— Что? — взорвался Игнациус. — Так вот куда утекает вся наша прибыль. В то время, как я доведен чуть ли не до попрошайничества на улицах, вы швыряетесь нашими деньгами направо и налево каким-то жуликам. Все одеяние этой женщины — декорация. У нее возле этого кладбища — чудеснейшее, выгоднейшее местоположение. Вне всякого сомнения, она зарабатывает в десять раз больше меня.
— Игнациус! Она же ж вся нищщая, — печально вымолвила миссис Райлли. — Вот был бы ты таким же храбреньким, как она.
— Понимаю. Теперь меня сравнивают с дегенеративной старой мошенницей. Хуже — я проигрываю в этом сравнении. Моя собственная мать осмеливается так меня чернить. — Игнациус тяжело опустил лапу на клеенку. — Что ж, с меня довольно и этого. Я направляюсь в гостиную смотреть программу «Мишка-Йог». Между своими перерывами на возлияния принесите мне чего-нибудь перекусить. Мой клапан криком исходит, жаждуя утоления голода.
— Заткнитесь, вы, там! — завопила из-за своих ставней мисс Энни в тот момент, когда Игнациус завернулся в свой рабочий халат и величаво проследовал в прихожую, размышляя над своей самой главной проблемой: организацией нового приступа наглости маленькой распутницы. Штурм гражданскими правами провалился из-за дезертирства в рядах. Но должны последовать другие атаки, кои следует начинать в сферах политики и секса. Предпочтительно — политики. Стратегия заслуживала его неослабного внимания.
Лана Ли размещалась на табурете у стойки бара: ноги в бронзового цвета брюках скрещены, мускулистые ягодицы крепко прижимают табурет к полу, приказывая ему поддерживать ее в идеально вертикальном положении. Стоило ей слегка шевельнуться, как сильные мышцы ее нижних щек оживали и мягко охватывали табурет, не позволяя ему шататься и крениться даже на дюйм. Мышцы обтекали подушку, не давая его эрекции ослабнуть. Долгие годы практики и употребления превратили ее мягкое место в необычайно многоцелевой и ловкий инструмент.
Собственное тело всегда изумляло ее. Она получила его бесплатно, однако ни разу в жизни не купила ничего, что бы помогло ей так же, как это тело. В те редкие мгновения, когда Лана Ли становилась сентиментальна или даже набожна, она благодарила Господа за доброту Его — за то, что вылепил ей такое тело, с которым можно было дружить. Она воздавала за этот дар сторицей, великолепно ухаживая за ним, грамотно обслуживая и снабжая его с бесстрастной точностью механика.
Сегодня у Дарлины была первая генеральная репетиция. Она появилась несколькими минутами раньше с большой коробкой для платья и исчезла за кулисами. Лана рассматривала дарлинино приспособление на сцене. Столяр соорудил ей подставку, напоминавшую вешалку для шляп, только вместо крючков к верхушке были присобачены большие кольца, а три кольца поменьше болтались на цепочках на разной высоте. Те эпизоды выступления, которые Лана до сих пор наблюдала, не выглядели многообещающими, но Дарлина уверяла, что костюм преобразит представление в несравненную красоту. Жаловаться Лане было не на что. С учетом всех обстоятельств, она была даже рада, что Дарлине и Джоунзу удалось ее уговорить, и она разрешила девчонке выступать. Она по дешевке получила себе представление — и сделовало признать: попугай оказался великолепен, умелый и профессиональный артист, почти компенсировавший челдовеческие недостатки выступления. Пусть в других клубах на улице будут тигры, шимпанзе и змеи. У «Ночи Утех» в рукаве — птичьи дела, а своеобразное знание одного аспекта человеческой природы подсказывало Лане, что птичьи дела могут в самом деле взлететь очень высоко.
— Ну ладно, Лана, мы готовы, — крикнула из-за кулис Дарлина.
Лана бросила взгляд на Джоунза, подметавшего кабинки в туче сигаретного дыма и пыли, и сказала:
— Ставь пластинку.
— Прошу прощенья. Штоб пластинки еще крутить, надо трицать в неделю получать. В-во!
— Поставь эту метлу и марш к фонографу, пока я в участок не позвонила! — заверещала Лана.
— А вы слазь с тубаретки и марш к фыногру сама, пока я в учасок не позвонил и не сказал там падлиции, чтоб они, мамки, тута обыск на твово дружка-сиротку прошли, раз уж пропал он. Ууу-иии.
Лана попыталась разглядеть выражение лица Джоунза, но глаза его оставались невидимы за дымом и темными очками.
— Эт-то еще что такое? — наконец спросила она.
— Да вы тока сифлис сиротке и давала, больше ничо. В-во! И не вешай мне тут гавно ни про какой мамаёбаный фыногр. Я тока разведыю все про этих сироток, так сразу падлицию сам и позвоню. Надоело мне уже в этом вашем бардаке впахивать ниже минималой заплаты, да еще шанташ мне тут шьют.
— Эй, ребятки, а где ж наша музыка? — раздался нетерпеливый голос Дарлины.
— И что ты фараонам докажешь? — спросила у Джоунза Лана.
— Эй! Так тута значть вправду с сиротками шашли-машли. В-во! Я давно знаю. Так если вы нащом меня падлицию звонить собираисси, я падлицию сам позвоню нащот вас. Чилифоны в падлицейной управе точно все сразу зазвенят. Ууу-иии. А теперь дай мне тихо-мирно тряпкой да веником махать. Пластинки крутить — слишком умно для цветных народов. Я наверно вашу машину поломаю.
— Хотелось бы мне посмотреть, как такой каторжанин будет легавым доказывать, что он правду говорит, — особенно если я им скажу, что ты в мою кассу лапы запускал.
— Что тут у вас такое? — поинтересовалась Дарлина, выглядывая из-за занавесочки.
— Я куда лапы тут запускал, так тока в ведерко с грязной водой.
— Тут мое слово против твоего. На тебя полиция давно глаз положила. Им теперь только за одно слово уцепиться — от старой своей приятельницы, вроде меня. Кому, ты думаешь, они скорее поверят? — Лана посмотрела на Джоунза: молчание его было красноречивым. — А теперь марш к фонографу.
Джоунз швырнул метлу в кабинку и поставил пластинку «Чужак в раю»[49].
— Ладно, толпа, мы уже идем, — крикнула Дарлина, выскакивая на сцену с какаду на руке. На ней было оранжевое вечернее платье из атласа с низким вырезом, а на самой верхушке высоко взбитой прически торчала большая искусственная орхидея. Она совершила несколько неуклюже сладострастных телодвижений в сторону вешалки, а какаду тем временем неустойчиво покачивался у нее на руке. Зацепившись за вешалку одной рукой, она нелепо прильнула тазом к шесту и вздохнула:
— Ох-х!
Какаду пересадили на нижнее кольцо, и он при помощь клюва и когтей начал карабкаться к вершине. Дарлина виляла бедрами и вращала тазом в каком-то оргиастическом неистовстве, то и дело стукаясь о вешалку, пока птица не оказалась на уровне ее талии. Тут она подсунула какаду колечко, вшитое в бок платья. Попугай схватился за него клювом, и платье распахнулось.
— Ох-х! — вздохнула Дарлина, подскочив к краю маленькой эстрады, чтобы продемонстрировать публике белье, видневшееся в прорехе. — Ох. Ох.
— В-во-о!
— Хватит, хватит! — заорала Лана и, вскочив с табурета, выключила фонограф.
— Эй, да в чем дело же? — обиженно спросила Дарлина.
— Паршиво все — вот в чем дело. Во-первых, ты одета, как уличная потаскуха. Мне в моем клубе нужно красивое, изысканное представление. У меня приличный бизнес, дурища.
— В-во!
— А в этом оранжевом платье ты вылитая шлюха. И что это за блядские звуки ты издаешь все время? Ты похожа на в жопу пьяную нимфоманку, которая отрубается в проходном дворе.
— Но Лана…
— Птица — нормально. Смердит от тебя. — Лана воткнула сигарету себе в коралловые губы и прикурила. — Нам надо все переделать. А то похоже, что у тебя мотор отказал или типа того. Я этот бизнес знаю. Стриптиз для бабы — оскорбление. А тем уродам, которые к нам сюда ходят, совсем не хочется, чтобы девку обижали.
— Э-эй! — Джоунз нацелил свою тучку дыма на облако Ланы Ли. — А мне почудилось, вы сказала, суда по ночам тока красивые и зысканые ходют.
— Заткнись, — отозвалась Лана. — Слушай сюда, Дарлина. Девку кто угодно обидит. А этим придуркам хочется, чтобы оскорбляли и раздевали миленькую чистенькую девственницу. Ты ж головой своей думай, Дарлина, за ради Бога. Ты непорочной должна быть. Я хочу, чтобы ты была милой изысканной девушкой, которая сама удивляется, когда птица начинает ее за одежду хватать.
— А кто сказал, что я не изысканная? — рассердилась Дарлина.
— Ладно. Изысканная. Только будь изысканной и у меня на сцене. Вот что драматический поворот всему придает, черт побери.
— Ууу-иии. Да «Ночью Тех», глядишь, и Аскару хватанет за этот спиктакыль. И попрыгай одного себе получит.
— Марш мои полы мести.
— Ща, разбежался, Карла О'Харя.
— Секундочку! — заорала Лана в лучших традициях режиссера музыкального фильма. Ей всегда доставляли удовольствие театральные аспекты ее профессии: играть роли, позировать, составлять живые картины, разводить мизансцены. — Вот она.
— Кто — она? — спросила Дарлина.
— Идея, дурища, — ответила Лана поверх сигареты, которую держала у самых губ, точно режиссерский мегафон. — Смотри, как теперь будет. Ты — такая южная красотка, здоровая свежая девственница со Старого Юга, у нее на плантации есть такая любимая птица.
— Слушай, а мне нравится, — восторженно сказала Дарлина.
— Еще б не нравилось. Теперь послушай меня. — Мысли Ланы заскакали во весь опор. Это представление может стать ее театральным шедевром. У какаду есть все качества, чтобы стать звездой. — Мы достанем тебе большое платье, как на плантации, кринолин, кружева. Шляпку с широкими полями. Парасольку. Очень изысканно. Волосы распустим по плечам, локонами. Ты возвращаешься с грандиозного бала, где куча южных джентльменов пыталась тебя всю общупать за жареными цыплятами и свиными подгрудками. Но им всем от ворот поворот дала. Почему? Да потому что ты — леди, черт возьми. Ты выходишь на сцену. Бал окончен, но честь твоя осталась тебе незапятнанной. У тебя с собой птичка, ты хочешь ей пожелать спокойной ночи и говоришь: «Столько кавале