлли. – Я в чилифон не могу говорить. Санта, как же ж ты права была с самого начала. Игнациуса надо сдать в Благодарительнось.
– Ну наконец-то. Я уж осыпла вся тебе доказывать. Мне тут Клод нэдавно позвонил. Грит, Игнациус такую сцену в больнице закатил, когда они встретились. Клод грит, он его прям боицца, такой Игнациус здоровый.
– Ай, ну какой же ж ужас. В больнице сущий кошмар был. Я уже тебе рассказывала, как Туся начал орать. При всех сестрах прямо, при всех больных. Я чуть сквозь землю не провалилась. Клод не сильно сердится, а?
– Он не сердицца, но грит, боицца за тебя, что ты одна с ним в этом доме. Спрашивал, может, нам с ним приехать, да с тобой посыдеть?
– Ой, только не надо, дорогуша, – поспешно ответила миссис Райлли.
– А таперь еще в какую пэредрягу он у тебя попал?
– Потом расскажу. Сейчас могу сказать только, что про эту Благодарительнось весь день думала и наконец решила. Пришло время. Он мое единственное чадо, но мы должны его вылечить за ради него ж. – Миссис Райлли напряглась, пытаясь вспомнить ту фразу, которую постоянно произносили в судебных постановках по телевизору. – Мы его объявим «органичено меняемым».
– Органичено? – фыркнула Санта.
– Надо ему помочь, пока за ним не приехали и не заарестовали.
– Да кто ж его заарэстует-то?
– Он, кажись, сильно нашалил, пока в «Штанах Леви» работал.
– Ох ты ж хоссподи! Только этого не хватало. Ирэна! Положь трубку и позвони в Благодаритэльнось сейчас же, дэушка.
– Нет, послушай. Я не хочу тут быть, когда они приедут. То есть Игнациус – он же такой здоровый. С ним хлопотно будет. Я этого не вынесу. У меня невры и так ни к черту.
– Здоровый – это уж точно. Это как дикого слона ловить. Пусть тогда лучше толстую крепкую сэтку захватят. – В голосе Санты звучал азарт. – Ирэна, лучше ты ничо придумать не могла. Я тебе так скажу. Я щас сама в Благодаритэльнось позвоню. А ты приежжай суда. Я и Клоду скажу, чтоб приехал. Уж как он обрадуецца, када узнает. Ууу! Уже через нэделю на свадьбу приглашать всех будешь. Еще год не кончицца, а у тебя своя недвижнось заведецца, лапуся. И железодорожная пензия.
Миссис Райлли все это нравилось, но она все же спросила с легким сомнением:
– А как же комунясты?
– А ты об них не бэспокойся, малыша. Камуняков мы извэдем. А Клоду недосук будет, пусть тебе рэмонт делает. И будет у паразита твово в комнате ему кибинэт.
И Санта баритонально расхохоталась.
– Мисс Энни позеленеет от зависти, как увидит, что я тут все подлатаю.
– Так ты и скажи этой тетке тогда, ну, скажем: «Ты тоже выйди, да мясцо свое растряси. Авось и сэбе недвижнось подлатаешь». – Санта гоготнула. – А таперь ложь трубку, малыша, и давай суда. Я Благодаритэльноси звоню. Живо давай из дому!
Санта шваркнула трубкой о рычаг прямо в самое ухо миссис Райлли.
Та выглянула в проем передних ставень. Уже было очень темно – это хорошо. Соседям не на что будет глаза пялить, если Игнациуса заберут среди ночи. Миссис Райлли заскочила в ванную, быстро напудрила лицо и фасад платья, нарисовала себе под носом сюрреалистическое изображение рта и кинулась в спальню за пальто. И только дойдя уже до входной двери, остановилась. Нельзя вот так вот расстаться с Игнациусом. Он ее единственное чадо.
Она подкралась к двери спальни и прислушалась к неистовому лязгу кроватных пружин – крещендо финала, достойное «Пещеры горного короля» Грига. Она постучала, но ответа не последовало.
– Игнациус, – печально позвала она.
– Чего вам угодно? – наконец донесся запыхавшийся голос.
– Я ухожу, Игнациус. Хотела «до свиданья» сказать.
Тот не ответил.
– Игнациус, открой дверь, – умоляюще попросила миссис Райлли. – Чмокни же ж меня на прощанье, Туся.
– Я себя ощущаю далеко не лучшим образом. Я едва могу пошевелить членами.
– Скорее, сынок.
Дверь медленно отворилась. Игнациус высунул в прихожую жирную серую физиономию. На материнские глаза навернулись слезы, когда она снова увидела бинты.
– Поцелуй меня, Туся. Жалко же ж, что все должно так кончиться.
– И что означают все эти слезливые клише? – с подозрением осведомился Игнациус. – С чего это вдруг вы стали так любезны? Неужели вас нигде не поджидает никакой пенсионер?
– Ты был прав, Игнациус. Ты не можешь ходить на работу. Мне надо было раньше догадаться. Надо было попробовать этот долг как-то по-другому заплатить. – По щеке миссис Райлли скользнула слеза, оставив в пудре дорожку чистой кожи. – Если этот мистер Леви позвонит, чилифон не бери. Я о тебе позаботюсь.
– О мой бог! – взревел Игнациус. – Только этого мне еще не хватало. Одному провидению известно, что вы планируете. Куда вы собрались?
– Сиди дома и не бери чилифон.
– Это еще почему? В чем дело? – В налитых кровью буркалах сверкнул испуг. – С кем это вы там шептались по телефону?
– Об мистере Леви волноваться не надо, сынок. Я все сама тебе сделаю. Помни только, что твоя бедная мамуля тебя близко с сердцу берегёт.
– Вот этого я как раз и опасаюсь.
– И никогда – никогда не злись на меня, Туся, – сказала миссис Райлли и, подпрыгнув в туфлях для кегельбана, которых не снимала с прошлого вечера, когда ей позвонил Анджело, обняла сына и чмокнула его в усы.
Потом отпустила его и поспешила к двери. На пороге она обернулась и выкрикнула на прощание:
– Прости, что я в тот дом въехала, Игнациус. Я тебя люблю.
Ставни хлопнули. Она ушла.
– Вернитесь, – загромыхал ей вслед Игнациус. Он рванул ставни, но ископаемый «плимут», лишившийся крыла и, точно гоночный автомобиль, обнаживший одно колесо, уже с ревом приходил в себя. – Вернитесь, прошу вас. Мамаша!
– Ай, да заткнись же ты, – заверещала из темноты мисс Энни.
Мать определенно что-то задумала – некий неуклюжий план, некий тайный замысел, призванный погубить его навсегда. Почему ей так хотелось, чтобы он сидел дома? Она ведь и без того знала, что в нынешнем состоянии он никуда пойти не в силах. Игнациус разыскал и набрал номер Санты Баттальи. Он должен поговорить с матерью.
– Это Игнациус Райлли, – произнес он, когда Санта подошла к телефону. – Ожидаете ли вы сегодня вечером у себя мою родительницу?
– Нет, не поджидаю, – холодно ответила та. – Я с твоей мамочкой сёдни весь дэнь не говорила.
Игнациус повесил трубку. Что-то затевается. Он же слышал, как мать по крайней мере дважды или трижды за день по телефону называла ее по имени. А последний звонок, эти переговоры шепотом сразу перед тем, как она так поспешно выскочила из дому? Мать шепталась только с потаскуньей Баттальей – и только если они секретничали. И Игнациус немедленно догадался, в чем истинная причина столь душераздирающе окончательного материнского прощания. Она ведь уже как-то проболталась, что сводня Батталья порекомендовала устроить ему каникулы в психиатрическом отделении Благотворительной больницы. Все сходится. В клинике его не смогут привлечь к суду ни Абельман, ни Леви – или кто там закрутил это дело. А возможно, к стенке его прижмут оба: Абельман – за диффамацию личности, а Леви – за подлог. Ограниченному разуму матери психиатрическая лечебница представлялась бы привлекательной альтернативой. Очень на нее похоже – с наилучшими намерениями обуздать сына смирительной рубашкой и испечь ему мозги электросудорожной терапией. Разумеется, мамаша могла обо всем этом и не помышлять. Тем не менее, имея с нею дело, лучше всего быть готовым к худшему. Ложь батской ткачихи[89] Баттальи Игнациуса отнюдь не успокоила.
В Соединенных Штатах вы невиновны, пока не доказали вашу вину. Возможно, мисс Трикси во всем призналась. Почему мистер Леви не перезвонил? Игнациуса не должны упрятать в дурдом, если юридически он по-прежнему невиновен в том, что написал это письмо. Его мать по обыкновению отреагировала на визит мистера Леви иррациональнее и нервознее некуда. «Я о тебе позаботюсь». «Я все сама тебе сделаю». Это уж точно – позаботится. Как вдарят из брандспойта. Какой-нибудь кретин-психоаналитик попытается мысленным взором охватить всю уникальность его мировоззрения. А осознав тщету попыток, в раздражении запихнет его в камеру площадью три квадратных фута. Нет. Об этом не может быть и речи. Уж лучше узилище. В тюрьме хотя бы сковывают только физически. А в клинике лезут в душу, в мировоззрение, в разум. Он никогда этого не потерпит. Мамаша так извинялась за эту таинственную защиту, под которую собиралась его взять. Все указывало в сторону Благотворительной больницы.