– Вне всякого сомнения, это их заинтриговало, – пробурчал Игнациус. Отыскав сумку, он набивал ее подобранными с пола носками. – Вскоре они смогут лицезреть меня во плоти.
– Погоди, пока они не услышат всю эту оригинальность, так и льющуюся из твоей головы.
– Хо-хм, – зевнул Игнациус. – Возможно, мамаша оказала мне великую услугу, решив повторно выйти замуж. Эти эдиповы узы уже начали меня тяготить. – В сумку отправился йо-йо. – Очевидно, по всему Югу ты проехала в безопасности.
– У меня в действительности не было ни минуты на остановки по дороге. Почти тридцать шесть часов – гнала, гнала, гнала вперед. – Мирна складывала в стопки блокноты «Великий Вождь». – Вчера ночью я, правда, остановилась в негритянской забегаловке, но меня не захотели обслуживать. Мне кажется, их отпугнула гитара.
– Не иначе. Тебя приняли за мужиковатую народную певицу. Мне приходилось общаться с такими людьми. Они довольно ограниченны.
– Я не могу поверить, что я в самом деле вытаскиваю тебя из этого подземелья, из этой дыры.
– Невероятно, правда? Подумать только – столько лет я противился твоей мудрости.
– В Нью-Йорке у нас будет сущая фантастика. Честно.
– Жду не дождусь, – ответил Игнациус, укладывая в сумку абордажную саблю и кашне. – Статуя Свободы, Эмпайр-Стейт-Билдинг, восторг бродвейской премьеры с моими любимыми звездами музкомедии. Треп над эспрессо в Деревне с самыми дерзкими умами современности.
– Наконец-то ты за себя взялся по-настоящему. В самом деле. Мне до сих пор не верится в то, что я сегодня за вечер услышала в этой хибаре. Мы займемся твоими проблемами. Ты вступаешь в совершенно новую витальную фазу. Бездеятельности конец. Это я точно могу сказать. Я это слышу. Ты только подумай о той великой мысли, что потоком польется из этой головы, когда мы окончательно вычистим всю паутину, все табу и уродующие тебя привязанности.
– Одному господу известно, что тогда произойдет, – безразлично ответил Игнациус. – Нам следует ехать. Тотчас же. Должен тебя предупредить – моя мать может вернуться в любой момент. Увидев ее снова, я кошмарно регрессирую. Нам нужно спешить.
– Игнациус, ты скачешь по всей комнате. Успокойся. Худшее позади.
– Еще нет, – быстро сказал Игнациус. – Мамаша может возвратиться вместе со своей бандой. Ты бы их видела. Сторонники белого господства. Протестанты или даже хуже. Давай, я захвачу еще лютню и трубу. Все ли блокноты собраны?
– От того, что здесь написано, дух захватывает, – сказала Мирна, тыча пальцем в блокнот, страницами которого шелестела. – Жемчужины нигилизма.
– Это всего лишь фрагмент.
– А ты разве не оставишь матери никакой горькой прощальной записки, никакого внятного протеста – ничего?
– Едва ли оно того стоит. На осознание написанного у нее уйдут недели. – Игнациус одной рукой прижал к себе лютню и трубу, а другой подхватил сумку. – Я тебя умоляю – только не урони вот эту папку. В ней содержится мой «Дневник» – социологическая фантазия, над которой я все это время трудился. Это моя самая коммерческая работа. Изумительные возможности для экранизации в руках Уолта Дизни или Джорджа Пэла[90].
– Игнациус. – Мирна остановилась на пороге с кипами блокнотов в руках и какое-то время просто шевелила бесцветными губами прежде, чем заговорить, точно репетировала в уме здравицу. Сквозь поблескивавшие стекла очков она устало вглядывалась в лицо Игнациуса. – Это очень важное мгновение. Я чувствую себя так, будто кого-то спасаю.
– Спасаешь, спасаешь. А теперь нам следует бежать. Я тебя умоляю. Поболтаем позже. – Игнациус протиснулся мимо нее и заковылял к машине, открыл заднюю дверцу крошечного «рено» и влез внутрь, устраиваясь между плакатами и связками брошюр, которыми было завалено все сиденье. В машине пахло как в газетном киоске. – Поспеши! У нас нет времени разыгрывать перед домом tableau-vivant[91].
– В смысле – ты что, в самом деле собираешься тут сидеть? – озадаченно спросила Мирна, вываливая туда же своей груз блокнотов.
– Разумеется, собираюсь, – проревел Игнациус. – Я совершенно определенно не намерен лезть в смертельный капкан твоего переднего сиденья для движения по скоростной трассе. Забирайся же в эти свои ходунки и увози меня отсюда.
– Погоди. Там еще много блокнотов осталось. – Мирна вбежала в дом. Гитара колотила ее по спине. Вернулась она с новой охапкой бумаг и остановилась на кирпичной дорожке, озирая дом в последний раз. Игнациус понимал, что она пытается запечатлеть эту сцену: Элиза на льду с чрезвычайно крупным гением на руках. Однако в отличие от Хэрриет Бичер-Стоу Мирна – источник раздражения – никуда не делась. Наконец, отозвавшись на призывы Игнациуса, она спустилась к машине и сбросила вторую порцию блокнотов прямо ему на колени. – Мне кажется, под кроватью еще есть.
– Ну их к черту! – завопил Игнациус. – Садись и заводи эту дрянь. О мой бог. Да не суй ты мне свою гитару прямо в лицо. Почему бы тебе не обзавестись ридикюлем, как подобает приличной девушке?
– Засунь его себе в ноздрю, – рассвирепела Мирна. Она втиснулась на переднее сиденье и включила зажигание. – Где ты хочешь провести ночь?
– Провести ночь? – загрохотал Игнациус. – Мы нигде не проводим никакой ночи. Мы едем прямо – и всё.
– Игнациус, да я же сейчас замертво рухну. Я со вчерашнего утра в этой машине.
– Ну, по крайней мере, давай хоть за озеро Поншартрен заедем.
– Ладно. Свернем на дамбу и остановимся в Мандевилле.
– Нет! – Эдак Мирна завезет его прямиком в раскрытые объятия какого-нибудь психиатра в полной боевой готовности. – Туда нельзя. Там вода заражена. У них там эпидемия.
– Да? Тогда по старому мосту в Слайделл.
– Хорошо. В любом случае так намного безопаснее. В дамбу постоянно врезаются баржи. Нас сбросит в озеро, и мы утонем. – «Рено», тяжело присев на заднюю ось, медленно набирал скорость. – Этот автомобиль довольно-таки мал для моих габаритов. Ты уверена, что знаешь, как ехать в Нью-Йорк? Я серьезно сомневаюсь, что смогу выдержать больше одного-двух дней в таком эмбриональном положении.
– Эй, что это вы, битники, там затеяли? – слабо донесся до них из-за ставень голос мисс Энни. «Рено» выехал на середину улицы.
– А эта старая стерва до сих пор там живет? – спросила Мирна.
– Заткнись и уезжай отсюда поскорей!
– Ты всю дорогу будешь меня так доставать? – Мирна прожгла взглядом зеленую шапочку в зеркальце заднего вида. – Тогда лучше сразу скажи.
– О мой клапан! – булькнул Игнациус. – Я тебя умоляю – только не устраивай мне сцен. Моя психика совершенно рассыплется после бомбардировок последнего времени.
– Извини. Мне просто на какой-то миг показалось, что все будет как прежде: я веду машину, а ты с заднего сиденья действуешь мне на нервы.
– Я определенно надеюсь, что на севере нет снега. Моя система просто откажется функционировать в таких условиях. И очень тебя прошу – по дороге держись подальше от туристических «грейхаундов». Они расплющат твою безделицу.
– Игнациус, я вдруг узнаю прежнего кошмарного тебя. Мне сразу кажется, что я совершаю гигантскую ошибку.
– Ошибку? Ну разумеется, нет, – любезно возразил Игнациус. – Осторожнее – карета «Скорой помощи». Стоит ли начинать наше паломничество с дорожного происшествия?
Когда они поравнялись со «Скорой помощью», Игнациус пригнул голову и разобрал на ее борту надпись: «Благотворительная больница». В какое-то мгновение мигалка на крыше плеснула на «рено» красным отблеском, и машины разъехались. Игнациус был уязвлен – он ожидал массивного грузовика с решетками. Выслав за ним допотопную, видавшую виды карету, они его недооценили. Ему легко бы удалось расколотить в ней все окна. Затем огоньки на хвостовых плавниках медицинского «кадиллака» остались в паре кварталов позади, и Мирна свернула на проспект Святого Карла.
Теперь, когда Фортуна спасла его от одного цикла, – куда она повернет свое колесо? Новый цикл окажется столь непохожим на все, что ему доводилось испытывать прежде.
Мирна мастерски подгоняла «рено» и лавировала им в потоке машин, выбираясь с невозможно узких полос движения, пока они не миновали последний хилый фонарь последнего болотистого пригорода. Теперь среди раскинувшихся солончаков их обступала тьма. Игнациус бросил взгляд на указатель, сверкнувший в лучах фар. Федеральная трасса 11. Табличка пролетела мимо. Он опустил стекло на пару дюймов и набрал грудью соленый воздух, которым дышал на болота далекий Залив.
Глоток воздуха стал очистительной клизмой – клапан открылся. Игнациус сделал еще один вдох – на сей раз поглубже. Тупая боль в голове отступала.
Он благодарно уставился Мирне в затылок, на хвост волос, невинно подметавший ему колени. Благодарно. Какая ирония, подумал Игнациус. И, стиснув этот хвост одной лапой, он с чувством прижал его к влажным усам.